Я ещё, помнится, предлагал Всеславу поберечь рыбу. На что он удивительно терпеливо и обстоятельно объяснил, что если для того, чтобы на Руси был мир да лад, понадобится выловить к псам всю рыбу в Днепре до последней, то он это сделает. Надо будет – своими собственными руками или портками. А потом мы прогулялись до реки, где князь задумчиво и довольно долго смотрел за тем, как толкались в проруби, где бабы полоскали бельё, рыбёшки. Много, хоть руками лови. В этом времени, со здешней чистой экологией, без химии и электричества, при крайне малом числе людей, дары природы и вправду были гораздо богаче и возобновлялись естественно. Поэтому все сомнения в этичности браконьерства, накрывшие было меня неожиданно, рассеялись. Рек и рыбы на Руси ох как много, а вот второго шанса произвести первое впечатление на дядек, что были и оставались очень весомыми политическими и военными силами, могло больше и не представиться.

Князья подписа́ли сами и передали Всеславу подписанные грамоты от тех, кто согласился с их предложением: их братьев и сыновей, потомков Владимира, Святослава, Игоря и Рюрика. Я подумал, что медицинская и народная теории о том, что на детях природа отдыхает, подтверждалась неоднократно. Вот только про многих былинных и сказочных в моём времени персонажей сейчас здесь хранилась живая народная память и, что удивительно, те самые летописные своды. В которых, написанных не по-гречески или латински, а по-русски, было много такого, чего никогда не писали в советских и российских школьных учебниках. Такого и в книжках, что читала из-за забора механическим голосом искусственная девка в телефоне Лёши-соседа, не встречалось. И в профильных монографиях маститых историков-академиков, думаю, ничего подобного не было и близко. Чего стоила история о том, как стародавние вожди русов отправляли свои ватаги по рекам, морям и посуху на север и запад задолго, очень задолго до того, как викинги взялись грабить французов в Нормандии, германцев в Гамбурге и даже арабов в Лисабоне и Кадисе? И вторая, о том, откуда вообще взялись те свирепые дикие северяне за Варяжским морем.

Заключили и договоры-ряды о торговых преференциях и сотрудничестве на всём протяжении подконтрольных теперь Всеславу Днепра, Двины и Волхова. Обсудили и приняли статусы каждого из князей, что подписали со своей стороны мирные грамоты с Киевом и Чародеем. Судя по лицу Всеволода, он таких подарков от двоюродного племянника не ожидал. Святослав же, кажется, мало вникал в детали. Зато договорённости о том, что Всеславовы воины помогут ему с племенами мордвы за Рязанью и черемисов за Муромом, и что два черниговских отряда по ледне́ останутся учиться аж до самого ледохода, его, кажется, устраивала чуть более, чем полностью. «Более» потому, что всеславовки на травах на столе, кажется, не убавлялось, несмотря на все его серьёзные успехи в её уничтожении.

Наличие в городе ощутимой массы посторонних делало Гната более обычного серьёзным и деловитым сверх всякой меры. За четыре дня пребывания Переяславских и Черниговских делегатов он, бедный, аж с лица спал. Потому что, кажется, не спал, как говорилось в одном дурацком каламбуре. К нему то и дело подбегали нетопыри, что-то неслышно докладывая, при этом он почти всегда смотрел за жестами и знаками, что передавали со стен и от ворот. И вслушивался в звучавшие время от времени песни птиц, которым вовсе не сезон был солировать. В морозном февральском небе над Киевом заливались жаворонки, трещали сороки и сойки, среди белого дня ухали сычи и совы.

– Гнатка, а это не иволга ли кричала? – наклонился через перила балкона-гульбища Всеслав, привлечённый знакомым резким звуком.

– Она, княже, – буркнул снизу Рысь. До этого снова крикнув соколом так, что половина народу на дворе задрала головы. А вторая кинулась в разные стороны, но чётко и слаженно, как будто каждый точно знал, где ему нужно быть именно сейчас. И полезли изо всех углов серые нетопыри, как неупокоенные души в старом кино про то, что панночка помэ́рла.

– Ну? – князь явно ждал более развёрнутого доклада.

– Гости. Долгожданные. Гарасимова родня их ведёт, – не переставая отмахивать команды обеими руками в разные стороны, отрывисто ответил воевода. Явно озабоченный тем, как хорошо сделать своё дело, больше, чем тем, не решит ли князь и все, кто крутился на подворье, что ответы Рыси не слишком вежливы и почтительны.

– Помощь нужна? – коротко спросил Всеслав.

– Волко́в бы Полоцких отрядить на каток, – подумав, поднял голову Гнат. – Пусть до вечера покатаются, поучатся, потренируют приезжих. Народец бы из города утёк. Ловчее вышло бы.

– Ставра мне! – гаркнул Чародей, поднявшись от перил.

– Чего орать-то так? Чуть сердце не зашлось! – раздался прямо из-за спины привычный хриплый голос, чуть было не напугав князя. Как умудрялся Гарасим ходить неслышно по скрипучим, «музыкальным» половицам гульбища, по-прежнему оставалось для многих загадкой.

– Тебя-то мне и надо! – потёр руки Всеслав, кивнув приветственно и ему, и ручному медведю, персональному шофёру, грузчику и консильери старого убийцы. Отметив, как оба они вздрогнули от вполне миролюбивого, вроде бы жеста. – Гостей жду от родни твоей, Гарасим. Скоро, сегодня, до темна обещались. Надо, Ставр, быстро ледню́ устроить. Пусть гости с нашими покатаются, разомнутся. Оба состава Полоцких Волко́в на лёд, да торговцам дай знать, что сегодня княжьи люди сборов-мы́та в казну брать не станут. Пусть развернут палатки свои, да не скупятся!

– Сделаю, княже! – расцветя, завопил хриплый бессменный судья, гроза ледовых дружин, и саданул локтем в «спинку сиденья» так, что на заросшем лице «шофёра» проскочило страдание. Видно, чувствительно попал куда-то. Но на скорости передвижения «шагохода» это не отразилось никак.

Когда бурая огромная тень скаканула с гульбища прямо на двор, минуя ступени лестницы, зрители, разевавшие рты на продолжавшуюся Гнатову пантомиму, который, судя по жестам, уже обещал кого-то убить трижды самым страшным и безжалостным способом за недостаточное служебное рвение, сыпану́ли во все стороны, как куры от коршуна. По-крайней мере, пригибались и голосили они очень похоже. Буривоев медведь на произведённое впечатление не отреагировал, набирая ход так, что только снег из-под подшитых валенок полетел. БТР, а не человек.

Навстречу второму по счёту малому отряду выехали Алесевы и Гнатовы. Провели через тот самый, знакомый древлянам, хутор, где покойный муж зав.столовой, Домны, пчёл в своё время держал. Там и разгрузились, в основном. Пока весь Киев орал на трибунах и вокруг ледовой коробки, где поочерёдно выхватывали от непобедимых Полоцких Волко́в то Стражи, то черниговские Орлы, то переяславские Лоси, на княжье подворье, через тайный ход под западной стеной, вкатились трое возов-саночек. На Почайне-реке стояли крик и гам, покупали, беспощадно торгуясь, рукавицы, ленты и шапки с символикой «гостевых» команд, которые за астрономические суммы успели выткать и вышить здешние рукодельницы по срочному заказу Ярославичей. За стенами и воротами княжьего подворья было тихо. Но пока на льду шли баталии, пусть и шуточно-тренировочные, между хозяевами и гостями, и город почти в полном составе болел за своих, которыми, как ни странно, считались и Стражи, и Волки, на Всеславовом дворе суета стояла ничуть не меньше, чем на трибунах. Просто люди здесь собрались такие, которые умели делать всё необходимое без лишнего шума.

– Сколько? – отрывисто выдохнул я, поворачиваясь к распахнувшейся двери. Вар с Немым стояли у стола, зная, что раненых принесут и положат без их помощи. Их работа, которую по-прежнему некому было доверить, заключалась в другом.

– Трое, – выдохнул запалённо Гнат, что встречал и сопровождал прибывших лично.

– Шестеро ж было в отряде? – голос Дарёны прозвучал как-то непривычно звонко и чисто в операционной.

Отвечать не стал никто.

Как их смогли привезти ещё дышавшими – я не имел ни малейшего представления. На них места живого не было. Стрелы, ножи, копья, колотые, резаные и рваные раны, жгуты, наложенные чёрт знает когда… Но думать о том, что сила их кончилась, и удача покинула было нельзя. Как и о том, что у меня дрогнет или запоздает рука. Или нить слетит с пальцев. Видимо, здешний антураж начал и на меня, советского доктора, оказывать своё странное, необъяснимое влияние. Когда ты точно знаешь, что за спиной и за плечами стоят ушедшие за Кромку предки, а ещё дальше за ними – сами Боги, от которых и вели свой род напрямую русские люди, ошибиться становится ещё сложнее, чем когда за спиной больше полувека операций и школа отечественной хирургии.

Дарёна удивила. Когда поднялась на лавку, не кладя ладони на виски́ того, кого я решил оперировать первым, и запела, глядя куда-то необъяснимо далеко. И отключились все трое, и на столе, и на носилках. Даже Вар, кажется, «поплыл». Но Ян врезал ему носком сапога по щиколотке, памятуя о том, что стерильными руками ничего и никого трогать нельзя, какая бы ни выпала надобность. Видимо, усилившийся русский сонный напев на латгала не действовал. Или доходил чуть позже.

Пожалуй, и хорошо, что часов в операционной так и не появилось. И считать время можно было лишь очень примерно. По примерной продолжительности той или иной манипуляции, по числу наложенных швов, по тому, сколько раз вытирали мне лоб тампоном из чистой свёрнутой холстины, удерживаемой хватом-зажимом. Но это было очень субъёктивно.

Руслана, шутника и балагура, спасти не удалось. Выбранный первым, он умер на столе. Отшвырнув инструменты, я развернулся перемываться, чтобы не лезть в нового пациента руками, на которых на пальцах ещё блестела, а выше – отлетала невесомыми розово-красными кплёнками подсыхавшая кровь свежего покойника. Жена, глядя куда-то в непознанное, вела напев по-прежнему ровно и без пауз, будто и не дышала вовсе. Главное, чтоб ребёнку не повредило это.

Отряхнув руки от спирта, перешёл ко второму столу. Вернее, носилкам с колёсами. Кондрат, плотник-волшебник, придумал, как сделать так, чтобы одним движением носком сапога можно было блокировать их все, и не переживать, что в самый ответственный момент постамент с оперируемым надумает откатиться куда-нибудь. Хвалимиру, Хвалику, во святом крещении Алексею, повезло больше, но несильно. Судя по всему, крови в нём оставалось меньше половины, а со станциями переливания или одиночными донорами здесь, в одиннадцатом веке, было не то, чтобы плохо, а просто никак. И я пока не успел даже вспомнить механики определения групп и резус-факторов – как-то всё не до того было. И Хвалик по этому поводу имел все шансы отправиться к тем самым предкам, что будто стояли за нашими спинами. По моему недосмотру. Очень обидно осознавать такое, даже зная, что вот прямо здесь и сейчас ты уже точно ничего сделать не сможешь. У меня от такой мысли обычно рождались только ярость и злость, которые иногда помогали лучше всех знаний и навыков. Не подвели и сейчас.

Князь, рыча, сорвал верёвку, что пережимала посиневшее бедро Хвалимира. Если не знать, что в руке у него был нож с диковинным латинским названием «скальпель», то могло вполне показаться, что оборотень рванул шнур когтями. И от того, чтобы взвыть, задрав к Луне вытянувшуюся морду, покрытую серой шерстью, врача-лекаря отделяли считанные мгновения. Глянув на слабые толчки красного в ранах на ноге, не фонтаны, не брызги даже, Чародей зарычал ещё раз. И в операционной раздался судорожный шелест. Сухими гло́тками попытались проглотить отсутствовавшую слюну все, даже Дарёна. А руки оборотня-князя летали так, что от попытки уследить, кажется, голова кружилась. Он выхватывал инструменты из рук Вара и Немого, будто забыв людскую речь, перестав называть странными именами гнутые блестящие железки. Которые бледные телохранители, к чести их, продолжали подавать безошибочно, как на учёбе.

– Раствор, баклагу! Нет, две баклаги! – крикнул вслед носилкам с Хвалимиром Вар. Правильно поняв со второго раза мои жесты, в которых, кажется, оставалось всё меньше человеческого.

– Есть два раствора! – долетел из-за двери голос Феодосия. Этот справится, он во внутривенных вливаниях точно лучший. И около двух литров физраствора в пациента зальёт, не будет стоять столбом над носилками, ища второй локтевой сгиб. Который лежал, ампутированный вместе с остальной левой рукой, в корыте, под моими ногами.