Взгляд мельком на Немого чуть было не напугал. В глазах повидавшего всякое воина, стояли страх и слёзы. Наверное, потому, что глянь я на него – про физраствор пришлось бы вслед Федосу кричать ему. И он крикнул бы. Или потому, что эта мясницкая работа, резьба по живым людям, по-прежнему ужасала его. И восхищала.

Гвор, один из немногих северян среди нетопырей, шансов имел больше. И конечностей вышло оставить ему тоже больше – все. Но кровопотеря, конечно, была ужасной, и вероятность заражения от слишком долгого времени наложения жгутов тоже сохранялась. Правда, как уже не раз было отмечено мной в этом мире, то, что гарантированно убило бы больного и раненого в моём времени, здесь переносилось как-то более щадяще. И по-прежнему не находилось ответа о причинах этой необъяснимой скорости регенерации тканей и общей реконвалесценции, выздоровления. Экология, наверное. Или близость к Богам.

На ступенях, куда вывалились вчетвером, мокрые, как мыши, все, кроме Дарёны, снова ждала Домна. И снова с подносом. И опять для жены принесла тёплого и сладкого питья, а для остальных – вкусного и полезного. Ну, для тех, кто понимает и знает меру. Мы с Немым и Варом одинаково кивнули зав.столовой и одинаково проглотили, не чувствуя ни вкуса, ни крепости напитка. Я почувствовал, как на плечи ложится тяжёлыми руками друга тулуп, и только сейчас понял, что на ночной февральский мороз выперся в окровавленном халате, забыв скинуть его и переодеться. Эти трое, последние трое из второго малого отряда диверсантов, забрали прилично сил. Памяти на малозначительные вещи, вроде «не ходить на мороз в исподнем» уже не хватало.

– Может, завтра поговорим? – с неожиданной просительной интонацией спросил Гнат, появившийся прямо из февральской непроглядно-чёрной ночи.

– Подождём, как Гвор или Хвалимир очнутся. Дарёна, ступай спать, радость моя. Ты сегодня чуть всех спать там не уложила. Сильна, мать, – проговорил Всеслав неожиданно бесцветным голосом. Не ожидал он, вернувшись обратно «за руль», что рулить-то будет особо и не́кем. Кажется, все ресурсы, что были в нашем общем теле, я сегодня сжёг.

– Береги себя, Всеславушка, – выдохнула жена, обняв крепко и поцеловав, не постеснявшись. Хотя, кого тут было стесняться? Тех, с кем только что живых людей шили-резали? Или подругу ближайшую? Они с Домной в последнее время здо́рово сошлись, причём, заметить обычных в бабьей дружбе тщательно скрываемых зависти или неприязни, подругам не заметных, не удавалось даже нам с князем.

– Хорошо, ладушка моя. Если не очнутся, пока Турий Глаз посередь неба не встанет – спать пойду, – кивнул князь, нехотя отпуская княгиню. Скользнув взглядом по звезде, что в моём времени называли «Альдебаран», а сейчас – Бычьим или Турьим Глазом. До времени, пока она должна была подняться в зенит, оставалось часа полтора-два.

Феодосий приоткрыл дверь на крыльцо тихо, почти как Гнатовы лиходеи. Назад обернулись все, рывком, едва заметив светлую полоску, что будто выпала беззвучно изнутри на крыльцо.

– Хвалимир, – тихо проговорил инок, не глядя на нас.

Вопросов не последовало. Рысь саданул ногой по столбу крыльца, едва не своротив половину лазарета. А потом наклонился, поднял со ступеней корчагу, что будто бы случайно забыла там Домна, ушедшая в обнимку с Дарёнкой, и отхлебнул жадно. Словно хотел прижечь новую рану на душе. На которой наверняка и так-то живого места от старых шрамов не было. Хватанул горсть снега и сжал зубы так, что скрежет был слышен, наверное, даже в тереме. Выпили за помин души ратника и мы. Предпоследнего ратника из второго малого отряда.

Скрип снега подсказал, что справа кто-то шёл. Неторопливо, как очень старый или смертельно уставший человек. Или не человек. В эту ночь, в этом времени, в этой ситуации выйти из-за угла лазарета наверняка мог бы кто угодно, хоть бы и сам Перун. Но вышли три фигуры, еле различимые во мраке. И ещё полдюжины вокруг этих троих, которых видно не было вовсе. Чародей чуял их как-то по-другому, точно без помощи зрения и слуха.

– Позволь сказать, князь русов, —донеслось из тьмы, от фигуры, что стояла в центре и была ростом повыше.

– Говори, – в голосе Всеслава по-прежнему не было ни силы, ни красок. Кроме, пожалуй, чёрной.

– Люди зовут меня Су́дом. Мой народ вы зовёте ятвягами. У нас четыре больших рода-племени. Мы живём дальше от вашей земли, чем племя ятвягов, по которому вы зовёте и знаете всех нас.

Откуда-то появились светильнички, несколько штук. Те самые, что не гасли на ветру и давали достаточно света. Для того, чтобы увидеть высокого мужчину со светлыми волосами и бородой, с серо-голубыми глазами. В которых стояло что-то неуловимое – не то печаль, не то сожаление, не то боль.

– Говори дальше, Суд. Я, Всеслав, князь Полоцкий, слушаю тебя, – смотреть в его глаза было трудно. Потому что очень хотелось внимательнее рассмотреть фигуры по обе стороны от него: парня чуть старше Ромки и мальчишки лет пяти-шести. Очень похожих на говорившего.

– Благодарю, князь русов. Твои воины шли нашими землями. Мы получили вести от тех, кто верит в Старых Богов, что в родстве с нашими. И от южных соседей, древлян. И от закатных друзей, с рек Вислы и Моравы, – неторопливо и размеренно начал пришедший. Не прося разрешения присесть рядом, не ожидая еды-питья, как пристало гостю от хозяина. Видно было, что слова на неродном языке давались ему с трудом, но он продолжал говорить. А ещё было видно, что от того, чтобы разорвать его и двух его спутников на куски Гната и Яна Немого отделяло лишь то, что Чародей этого пока не велел. Но и не запретил.

– Два других племени, дайнова и ятвяги, получили те же вести. И слова́ от тех, кто носит кресты. Те просили перехватить твоих людей и их добычу. Обещали щедро заплатить, – слова его падали, как наковальни, тяжко и гулко. И с каждым из них становилось ясно, что результатом этой ночной беседы станет смерть. И явно не одна.

– Мы провожали твоих воинов, не показываясь на глаза. Мои люди полдюжины раз отгоняли ватаги дайнова. Почти на границе древлянских земель твои храбрецы вышли на отряды ятвягов и волынян. Была битва.

Наверное, будь воля Гната, он бы уже тянул из светловолосого жилы, по одной, или целыми пучками, вынуждая говорить быстрее. Но воля была не его. Чародей не сводил глаз с вождя одного из западных племён. Догадываясь, зачем он пришёл сюда с этими двумя мальчиками.

– Твои люди бились так, что об этом будут говорить вечно. Я никогда не видел даже близко ничего подобного. Но противников было слишком много. Мы вступили в бой тогда, когда стало понятно, что чести в убийстве твоих людей и древлян, что шли с ними вместе, нет никакой. С дайнова выступили ляхи, я не знал, что они в сговоре. Их тоже было много.

В руке у Рыси с треском раскололась глиняная кружка. От этого звука вздрогнули парень и мальчик рядом с Су́дом. И потом ещё раз, когда Гнат медленно поднял руку ко рту и слизал кровь с порезанного осколом пальца.

– Мы одержали верх в той битве, князь русов. Мы взяли три тела твоих героев, и троих, что ещё дышали. Мы привезли их сюда, – голос светловолосого не дрожал. Он не сомневался ни в том, что говорил, ни в том, что задумал.

– Со мной мои сыновья. Стеб, старший, первый сын. Гут, младший, последний сын. Я привёл их сюда, к тебе, для того, чтобы ты взял наши жизни, но оставил в живых нашу родню. Моя вина в том, что я не сберёг твоих воинов на моих землях, и я признаю́ это. Прими жертву, Чародей.

И они опустились на колени, в снег. И склонили головы одинаковым синхронным движением.

Глава 4. Влияние Запада

Казалось, ещё миг – и Рысь с Немым выдернут мечи из ножен. И от пришедших с повинными головами западных балтов, которых на четыре племени никто, кроме них самих, кажется, не делил, останутся разрозненные части в большой, парящей на морозе чёрно-красной луже на снегу. Которая быстро превратится в лёд на пронизывающем февральском ветру. Не зря этот месяц здесь часто зовут лютым или лютенем.

– Тихо, други.

Голос Чародея звучал… Нет, не звучал он, пожалуй, никак. Казалось, говорило бревно, что держало крышу над крыльцом. Или половица. Что-то неживое. И от этого руки друзей будто сами собой отпрыгнули от рукоятей мечей.

– Я выслушал тебя, Суд. Я высоко ценю правду. И тех, кто способен говорить её. И то, что ты пришёл сюда сам, зная, что ни ты, ни сыны твои могут не вернуться в родные леса, тоже дорогого стоит. Видно, что меньшой, может, и не вполне понимает по малолетству, а вот старший точно знает это. Но ты воспитал их достойно, вождь. Они чтут старших, они знают о Чести и Правде.

Речь Всеслава не лилась. Она словно капала, медленно, как вода после летнего ливня с прохудившейся крыши того злосчастного пору́ба, где год с лишним сидел князь со своими сыновьями. Точно так же слушавшими, уважавшими и безоговорочно верившими своему отцу.

– Лечение моих воинов, в живых из которых остался всего один, забрало много сил. Мне было бы гораздо проще убить вас. Но в этом мало чести. У нас говорят: утро вечера мудренее. Поэтому решать судьбы ваши я стану поутру, когда выйдет на небо дед-Солнце. Пусть он посмотрит на вас. И на меня. И поможет мне сделать верный выбор. Рысь, накормить и разместить до утра. Не в темнице, в жилье.

Последние фразы звучали совершенно так же, как и предыдущие: равномерно, без перехода или изменения эмоциональной окраски. Красок, как уже говорилось, в этот вечер не было других, кроме чёрной. Издали, от пристаней, ветер вдруг донёс восторженный вой толпы. Наверное, Полоцкие Волки снова кого-то раскатали.

– Сделаю, княже, – склонил голову Гнат.

– Помогите до горницы добраться, други. Ноги не держат, – тем же голосом сырого холодного мёртвого дерева попросил Всеслав. И поднялся, только что не зависнув над ступенями, поддерживаемый Варом и Немым.

– Дозволь нам остаться здесь, Всеслав, – проговорил Суд, не поднимая головы и не вставая с колен.

– Зачем?

– Мы будем молиться нашим Богам, чтобы дали сил твоему воину дожить до утра и увидеть свет. Они наверняка услышат нас и под твоим кровом. Но так, здесь, будет правильнее, – объяснил балт.

– Да. Так будет правильнее. Добро, – согласился Чародей, проходя-пролетая мимо трёх неподвижных фигур на снегу. На белом, чистом снегу, не запятнанном кровью.

А за спиной его зазвучали непривычные звуки чужого языка, что тянули на три голоса странную песню, где будто кони везли сани по бескрайнему заснеженному лесу, переходя с шага на рысцу, с рысцы на галоп и обратно. В напеве странно сочетались заунывная обыденность и торжественная готовность следовать по пути, что укажут Боги. Те самые, к которым тот Путь и лежал.

Мы с князем сидели за привычном столом, глядя на спавшее мёртвым сном тело внизу. Видели, как несколько раз вставала Дарёна: укрыть малыша Рогволда, попить и утереть пот с лица и груди мужа. Который не просыпался от прикосновений, дыша хрипло, прерывисто, но глубоко.

Разговоров не было. Мы, кажется, перешли на какой-то новый уровень слияния или взаимопроникновения сознаний, на котором даже мысленная речь уже не требовалась. Оба знали о том, что предстояло сделать завтра. Вне зависимости от того, выживет Гвор или нет. Отличия были небольшими. Если смотреть сверху на карту мелкого масштаба. И огромными, если видеть за чёрточками рек и лесов живых людей. Пока живых.

Проснувшийся Всеслав умылся, морщась от прохладной воды и запаха собственного кислого «усталого» пота. Надо бы в баньку, да с этой морокой поди найди время. Вчера вон перед сном обтёрся мокрым рядном, что жена полила из ковша каким-то отваром, в котором явно были валериана, мята и пустырник. А проснулся на сырой простыне, будто ночью не спал, а дрова рубил или теми тренировочными досками махал с Гнатом. О, помяни чёрта, как говорится.

Дверь приоткрылась без звука, и тёмное лицо друга замерло в появившейся щели шириной в пару ладоней. За ним, кажется, маячил Немой.

Чародей отрывисто кивнул вверх, будто спрашивая: «Ну что?». Упали с бороды на босые ноги капли воды.

Рысь прикрыл глаза, давая понять, что всё хорошо. Отлегло от сердца.