Павел Барчук: Участковый

Глава 1

– Послушайте, Артём Николаевич, это даже как-то неприлично, честное слово. Ну вы же взрослый человек. Почти тридцать лет отработали в правоохранительных органах. Двадцать пять из них – участковым. Вы же знаете, как это происходит. Умерли – все. Будьте любезны отчалить по месту прибытия. Либо вверх, к свету. Либо – вниз, уж извините, во тьму. А не вот это вот все!

Девушка, которая на протяжении последних пяти минут меряла шагами просторную светлую комнату с абсолютно белыми, бесячьими стенами, резко остановилась и посмотрела на меня хмурым взглядом красных (красных!) глаз. А потом сделала жест рукой, очертив в воздухе круг. Она явно намекала, что «вот это все», и комната и белые стены, – является моей виной.

Я с таким заявлением был категорически не согласен, но, есть ощущение, мое мнение здесь никого не интересует.

Дамочка замерла на месте, прекратив метаться туда-сюда, и уставилась на меня с недовольной физиономией.

Я тоже уставился и даже немного нахмурился, стараясь выглядеть максимально серьёзным человеком. Хотя, на самом деле, ни черта не мог понять, что здесь вообще происходит.

Более того, в моей душе начало зарождаться смутное подозрение, а не сошел ли я с ума. В нашей семье раньше психических отклонений не наблюдалось, но, как говорится, все бывает впервые. Хотя… Бабка, вроде, по материнской линии была с придурью. Отец так рассказывал. Он ее иначе, как звезданутой ведьмой, не называл.

– Таааак… И что же нам делать? – Девушка озадаченно потерла лоб.

Я упорно продолжал молчать, ибо понятия не имел, что можно сказать в сложившейся ситуации. А началось все со звонка.

Ничего, как говорится, не предвещало беды. Это был мой последний день в должности участкового. Вернее… Должен был стать последним днём в должности участкового, а стал вообще, в принципе, последним днём. Даже как-то обидно, если честно.

Около получаса назад я, Артём Николаевич Марков, благополучно отправился по адресу, где обитал один из самых известных алкашей нашего района. Причина, сподвигшая меня на посещение Лёлика, была вполне проста и имела очень даже физическое воплощение – старушка лет восьмидесяти, с седыми буклями и ярко-морковными губами.

Звали старушку Валентина Семёновна Зайцева. Если бы лет сорок назад советская власть решила поставить памятник Бдительности и Гражданскому долгу, то лепили бы они его строго с Валентины Семёновны.

Эта глубоко пожилая женщина была самой настоящей маньячкой. Воплощением всевидящего ока Саурона. Она с утра до ночи наблюдала за всем, что происходит во дворе.

Она знала всё: кто во сколько пришёл, кто с кем ушёл, чья машина припаркована половиной колеса на газоне, и почему у молодой жены соседа снизу сумка из дорогого бутика, а зарплата у мужа, по сведениям Валентины Семеновны, скромная. И поверьте мне, сведения Валентины Семеновны были гораздо точнее, чем информация, имеющаяся у налоговой.

Про то, кто кому изменяет, гражданка Зайцева тоже была в курсе, но как человек, рожденный в СССР, она свято верила, если секса в Союзе не было, значит и сейчас его тоже нет. Наверное, именно поэтому Валентина Семеновна с искренней наивностью на прошлой неделе сообщила Федору Зубову из семнадцатой квартиры:

– Феденька, тут такое дело. Жена твоя, Людка, спит с Иваном из второго подъезда. Она мимо лавочки проходила и по телефону с подружкой говорила. Ага… Так и сказала, мол, да сплю я с Ванькой. Но это же хорошо, да? Какая разница, кто с кем спит, главное, чтоб выспались. Да?

В тот же день, в результате то ли наивности, то ли ехидства Валентины Семеновны, мне пришлось «закрыть» Федора на несколько суток, чтоб он успокоился и не натворил беды.

Потому что после разговора со старушкой Федор гонялся по двору за Иваном, размахивая монтировкой, и грозился убить. В итоге оказалось, что Иван является кандидатом в мастера спорта по дзюдо. Под гнетом чувства вины он побегал-побегал, а потом плюнул на моральные терзания и показал Федору несколько приемов.

Федор оценил способности Ивана. Его это немного успокоило, но не остановило. Отлежавшись в кустах, он резво бросился разбираться с благоверной. Следующие полчаса по двору бегала Людка. Фёдор носился за ней с ремнем и орал:

– Я тебя, дрянь блудливая, сейчас удушу.

К счастью, не догнал. Потом я его забрал и посадил в камеру от греха подальше. А виной всему было лишь несколько фраз, сказанных Валентиной Семёновой.

Думаю, несложно догадаться, что старушку люто ненавидел весь дом, а некоторые соседи особенно.

Вот и сегодняшний день начался с ее звонка, что само по себе было поганой приметой. Валентина Семёновна позвонила мне прямо в восемь утра, когда я только двигался в сторону «опорника». Позвонила, естественно, на мобильник. Ее голос дрожал от ужаса и торжествующей значимости одновременно.

– Артём Николаевич, это опять он! Петренко! Ночью, понимаете, ночью приехали! На какой-то чёрной, страшной машинюке, без опознавательных знаков! И выгрузили что-то… Объёмное! Из багажника в квартиру. Я спала чутко, у меня давление, я встала попить водички и вижу! Сквозь герань!

Я тяжело вздохнул. Потому что каждый звонок Валентины Семеновны имел какие-либо последствия. А сейчас вообще речь шла о Лёлике, который и без Валентины Семеновны периодически доставлял мне головную боль.

Лёлик имел навязчивую, непреодолимую тягу не только к алкоголю, но и к кладбищу. Он постоянно что-то оттуда пытался своровать.

Поэтому «объёмное» у Петренко могло быть чем угодно: от похищенного с погоста венка до его собственного друга, такого же алкоголика, отключившегося по дороге к дому.

Причем, как правило, этот друг всегда был один и тот же, что несомненно заслуживало уважения. Носить на себе различных товарищей-алкашей каждый может. А вот одного, проверенного временем – это прямо заслуга.

В любом случае проигнорировать звонок Валентины Семёновны я не мог. Она была главным поставщиком «инфы» на участке, но при этом категорически требовала, чтоб каждое ее обращение обрабатывалось в полной мере. Если ничего не предприму, она будет звонить с периодичностью в полчаса: «А что? А как? А почему не арестовали? Я же предупреждала!». В общем-то, выбор был невилик, я отправился к Лёлику.

Квартира Петренко встретила меня знакомым амбре – многолетний букет из перегара, немытого тела и дешёвого самогона с нотками отчаянья.

Петренко Леонид, он же Лёлик, выглядел на удивление бодро. Даже дверь открыл после первого звонка.

– Артём Николаевич! Какими судьбами? – он хитро прищурился, пытаясь изобразить радушие.

Получалось это, прямо скажем, не очень. Лёлик настойчиво растягивал губы в улыбке, но она у него выглядела похожей на оскал шакала, страдающего нервным тиком.

Честно говоря, меня такое желание создать дружескую атмосферу сразу насторожило. Обычно Лёлик встречал мое появление одними и теми же фразами: «Опять легавых принесло!», «Менты – волки позорные!», «Это не мое, мне подкинули!»

За спиной Лёлика в прихожей стояли три здоровенных запотевших бутылки, литров по пять каждая, с какой-то мутной жижей. Видимо, это и было то самое «объёмное», которое напугало Валентину Семёновну.

– Леонид, привет. Дела привели, – буркнул я. – Соседи жалуются. Опять ночью шумел.

Петренко явно не планировал впускать меня в свое жилище. Но в то же время был не настолько пьян, чтоб послать участкового и захлопнуть перед его носом дверь. И это тоже слегка удивляло. Обычно в восемь утра Лёлик находится в состоянии между вчерашним выпитым и сегодняшним уже налитым.

Я чуть нажал на дверь рукой и попытался просочиться внутрь. Однако, это оказалась задача не из легких. Лёлик как-то подозрительно раскорячился на пороге, перегородив дорогу.

– Ты чего? – Спросил я, пристально изучая физиономию Лёни.

– Кто? – Лёня округлил глаза и стал похож на сильно удивленного филина.

– Ты.

– Я?

– Нет, блин, я! – Мое терпение медленно, но верно подходило к концу.

– Вы? А что случилось, товарищ участковый?

Разговор с каждой секундой терял схожесть с адекватной беседой. Правда, мне показалось, что причина идиотского поведения Лёлика кроется в его нежелании пускать меня в квартиру. Поэтому я со всей силы толкнул дверь и переступил порог. Если полицию не желают впускать в дом, значит полиция туда по-любому должна попасть.

Петренко попятился, двигаясь бочком, как краб-переросток. Он явно старался загородить от моего зоркого взгляда что-то очень важное.

– Да я тише воды! – возмутился Лёня, взгляд его подозрительно бегал из стороны в сторону, – И кто шумел-то? Кто шумел? Гости зашли, чисто посидели, культурно. Выпили, закусили, разошлись.

Я кивнул, продолжая осматривать коридор и самого Лёлика. В принципе, докопаться не к чему. Срань, вонь, бардак. Все как обычно.

Мысленно составляя рапорт о ложном вызове, я взглядом искал хоть что-то, что могло сойти за «преступление». Не нашел.

И тут мое внимание привлекли руки гражданина Петренко. Вернее, то, что он пытался их спрятать за спину.

Левая выглядела привычно грязной. Тут все нормально. Лёня идеологически отрицает утренний душ. Впрочем, вечерний, судя по запаху, тоже. Его руки в принципе всегда грязные.

А вот на правой… На правой красовалась перчатка. Не рабочая. Хотя и рабочей перчатке на Лёниных руках делать нечего. Где Лёня и где работа?

Конкретно эта перчатка, натянутая на праву руку, смотрелась в Лёниной квартире, как нечто максимально неуместное. Тонкая, кожаная, явно не по размеру. Великовата. По краю шла красивая серебристая вязь, напоминающая арабский алфавит. Но самое главное, перчатка выглядела дорого. У Лёлика подобных вещей отродясь не было и быть не могло.

– Лёня, что за понты? Откуда у тебя столь ценная вещица? – пошутил я. – Перчаточка-то раритетная. Ты ее с трупа, что ли снял?

Вообще, про труп это была шутка. Да, с чувством юмора у меня не так хорошо, как с рабочими показателями. Но тут уж – кто на что учился.

Однако реакция Петренко меня озадачила. Он побледнел и даже местами позеленел. Я, конечно, юморист тот еще, но, чтоб от моих шуток людей на тошноту пробивало, такого пока не случалось. А Лёню явно пробило, причем пробило из-за испуга.

– Да это… я порезался. Палец. Бинта не было, нашел перчатку. – Принялся он бубнить, пятясь в сторону комнаты.

В этот момент из кухни появился его «друг». Тот самый, которого Лёлик таскал на себе либо в дом, либо из дома.

Вообще, обычно «друг» выглядел плохо. Я доподлинно знал, что ему не больше сорока, но на первый взгляд можно было дать все шестьдесят. На второй – еще десяток накинуть.

Губы у «друга» всегда отдавали лёгкой синевой, намекая на проблемы с сердцем. Синяки под глазами давали понять, что и с почками у него тоже не очень.

Желтушная кожа просто вопила, что у мужика скоро развалится печень, а скрюченные артритом пальцы и жалкие остатки волос, выбивающиеся из-под косо сидящей кепки, просто и сурово предупреждали, что пьянка – она, миленькие мои, никого не красит.

Однако сегодня «друг» выглядел помолодевшим лет на тридцать. То есть, соответствовал возрасту, указанному в паспорте. Лицо у него было удивительно трезвое и можно даже сказать, сосредоточенное.

В руках он держал не стакан, что более подходило ситуации, а большой, изящный, предположительно старинный, серебряный кубок. На внешней поверхности кубка я смог разглядеть что-то темное, подозрительно похожее… на кровь?

«Друг» увидел меня и замер. Естественно, он сразу понял, кто к ним пожаловал с утра пораньше. Мою личность на районе каждая сволочь знает.

А Лёня начал вести себя еще более странно. Он дернулся, издал загадочный звук, похожий на рыдание, и по-моему, собрался потерять сознание. Ноги у него подкосились, ему даже пришлось опереться о стену плечом.