– Давайте аккуратно распустим шнуровку, не до конца, просто чтобы вам легче дышалось, – предложила я. – А дальше приедет Иван Михайлович и распорядится, как поступить.

– Грязной я ему не покажусь, – проворчала генеральша. – Расшнуровывай.

– Если резко ослабить давление, вам может стать нехорошо. Давайте немного сейчас, потом я принесу воды, и мы распустим корсет полностью.

Так я и сделала, помогла генеральше устроиться полулежа, собрав под спину все подушки и думки, которые нашлись в комнате, и двинулась к себе за горячей водой.

Совершенно забыв, что между генеральшей и гостиной расположился Стрельцов.

И что мужчинам воду для мытья принесли в комнаты.

Я пролетела дверь и даже успела прикрыть ее за собой прежде, чем уловила краем взгляда движение. Обернулась.

Стрельцов в чем мать родила стоял в тазу. Движение, которое привлекло мое внимание, – это он потянулся за полотенцем. Обмотал бедра без лишней суеты, но и не слишком медленно, не красуясь специально. Впрочем, это я тоже заметила лишь краем глаза, потому что мой взгляд, словно приклеенный, следил за каплей воды, стекающей по белой, никогда не знавшей загара коже. От ключицы по мышцам груди…

К грубому шраму поперек грудной клетки, чуть-чуть не добравшемуся до проекции сердца. И еще одному – с мою ладонь – на животе.

– Господи, как вы вообще выжили? – вырвалось у меня.

– С Божьей помощью, – очень серьезно ответил он, вышагивая из таза.

Я попятилась под его взглядом – внимательным, изучающим. Попятилась прежде, чем сама поняла, что делаю.

Передо мной был не скромник, красневший при словах о ночных рубашках. Передо мной был мужчина, знавший цену крови – своей и чужой. Мужчина, знающий, чего – или кого – он хочет.

Шаг. Еще шаг, и в такт его шагам я отступала, все еще не в силах справиться с собственным телом, не в силах разорвать этот обмен взглядами. Не знаю, что было в моем, в его – слишком много всего. Вызов. Азарт охотника, наконец встретившего достойного противника. Осознание собственной власти – ведь сейчас я пятилась перед ним, как малолетка, впервые столкнувшаяся с настоящим, взрослым желанием. Желанием, что отзывалось во мне самой, растекаясь теплом между бедер. Я хотела остановиться, оттолкнуть – и обнаружила, что упираюсь поясницей в подоконник.

– А вам не впервой видеть мужчину без одежды? – улыбнулся Стрельцов уголком рта.

– Что? – Я вспыхнула. – Да как вы…

– Смею. – Его ладонь легла на мой затылок, не оставляя возможности сбежать. Большой палец погладил скулу – медленно и нежно, так нежно, что мне захотелось прикрыть глаза и отдаться этой ласке. Целиком. – Мы оба знаем, что вы не невинная барышня, какой пытаетесь казаться.

Я хватанула ртом воздух, разом растеряв все слова от возмущения… только ли возмущения? Попыталась его отпихнуть – и обнаружила, что в одной руке у меня медный кувшин. Не бить же им, в самом деле?

– Невинные барышни не бросаются на помощь с топором в руках. Невинные барышни не отчитывают прожженного купчину таким тоном, что у меня самого мороз по коже пробегал, и не ведут деловые переговоры так, что тому же купчине впору позавидовать. Невинные барышни не успевают смягчить падение с лестницы пожилой дамы и не распоряжаются хозяйством через пять минут после того, как едва не погибли сами.

На себя бы посмотрел! Но ответить я ничего не могла, потому что с каждым словом его лицо становилось все ближе и ближе.

– Вы – стальной клинок, – выдохнул он мне в губы. – И в этом есть…

Он не договорил, начал меня целовать. Жадно, требовательно, и все же не грубо. Не набрасываясь, но захватывая в плен, подчиняя. Его рука все еще лежала у меня на затылке, не давая отстраниться слишком легко, однако и не притягивая сильнее, будто он ждал моей реакции. И я не смогла не подчиниться этому безмолвному приказу, не смогла не ответить – так же жадно и требовательно. Его губы не отпускали мои, но и не усиливали напор, дразня, будто проверяя, кто сдастся первым.

Я, пропади оно все пропадом! Я сама потянулась к нему, ладонь скользнула по прохладной коже, размазывая капли воды, кончики пальцев ощутили шершавость шрама. И, будто мстя ему за свою слабость, я прихватила зубами его нижнюю губу. Он зарычал – не от боли, от удовольствия, свободная рука легла на мою талию, окончательно лишив меня возможности двигаться – впрочем, я и так не смогла бы: колени едва держали.

Зазвенел по полу медный кувшин, выпав из разжавшихся пальцев, но я отметила это лишь потому, что теперь обе мои руки были свободны. Свободны чувствовать, как перекатываются мышцы под кожей, шершавый край полотенца, охватывающий его бедра. Вдыхать запах мыла и свежести. Его рука скользнула с моего затылка вдоль шеи, погладила ключицу – и я задрожала.

Невинные барышни так не целуются, чтоб их! И он наверняка это знает. Но как сопротивляться этому пламени, будто обжигающему каждую клеточку?

Словно отвечая на мою мысль, он шепнул мне в губы:

– И мы оба знаем, чего хотим, верно?

Дыхание щекотало кожу, глаза были слишком близко, затягивая в черноту зрачка, будто в омут.

– Я… не… – выдохнула я, сама не понимая, что хочу сказать.

Он улыбнулся и отступил. Я застыла, тяжело дыша: сердце колотилось где-то в горле.

Полотенце распустилось, скользнув вниз, и это оказалось последней каплей.

Едва не обдирая поясницу об подоконник, я вывернулась и рванула к двери. Захлопнула ее за собой, прижавшись спиной к створке. Колени дрожали.

– Глаша, что с тобой? – ахнула Варенька, отвлекшись от бумаг, покрывавших стол. – Тебе плохо?

Глава 4

– Голова кружится, – выдохнула я. Лучший способ соврать – сказать полуправду. – Чуть не упала.

– Ой, да, после такого денька! – Она подскочила ко мне, обняв за плечи, повлекла к креслу. – Посиди. Я принесу нюхательные…

– Не надо.

Так и подмывало распахнуть дверь, да так, чтобы шарахнуть Стрельцова по лбу. Наверняка ведь подслушивает и хихикает, зараза!

Или нет?

– Не надо солей. Я сейчас отдышусь.

– Да, пожалуй. Ты не бледная, щеки вон как горят. – Она потрогала ладошкой мой лоб. – Глаша, да у тебя жар! Ты простыла!

Мне захотелось провалиться сквозь землю.

– Нет. Это просто… Сейчас. Приду в себя.

И не буду думать о том, какая муха укусила Стрельцова. Ладно бы граната ему по голове засветила, от чугунной чушки по черепу у кого угодно мозги набекрень поедут.

И какая муха укусила меня! Я же не девчонка, теряющая голову от одного поцелуя!

– Марье Алексеевне нужна горячая вода, – опомнилась я.

– Я думала, вы с ней вместе вымоетесь в твоей уборной, как я, – удивилась Варенька. – А ты почему до сих пор в таком виде?

– Помогала Марье Алексеевне. – Хоть в чем-то можно не сочинять. – Ей нехорошо. После того падения ей досталось сильнее, чем казалось. Нужно принести ей воды и помочь освежиться, пока не приехал доктор.

Графиня всплеснула руками и – о счастье! – переключилась на новый объект заботы.

– Бедная! Конечно, в ее летах… Так… – В ее голосе появились очень знакомые интонации. Настолько знакомые, что я, кажется, слышу их регулярно, но чьи? – Глаша, тебе тоже нужно прийти в себя и отдохнуть. Пойдем. Я возьму воду и помогу Марье Алексеевне, а ты пока вымоешься и переоденешься.

Где она могла нахвататься этого учительского тона? У гувернантки? Но раньше не…

– Пойдем, – повторила она, подхватывая меня под локоть.

До меня наконец дошло. Меня. Меня она сейчас копировала – ту взрослую и разумную тетку, которой я была когда-то. Которой должна была быть и сейчас, но… Чертова биохимия!

– Где кувшин? – спросила Варенька.

– Он… – Я огляделась.

Он остался в комнате у Стрельцова. Сейчас она вломится к кузену, обнаружит его без штанов и все поймет…

Вот только мне совершенно не пристало чувствовать себя старшеклассницей, которую мама застала в постели с мальчиком.

Тем более что до постели не дошло.

И не дойдет. Не дойдет, я сказала!

Я закрыла глаза. Вдох. Пауза. Выдох. Почувствовать, как мои ноги опираются о пол. Руку Вареньки на своем локте. Подвязка чулка жмет под коленом: затянула чересчур туго.

– Глаша?

– Я его уронила. – Я сказала это чуть громче, чем следовало. Стрельцов не дурак – поймет.

А если он все же захочет меня подставить – я с этим ничего не смогу поделать. Хотя вряд ли. Он же так заботится о целомудрии кузины. Что подумает невинная барышня – я едва удержала нервный смешок, – обнаружив, что хозяйка дома вылетела от ее полуодетого кузена, раскрасневшись и едва переводя дух.

– Споткнулась на ровном месте и уронила, когда проходила через комнату Кирилла Аркадьевича.

– Так вот что это был за грохот! Я думала, Кир, как всегда, задумался и что-то уронил.

– Ну да. Мне так неловко… что я просто сбежала. Я порой бываю такой бестолковой!

Варенька покачала головой.

– Это от усталости. Тебе действительно нужно отдохнуть. Я пойду и заберу кувшин. А ты – марш в уборную. И не спорь!

– Кузина права, – сказал Стрельцов, появляясь в дверях. – Вам непременно нужно отдохнуть.

Как, как он умудрился за пару минут полностью одеться и выглядеть безукоризненно? Их там в армии тоже муштровали с горящей спичкой? Так спички еще не изобрели…

Что за бред в голову лезет?

Он смотрел на меня, будто проверяя, как я отреагирую на его появление.

– Какая досадная неловкость, – продолжал он. – Жаль, я не успел… удержать вас.

Почему мне мерещится двусмысленность в каждой его фразе? Этак и до паранойи недалеко.

– Вот кувшин. – Он протянул его Вареньке. – И я помогу тебе принести холодную воду.

– Кир, ты что! Это же неприлично! – возмутилась девушка. – Марья Алексеевна – почтенная дама, а ты – молодой мужчина. – Она подхватила меня под руку и потащила прочь. Я не стала сопротивляться.

– Да, – вспомнила я. – Когда будешь распускать корсет, не торопись. Медленно и аккуратно: если резко высвободить, ей может стать хуже.

– Поняла, – кивнула она. Восхищенно добавила: – И откуда ты столько всего знаешь?

Я пожала плечами, спиной ощущая внимательный взгляд Стрельцова.

Позволила увлечь себя к двери своей комнаты. И подпрыгнула вместе с Варенькой от возгласа:

– Варвара!

Мы оглянулись, хотя меня, кажется, не должно было касаться его возмущение. Стрельцов потрясал каким-то листом.

– Что это?

– Это моя рукопись.

– Вот как? – Он повысил голос. – «Какие ужасные и вместе с тем восхитительные события произошли сегодня в нашем уединении!»

– Отдай! – Варенька рванулась к нему.

Стрельцов отступил, вздергивая бумагу жестом старшего брата, привыкшего дразнить сестру. Вот только пальцы его сжались чуть сильнее, чем следовало бы, смяли край листа.

– «Смертельная опасность нависла над нами, – продекламировал он. – Мой благородный кузен, не думая о себе, бросился защищать всех нас, но я могла поклясться, что в этот миг в мыслях его была лишь прекрасная Эмилия…»

Выражение его лица стало просто непередаваемым – не то улыбка, не то гримаса. То ли он не мог сдержать смеха, то ли был оскорблен до глубины души.

– Неприлично читать чужие дневники! – возмутилась Варенька.

– Ты сказала «книга»! Разве книги пишутся не для того, чтобы их читали? – Голос его звучал небрежно, но в улыбке промелькнуло что-то похожее на затаенную боль. – «…ибо что может сильнее сблизить два благородных сердца, чем совместно пережитая опасность?»

Мне самой захотелось выхватить у него листки и бросить в огонь. Да что же это такое! По сравнению с иными выходками старшеклассников, фантазии Вареньки – детский лепет. Но при одной мысли – то, в чем я до сих пор не могла до конца признаться самой себе, очевидно даже этой малявке…

– «Граф Эдуард не мог скрыть пламени, пылающего в груди…»