Чужих ослов Татьяне и сейчас не нужно было. А вот чужого мужа она очень даже желала. Так желала, что напролом шла к своей цели. И почти получила свое, но чужой муж, к счастью, так и остался чужим.

…Так, ну что там осталось? Таня ерзала на стуле. Ее, наверное, девчонки уже заждались. И точно, хлопнула дверь Ленкиной квартиры, значит, она через секунду будет здесь. «Не убивай». Ну, она же говорила, что убивать комаров не надо. Ну, жалко же их, маленьких таких. Я не буду больше. Таня быстро закрыла книгу и понеслась в прихожую. Никогда не буду…

Шестая заповедь. Не стоит обманывать себя и говорить, что не заметила ее сразу. Она самой первой попалась на глаза. Ведь один раз в жизни она убила кого-то побольше комара. А оправданий было много… Третий курс, двадцать пятое января. И день ее рождения, и именины, и главный студенческий праздник – голова начала болеть еще с вечера, словно предчувствуя, что ждет ее на следующее утро. Память тоже, кажется, болела, потому что вспомнить, почему Витя Рогов, очкарик и ботаник, два года ждавший хотя бы какого-то расположения от нее, лежал рядом, никак не получалось.

Выздоровела память только недели через три… Решение было быстрым. Витя ничего и не узнал. Мама тоже. Но разве согласилась бы Таня променять свою развеселую московскую жизнь на унылое существование в провинции, с ребенком от нелюбимого мужчины? Ну конечно же нет! Наверное, нет…

Сотни девиц оказывались в таком положении, и все точно так же решали эту проблему. Не все, хмуро возразила совесть. Лена оставила ребенка и вышла замуж. Пускай тот брак не сложился, пускай распался второй, зато целых три пары ног бежали встречать ее после работы. А кто встречал Таню, кроме всегда недовольной консьержки? Тогда, в институте, казалось, что жизнь, интересная, насыщенная, еще впереди.

Она и сейчас, в тридцать пять, впереди, только вот наполнена эта жизнь чем-то не тем. Работа лишь делает вид, что ты ей нужна… А все могло быть по-другому… Как Таня ненавидела эти слова, как всегда боялась и избегала этих мыслей о своей непрожитой жизни! Бессмысленно и глупо строить из частичек «бы» несуществующий дом: как бы звали ее малыша, где бы они жили, сколько бы ему было лет… Шестнадцать, мгновенно подсчитали там, внутри. И жил бы он, конечно, тут, у мамы, где же еще? При мысли об этом почему-то нечем стало дышать. Да, колодец маминой души был до краев наполнен заботой, и она была бы счастлива вдоволь напоить кого-то оттуда. И, быть может, сейчас не было бы нужды откачивать ее утонувшее в нерастраченной любви сердце…

И неизвестное, незнакомое доселе Тане чувство вдруг больно ущипнуло ее. Оказывается, оно причиняло физическую боль. Оказывается, оно не имело ничего общего с уколами ее вечно заспанной совести. Ее обдало жаром. Раскаленная, огненная лава внутри кипела и металась, ища выход. И была только одна вода на свете, способная потушить этот пожар. Слезы быстро-быстро побежали по клеточкам маминого пледа… И, опустошенно проваливаясь в сон, Таня явственно почувствовала, как кто-то целует ее в макушку.

Показалось, что скрипнула входная дверь.

«Папа», – подумала Таня. И точно, большой, усатый мужчина вошел в комнату и сел рядом. Улыбнувшись, взял ее за руку, и какое-то время они просто молчали, пока его ладонь не стала совсем маленькой. Тогда Таня взяла крохотного мальчика на руки и долго качала, прижимая к сердцу.

Проснулась Таня от звонка мобильного. Может, из больницы? Что там? Маленькое чудо или огромная бездна?

Но цифры высветились московские. Ошиблись. Таня отыскала в сумке блокнот с записанным номером и позвонила в регистратуру сама. Состояние стабильно тяжелое. Динамика? Ну, если только совсем незначительная. Все-таки чудо – решила Таня. Пусть незначительными, мелкими шагами, но мы пойдем от бездны прочь, да, мама?

Уже совсем вечер, пора собираться в церковь.

Храм еще издали приветствовал ее мягким, почти домашним светом из окон. Внутри было многолюдно и оживленно. Алтарник в белом облачении читал что-то перед большой иконой Рождества Христова, украшенной еловыми ветками и свежими цветами. Прихожане неспешно прикладывались к ней и проходили дальше. Женщины, раскрасневшиеся с мороза, в легких разноцветных платках, трижды расцеловывались при встрече и шепотом справлялись о делах и здоровье. Мужчины, торжественные, немного суровые, молча ожидали начала.

Таня всматривалась в эти светлые, незнакомые лица, чуть исхудавшие после поста, и с удивлением осознавала, что настоящий праздник тут, вот у этих людей. Они слегка придерживали его в себе, будто поводьями, – служба кончится, и еще будет много-много времени для веселья и застолья, – но он все равно просвечивал через каждую морщинку, через каждую трещинку на их коже. И этим праздником они были готовы делиться с каждым, даже случайно зашедшим, – ты только подставь свою душу, и маленькие искорки духовной радости посыплются туда, как наколядованные конфетки…

Тане показали, где начинается очередь на исповедь, и она послушно встала туда, удивленная, притихшая. Двигалась очередь медленно, и непонятно было, как все эти люди успеют пройти до начала службы. Становилось душно, и узел платка все ощутимее давил на шею. Как-то некстати вспомнилось, что она ничего не ела с утра. Сумки с продуктами так и остались стоять в коридоре.

«Надо было медсестрам их оставить, накрыли бы стол», – с сожалением подумала Таня. Ее вдруг замутило, и она двинулась к выходу сквозь толпу, чтобы подышать.

Вышла на улицу и вдохнула искрящийся, праздничный воздух. Ослабила наконец узел платка и взглянула наверх. На темном, шелковом небе мерцали нарядные звезды. Танцевали ликующие снежинки. И если прислушаться, то наверняка услышишь, как ангелы поют. Отломить бы кусочек этой картинки, сунуть в карман и носить с собой! А в мрачные, смутные дни отыскивать осколок где-то на дне и, оставляя мелкие порезы на пальцах, доставать, чтобы ярким светом Рождественской звезды осветить себе путь…

Татьяна постояла еще немного и посмотрела на светящиеся окна храма.

Ольга Глембоцкая
Дед Мазай и птицы

Холодной январской ночью я ехал в полупустом вагоне навстречу городу моего детства. Мои попутчики давно спали, а я, чтобы не проспать свою ночную двухминутную остановку, сидел прислонившись к замерзшему окну купе, в ожидании встречи с таким родным для меня городом. И так же быстро, как проносились мимо огни полустанков, в моей памяти мелькали воспоминания о самом лучшем в жизни Рождестве…

Я вырос в небольшом городке, один из дворов которого составляли полукругом четыре больших дома.

Наш двор был похож на отдельное государство или на сцену театра с хорошо всем знакомыми актерами. Конечно, не все были знакомы друг с другом лично, но наглядно я мог описать каждого жителя нашего «государства», а уж если нужна какая информация о ком-либо – то всегда можно обратиться в «информбюро» – так мы называли с ребятами «творческий коллектив» бабушек, что восседал на длинной лавке под раскидистым тополем. От их зоркого глаза не уходило ничего. И перипетии личной жизни каждого жителя нашего двора им были известны «от и до». А если кто-то по каким-либо соображениям старался скрыть свою личную жизнь от «информбюро», то тут включались творческие способности данного коллектива, и уж потом не обижайтесь!

Еще одной колоритной личностью нашего двора был дворник – дед Мазай. Вообще-то его звали не Мазай, а Макар, а точнее – Макар Егорович, но за его любовь к братьям нашим меньшим мы его прозвали Мазаем. Правда, зайцев у него не было, но вместо них он вечно кого-то спасал: то кот на чердаке застрял, то этот же кот птенца какого-то потрепал. А когда пришло распоряжение местных властей очистить город от бродячих собак, то, дабы не стряслось ничего со всеми любимой дворовой овчаркой Багирой, дед Мазай забрал ее жить к себе. Багира быстро прижилась «в неволе», но вскоре родила 11 щенков, которых тоже надо было спасать. И посему дед Мазай свободное от работы время проводил на птичьем рынке, пристраивая бедолаг в хорошие руки.

Мы же потешались над незадачливым дворником, которому привалило такое счастье. И вообще дед Мазай был для нас злобным стариканом, который вечно ворчал и ругал жилконтору. А жилконтора была у нас самая что ни на есть лучшая на весь город! Именно благодаря ей наш двор считался образцовым. Чистота и порядок – всегда и везде! В любое время года. Кроме того, высаженные цветы, ухоженные деревья, всякие там кормушки-скворечники выкрашенные… ну не двор, а птичник – честное слово! По долгу службы всю эту чистоту и красоту приходилось поддерживать деду Макару.

Вот он и ворчал вечно: «Опять разнарядка из жилконторы пришла!» Нашей же ватаге ребят все эти цветочки были ни к чему. Поэтому, иногда от нечего делать, иногда от желания досадить Мазаю, а иногда просто без всякой цели, мы запросто могли проехаться караваном велосипедов по клумбам, лазили по деревьям и зачастую ломали их, а в неравном бою с воробьиным войском частенько не брезговали рогатками.

Соответственно, дед Макар нас тоже особо не жаловал за нашу «помощь»: то, поливая улицы, из шланга водой окатит, а то и метлой запустить может! Мы же вечно строили стратегические планы мести Мазаю, портили ему нервы и результаты трудов своими выходками, а также постоянно дразнили дворника и высмеи вали его бывалую шапку-ушанку, которая, казалось, одного года рождения с ним.

Как вы уже поняли, в свои тринадцать я не был примерным ребенком (невзирая на интеллигентную семью), а был одним из капитанов дворовой «банды», как нас окрестило местное «информбюро». И редко какая уличная драка или школьная разборка обходилась без моего непосредственного участия. Родителям мое веселое детство добавило немало седых волос, хоть они и применяли на мне все свои педагогические, дипломатические и военные таланты. Но эти таланты я оценил позже, гораздо позже…

Благодаря своей отличной памяти, в школе я слыл «хорошистом», и только математичка люто ненавидела меня. Впрочем, я ее не осуждаю, так как вполне заслуживал именно то, что имел. Но тогда я так не думал. Даже напротив.

Как раз закончилась вторая четверть, и я шел домой злой. Почему? Да потому что эта самая математичка испортила мне табель тройкой в четверти! Видите ли, контрольную работу я сорвал! Ну сорвал… и что? Портить из-за этого табель человеку? Ситуация усугублялась тем, что на носу был Новый год, и я знал, что сейчас начнутся мамины слезы, папины угрозы… В общем, праздники пойдут коту под хвост! Такая перспектива меня не сильно радовала, и я обдумывал варианты разрешения ситуации. Сначала самой подходящей мне показалась идея с «потерей» табеля или его «случайным» уничтожением. Но потом я выбрал более щадящий вариант – запрятал табель подальше, а родителям сказал, что забыл его в школе. Естественно, добавил, что заберу после каникул, а с оценками все в полном порядке.

И все было бы хорошо, но моя дорогая мамочка так старательно наводила чистоту в доме в канун Нового года, что нашла этот самый злополучный табель даже за батареей (хотя мне это место казалось совершенно беспроигрышным).

Ох и досталось же мне… и за тройку по математике, и за вранье! Не знаю, почему, но в тот момент мамины слезы вместо сожаления вызывали во мне только раздражение, а папины крик и угрозы вместо угрызений совести вызывали агрессию и досаду. В результате я сказал, что если им табель дороже сына – то пусть с ним и остаются, а я ухожу! И ушел! На ночь глядя и громко хлопнув при этом дверью. Куда идти – я совершенно не знал. Сначала наматывал круги по району, дрожа от холода и злости, а когда окончательно замерз, решил пойти к своему другу Юрке. Но тут я подумал о том, что если меня и будут искать, то в первую очередь как раз у Юрки, поэтому от посиделок у лучшего друга пришлось отказаться.

Я бесцельно бродил вокруг двора, когда вдруг увидел, что на нашем катке кто-то скребется. Я притаился и с удивлением разглядел нашего дворника Макара, который чистил широкой лопатой каток, а потом заново заливал его водой из длиннющего шланга.