Дарья Раскина: Мир и потусторонняя война

Художественное оформление А. Андреева

Во внутреннем оформлении использована иллюстрация:

© Color Symphony / Shutterstock.com

Используется по лицензии от Shutterstock.com

Иллюстрации на переплете и форзацах Enolezdrata

Литературное редактирование от Е. Звонцовой

© Раскина Д., 2026

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2026

* * *

Пролог
Подлая пиявка и дуэль без перчаток

– Стреляться вы так же будете, господин Половодов, без перчаток?

Егор глянул на ладони. Вот же, опять потерял где-то, олух. А еще наследник престола, великий князь, племянник императрицы. Злость сменилась кусачим стыдом, по-щучьи вцепившимся в уши.

Вот только проклятой Пиявке этого показывать нельзя ни под каким видом. Егор расправил плечи.

– Пусть мои перчатки вас не беспокоят. – Драться с кровососом он, конечно, не стремился: не слишком-то хотелось из-за одной ершистой эпиграммы отправляться в карцер, но и отступать казалось малодушием. Да кто же знал, что Пиявка так взбесится от четырех безобидных строчек! – Не извольте беспокоиться, господин Цепеш, если придется, я обессилю вас и голыми руками.

Пиявка посмотрел с надменным прищуром.

– Ах да, как же, я и забыл. В вашей семье не чураются пачкать руки.

Егор не сразу понял, о чем он.

– Что сие значит? Какие еще руки? Боитесь драться, так и говорите…

Теодора выступила вперед, вставая перед братом.

– Ах, да это он шутит. – Она потянула Пиявку за локоть: – Пойдем, Раду, скоро праздник…

Но тот не двигался, продолжал смотреть в упор на Егора.

– Я только говорю, что императрица, я слышал, тоже сняла перчатки как раз перед тем как… хм… перед тем, как батюшка ваш добровольно – исключительно добровольно! – передал ей всю свою силу и скоропостижно испустил дух.

В затылке полыхнуло, будто от удара веслом, жесткий воротник лицейского сюртука врезался в шею. Челюсть задрожала так, что Егор не сразу смог ответить. Стало вдруг все равно, что они в библиотеке, что вокруг полно лицеистов – кто обсуждает вечерний бал, кто корпит над домашним заданием, кто готовится к отъезду на зимние каникулы – перед глазами Егор видел только наглую Пиявкову рожу, на которую как можно скорее хотелось смотреть с расстояния десяти шагов.

– Подлец! – рявкнул он, едва удерживая порыв накинуться по-детски, с кулаками. – Тетушку не смей…

– Уважайте покой тысячелетних стен, господин Половодов! – взвизгнули на него из-за небольшой конторки. Плоская седая голова Харлама Жупеловича, хранителя библиотеки, вытянулась на тоненькой шее – точь-в-точь бледная поганка с юбкой из разлапистых бакенбардов – и неодобрительно качнулась. – Библиотека это вам не бальный зал, не извольте горячиться!

Егор с усилием опустил руки, одернул форменный сюртук.

– В полночь, – глухо сказал он, едва узнавая свой голос. – В астрономическом кабинете.

Пиявка кивнул в знак согласия.

– Потрудитесь все же достать перчатки.

Глядя вслед удаляющимся кровососам, Егор лихорадочно размышлял. Да, да, за оскорбление он заставит Пиявку расплатиться, это несомненно. А значит, кроме поиска перчаток у него до полуночи появились и другие заботы. Первым делом – найти секундантов. Тех, кто не проговорится, не осудит и не побежит докладывать директору. К счастью, такие у Егора есть – даже целых трое. Жаба и Галька, без сомнения, проводят его к барьеру, а Рыжая Бестия поделится перчатками – с ней у Егора похожий размер пальцев. Заручиться помощью можно хоть сейчас: заседание тайного союза вот-вот должно начаться, друзья ждут в заброшенном крыле в конце этого самого библиотечного прохода.

И все же Егор не спешил туда. Прежде следовало решиться на дело важнее – и опаснее. Пришло оно внезапно, когда Пиявка произнес: «Я слышал…» Сам Пиявка врун первейший, и обвинения его в адрес тетушки полный вздор, в этом нет сомнений, однако в одном он сказал правду: он слышал. О той ночи, ночи, когда батюшка окончательно обессилел, шепчутся. Даже Егор «слышал»: княгиня Нежитская говорила кому-то об этом, как о «ночи, когда императрица сняла перчатки».

Клевета! Бесстыжие наветы! Глупые злобные люди, они не знают, как отец любил свою названую сестру, как доверял ей. Да, Иверия Алексеевна – суровая правительница, великая императрица. Да, она женщина холодного разума, а порой и холодного сердца. Да, между ними с батюшкой было много споров и взглядами на войну с Кощеем они не сходились, да, отец сам ни за что не послал бы Водяное царство на битву – и все же никогда, никогда бы тетушка не причинила ему зла! Одна мысль, что подлецы вроде Пиявки безнаказанно распускают подобные грязные слухи, кипятила Егору кровь!

И он докажет! Раз и навсегда узнает, что случилось той ночью. Пусть придется нарушить правила лицея и даже рискнуть жизнью, он сделает это, чтобы в полночь, одержав победу над Пиявкой, метнуть в лицо поверженному врагу доказательства невиновности императрицы.

Решившись, он сунул руку в карман, проверяя, не обнаружится ли там сбежавшая перчатка, но нашел лишь скомканную бумажку.

Богатой родословной блещет,
Умом же – голь и нищета,
Людскую кровь, как воду, хлещет,
А лучше б книжку почитал.

А ловко все же вышло, не зря Пиявка взбесился. За такое можно и в карцер.

Глава 1
Cоюз «Нечистая сила»

Потустороннего испугать нелегко, и все же Егор бежал так, будто за пятки его кусали кощеевы скелеты. Сердце шмякалось о ребра, жабры горели: план его предполагал неотложную дружескую помощь, за ней-то Егор и торопился. «Скры-скры-скры», – ворчал под ботфортами рассохшийся паркет библиотеки. Ноги сами мельтешили, усмирив бег лишь однажды, под напряженным взглядом Харлама Жупеловича.

Почтительно кивнув хранителю, Егор сбивчивым шагом отправился дальше – вдоль полок, украшенных в честь вечернего бала еловыми ветками и волчьей ягодой. Прижимая к животу фуражку, он устремился в угрюмую темноту библиотеки, туда, где запахи древесной сырости и затхлого воска стали отчетливей и гуще.

Поднырнув под арку с гербом лицея – Алконостом и Гамаюном, объединенными в двухглавую птицу, он шмыгнул мимо фолиантов времен самого Берендея, а там – дальше, в забытое ответвление библиотеки, где не слышался бой часов, скрип перьев или шепот засидевшихся за домашним заданием лицеистов.

Чернота вокруг сгущалась, сокровища на полках дряхлели, а Егор все не останавливался. Напротив, обогнув ростовой портрет директора Дуба Алексеевича, основателя Потустороннего лицея, он снова побежал, потея и задыхаясь, скорее, скорее – до тех пор, пока в конце прохода не забрезжила робкая свечная клякса. Туда-то он и стремился. Только не следит ли кто? Опасливо обернувшись, он задержал обжигающее, распирающее грудину дыхание и застыл. Вгляделся в неподвижные тени, вслушался в кладбищенскую немоту спящих книг, убедился в сохранности тайны и, с облегчением сдув щеки, двинулся вперед – туда, где за низким столом сгорбились три фигуры.

Заслышав его торопливые «скры-скры-скры» по паркету, сидевшие подняли головы, кое-кто даже привстал. Все трое были одеты, как и он, в форму, правда, один под полуночно-синим сюртуком носил брюки, а двое других – строгие юбки. Три фуражки лежали у края стола трехъярусным тортом, одна с нацарапанной под красным козырьком ящерицей, вторая – с лягушкой, третья – с медведем. Егор уложил сверху свою, с речным угрем, а потом, встав перед компанией, сжал бока, силясь сказать хоть слово.

– Под… вал, – прохрипел он. – Нужно в под… под…

На него поглядели с неодобрением.

– Ты хоть раз в жизни можешь не опаздывать?

За год жизни в лицее Егор привык к «тыканью» и отсутствию титула. Да и перед кем прикажете хорохориться здесь, в лицее, объединяющем царских отпрысков чистой потусторонней крови? Перед Галиной Подкаменской, племянницей Хозяйки Медной Горы? Марусей Троебуровой, дочерью главы медвежьей артели? Вильгельмом Чернополк-Камышовым, внучатым племянником болотной царицы? Нет, лицеисты все равны, а уж члены тайного союза «Нечистая сила» тем более, так что напоминать о титулах в сих стенах было делом наинижайшим. Таким даже педант Август Венерский, с его предками из древнеримских атлантов, не баловался. Не говоря уж о том, что за несоблюдение первого правила лицея: «Равные по форме, равные по духу» можно было запросто угодить в карцер.

Вот почему теперь вместо того, чтобы возмущаться, едва отдышавшийся Егор выпалил:

– Мне нужно попасть в подвал лицея!

Хрупкая на вид, но непоколебимая нравом Галина Подкаменская, по прозвищу Галька, бросила на него осуждающий взгляд.

– Не нарушай регламента заседания, – сказала она наставительно, наморщив тоненький, словно вытесанный лепестковой стамесочкой носик. – Потрудись прижать плавники и ждать своей очереди.

– Галька, миленькая, у меня ведь дело жизни и смерти…

– Либеральное будущее Потусторонней России важнее твоей жизни и уж тем более твоей смерти, – возразила Галина, откидывая за плечо гладко-блестящую, точь-в-точь хвост ящерицы, косу. «Миленькая» не задобрила ее ни на каплю. К встречам союза она относилась ответственнее всех, опозданий не одобряла, нарушения регламента и вовсе воспринимала личным ущемлением. – Мы уже начали обсуждение «Материи и нечистой силы» Крампуса, не прерываться же посередине? Изволь ждать, раз задержался.

Споры с ней не имели смысла – в этом Егор убедился еще в детстве. Из всех соседей Лесное царство ладило с Медной Горой лучше других, так что до войны им с Галиной часто приходилось проводить время вместе. И уже с младых ногтей крошечная царевна проявляла склонность к начальствованию: организовывала детей то в потешную артель, то в мануфактуру. А все в подражание своему идеалу – старшей сестре Татьяне. Ту за прорывные мысли и несгибаемый характер прозвали Гранитом, Галине же, с легкой руки Егора, досталось мелкокалиберное «Галька». Досадовала она на это чрезвычайно и в долгу не осталась: стала звать его – из-за истории, о которой он предпочитал не вспоминать, – «месье Мочены-панталоны».

Все это было в прошлом, в беззаботном детстве, отсеченном годами войны и недоверия даже меж соседями. После мирного договора же многое изменилось, и впервые переступив порог лицея, Егор с удивлением разглядывал девочку со смуглой кожей, змеино-малахитовыми глазами, глянцевой косой и запахом сладко-теплым, словно нагретый на солнце камень. Удивление это подпитывалось пуще тем, что помимо детских проделок их с Галиной связывало кое-что другое: тайно уговоренная родителями в год их рождения помолвка. И если раньше сие обстоятельство служило исключительно une source d’embarras^[1], то теперь…

А что теперь?.. Бес его разберет, но в ту первую встречу щеки у Егора разгорелись так, что хоть ватрушки на них пеки, а ночью в голову лезли наиглупейшие строчки – то про глаза-самоцветы, то про косу – змеиный хвост, то про кожу – медный шелк.

Правда, наутро оказалось, что помимо косы у Галины отросло и желание командовать – в особенности им, Егором. На первой же рекреации она объявила, что намерена создать секретное либеральное общество для дискуссий о будущем силы и государства и что он уже записан первым членом. Егор согласился, при одной кондиции: новом для себя прозвище. Втайне он надеялся на емкое «Половод», раз уж фамилия звучная – царская! – но на ближайшем построении отчего-то так оробел, что на приказ Дуба Алексеевича назваться вместо «Половодов!» изо всех жабр возьми да и гаркни: «Водолопов!» Смеху было – стены тряслись. И прозвище Водолоп закрепилось мгновенно. Однако Егор не жаловался: все благозвучнее, чем «месье Мочены-Панталоны».

– Ты опоздал, – назидательно сказала Галина, – а значит, сло́ва покамест не имеешь. Жди. И непреодолимую свою наклонность к эпиграммам тоже придержи до срока.