Хюганацу: Монолог фармацевта. Книга 2

Пролог

– Я не ослышался, ваше величество? – опешил господин Дзинси и посмотрел прямо перед собой.

Там на длинной скамье удобно устроился мужчина в самом расцвете сил. Его лик украшала благообразная бородка. То был сам государь, и он на вопрос неторопливо кивнул.

Оба пребывали в одном из павильонов Внутреннего дворца. Покои здесь были скромны, обстановка скудна, зато все как на ладони – и мышь не проскочит. Прислугу всю отпустили.

Не скрывая наслаждения от замешательства собеседника, государь сам подлил себе виноградного вина в стеклянную чашу и откинулся на спинку скамьи, которую украшала искусная резьба по слоновой кости.

Что до господина Дзинси, то еще минуту назад он держался в присутствии того, кто стоит превыше всех в империи, довольно непринужденно, пока его не озадачили одним делом…

Дожидаясь ответа, император поглаживал бородку. Уголки его губ приподнялись в усмешке. Господину Дзинси было тошно глядеть на него, однако он не позволял себе в присутствии государя ни тени грубости или непочтения. Несомненно, с его величеством непросто, но таким и должен быть Сын Неба. Одержать над ним верх совершенно невозможно.

– Ну? Что собираешься делать? Ты же мой садовник. Приглядываешь за моим цветником.

В ответ на откровенный вызов императора господин Дзинси едва не усмехнулся, однако сдержался и вместо этого расплылся в неизменной улыбке небесной девы, которая, как думалось, могла растопить любое сердце. Быть может, в этом решении он был самонадеян, но если господин Дзинси во что-то и верил, то в свою неотразимость. Судьба насмехалась над ним, и желаемое вечно ускользало из его рук. Сколько бы усилий господин Дзинси ни прилагал, он ни в чем не обнаруживал выдающихся способностей и лишь мог сказать себе, что умеет идти по жизненному пути с достоинством. В лучшем случае ему удавалось возвышаться над серостью.

Зато злодейка-судьба одарила его несравненной красотой, что затмевает многих. Прежде он не выносил этого дара, но со временем смирился. Раз он не может преуспеть ни в учении, ни в военном деле, значит, должен сослужить службу своему государю при помощи одной несравненной красоты. Так и появился лучезарный евнух, заведующий Внутренним дворцом. Нежный взор, сладкие речи и притягательный облик – все то, чем он был одарен более других мужчин, господин Дзинси направлял во благо.

– Будет исполнено, – подчинился он, изогнув уголки рта в вежливой, но решительной улыбке.

Усмехнувшись, государь поднес чашу к губам. Весь его вид так и подначивал: что ж, попробуй, коль кишка не тонка.

Господин Дзинси прекрасно знал свое место. Он лишь игрушка в руках императора. И потому во всем исполнял его волю, сколь бы безрассудной она ни была. Таковы обязанности, возложенные на него самим владыкой, и в то же время дерзновенная игра с ним. И Дзинси не мог проиграть. Победа в этой игре – единственный путь обрести волю и самому творить свою судьбу. Иных путей для него не существовало, ведь он, как и многие, всего-то простой смертный. Быть может, в этом он ошибся, но выбор давно уже сделан.

Подумав так, господин Дзинси поднес чашу вина ко рту и позволил виноградному привкусу разлиться на языке. Отпив немного, он вернул на уста неизменную улыбку небесной девы – ослепительную и безмятежную.

* * *

– Так-так… Это… И это… Ага, и вот это напоследок возьми!

В руки Маомао шлепнулся очередной сверток. С каждой новой вещью, что ей пытались всучить, она хмурилась все больше и больше. Снабжала ее, разумеется, не кто иная, как неугомонная барышня Мэймэй – одна из трех первых красавиц Малахитового чертога. И они как раз хозяйничали в ее личных покоях.

– Слушай, барышня Мэймэй, мне они без надобности, – попыталась отказаться Маомао.

Сказав так, она потихоньку вернула краску для губ и белила на полку. Поймав ее за этим делом, Мэймэй, досадуя всем видом, укоризненно покачала головой.

– Как это без надобности?! Тебя будут окружать госпожи и сановники в роскошных одеждах, да таких, что ты здесь и не видывала! Не позорься! Уж постарайся выглядеть прилично!

– Я же не в «дом цветов» направляюсь, и наряжаться там неуместно, – пробурчала Маомао и отвела от барышни взгляд.

Сама она мечтала поскорее заняться травками, которые нарвала еще вчера. Но только Маомао ушла в свои грезы, как в нее полетела деревянная дощечка для письма – барышня Мэймэй, хоть девушка заботливая, но чересчур вспыльчивая и терпеть пренебрежения не будет.

– Значит, так! Тебя позвали на службу! Место приличное! Не думала, что среди родовитых господ ты и сама должна выглядеть соответствующе? Тебе оказали благодеяние, и ты должна отвечать благодарностью, а не то твой завидный покровитель рано или поздно упорхнет!

– Хорошо…

Как и хозяйка Малахитового чертога, барышня Мэймэй совершенно безжалостно учила Маомао уму-разуму. И ученица не могла не признать: она умеет убеждать.

Маомао неловко подняла с пола брошенную в нее дощечку. Та уже потемнела от времени, и было видно, что ее много раз замазывали лаком и исписывали вновь и вновь. А ныне поверх всех слоев красовались стихи, выведенные умелой рукой.

Барышня Мэймэй была уже в том возрасте, в каком подумывают оставить ремесло, однако гости до сих пор шли к ней толпами, поскольку ей доставало ума развлекать своих благодетелей стихами и игрой в го и сёги. Иначе сказать, она умела угождать не телом, но искусством.

– Рада, что ты нашла хорошее место. Желаю заработать побольше деньжат, – вдруг мягко добавила Мэймэй.

Буйная красавица, способная швыряться дощечками, скользнула в тень, и на свет вышла заботливая наставница. Подойдя к Маомао, барышня Мэймэй бережно коснулась ее щеки накрашенными ноготками и убрала выбившуюся прядь за ухо.

Около десяти месяцев назад Маомао похитили работорговцы и продали во дворец императорских жен, где не хватало дворни. С тех пор минуло множество событий, и вот Маомао вернулась на «улицы цветов»… Но кто бы мог подумать, что ей вновь суждено вернуться на службу при дворе! Пожалуй, всем вокруг казалось, что Маомао несказанно повезло. Вот и барышня Мэймэй так считала, оттого и собирала ее в дорогу со всей строгостью и была придирчивее обычного.

– И я рада… – послушно откликнулась Маомао.

Барышня Мэймэй ответила ей изящной, но в то же время теплой улыбкой.

– Урви себе богатого жениха! Наверняка богачей там пруд пруди! А еще приводи к нам знатных гостей! – не преминула наставить она ученицу, и доброта сменилась легким лукавством.

Маомао между делом заметила, что Мэймэй говорит совсем как бабуля. А как иначе? Девушке для утех не выжить на «улицах цветов», не будь она умна и гибка.

В конечном счете Маомао пришлось покорно взвалить на себя огромный узел, куда барышня Мэймэй уложила наряды и краску для лица. Шатаясь на каждом шагу, Маомао медленно побрела к покосившейся лачуге своего отца.

* * *

Прошло лишь полмесяца с тех пор, как «улицы цветов» облетел слух, будто бы туда пожаловал некий прелестный знатный господин. Приняв за чистую монету небрежные слова, брошенные девушкой для утех, он поступил с поразительной щедростью и, ничуть не сомневаясь, выкупил долги девицы перед Малахитовым чертогом. Он выложил столько серебра, сколько хозяйка и не чаяла увидеть, и в придачу принес редкий гриб, который истинный знаток лекарств никогда не обойдет вниманием. На подписание договора не ушло и четверти большого часа.

Так Маомао вновь оказалась на службе у высокопоставленного сановника при дворе. Уезжать и оставлять отца в одиночестве ей было тревожно. К счастью, условия ее нового договора, насколько она могла судить, стали куда мягче прежнего. И если раньше она просто пропала без вести, то теперь отец знал, где она, что с ней, кому служит. Только, когда отец прочитал договор, лицо его на миг омрачилось, но возражать он не стал и с ласковой улыбкой проронил: «Поступай как знаешь». Одна беда: у Маомао не выходило из головы его выражение лица, когда он просматривал условия…

* * *

– Ох и нагрузили же тебя… – тихо и неспешно, выговаривая каждое слово, заметил отец.

Рядом с ним в огромном котле кипел отвар из целебных трав. Вместо ответа Маомао с глухим стуком опустила на земляной пол туго набитый узел и принялась разминать плечи.

В ветхой лачуге гуляли сквозняки, хотя все щели они тщательно законопатили тряпками. Очаг едва грел, в единственной комнате было холодно, отчего Маомао с отцом приходилось кутаться в несколько слоев верхних одежд. От холода же ныли старые раны: отец то и дело потирал колено, которое давало о себе знать.

– Мне столько всего подарили, что с собой и не утащишь, – пожаловалась Маомао.

Переведя взгляд на другие собранные пожитки, она стала размышлять, постанывая от досады и морща лоб: «Ступка, измельчитель, мои записи – все это мне непременно надо! Но куда их вместить? И так уже от части исподнего избавилась…»

Пока она укладывала свои сокровища в узел, отец снял котел с огня, поставил куда следует и приблизился к дочери.

– Послушай, Маомао, тебе это все, скорее всего, и брать-то запрещено, – сказал он, вынимая из узла ступки и прочее необходимое – Маомао так и вытаращилась на него. – Тебя не придворным лекарем взяли, а ты хочешь заявиться к ним с утварью для приготовления лекарств. Тебя так подозревать начнут: мало ли что замышляешь?..

– Нет…

– А чего теперь в слезы? Сама же выбрала такую жизнь…

От его справедливого замечания у Маомао подкосились ноги – она так и рухнула коленями на земляной пол. Отец без лишних слов понимал, что она чувствует.

– Ну хватит, хватит, – принялся утешать он. – Может, спустя время и разрешат что-нибудь пронести… Завтра у тебя первый день на службе, так что, как только соберешь узелок, ступай-ка спать пораньше.

– Хорошо…

Маомао неохотно убрала ступку и измельчитель обратно на полку, после чего перебрала узелок с подарками, оставив в нем лишь то, что действительно пригодится. Некоторое время она с прищуром оценивала полезность румян и белил, уложенных в ракушки, и в итоге оставила только румяна, так как места они занимали поменьше.

Среди вещей, что ей уложили в дорогу, нашелся и дорогого полотна халат, набитый хлопком. Вероятно, его забыл в Малахитовом чертоге какой-то богатый гость. Но поскольку узоры на нем были неброскими, ни одна девушка для утех не стала бы такой носить.

Маомао украдкой глянула на отца – тот убирал котел и подкладывал в очаг дрова. Закончив, он, хромая на каждом шагу, подошел к лежанке – тонкой циновке с такой же тонкой тканью поверх. Одеялом служила еще одна такая циновка и старые верхние одежды.

– Когда закончишь, погашу, – предупредил он и поставил поближе жи́рник, наполненный рыбьим жиром.

Закончив увязывать узелок, Маомао по привычке уж было двинулась в другой угол комнаты, к своей циновке, как вдруг что-то вспомнила, подобрала лежанку и подтащила ее поближе к отцовой.

– Давненько ты рядышком не ложилась. Почему теперь решила? Не маленькая уже, – все так же тихо и неспешно, выговаривая каждое слово, заметил он.

– Холодно сегодня, – буркнула Маомао и отвела взгляд.

Отец живо припомнил, что его дочка где-то с десяти лет принялась спать отдельно, и, само собой, задумался, сколько лет уже минуло. А теперь снова кладет циновку рядом…

Пока он размышлял, Маомао развернула подаренный халат, набитый хлопком, и постелила его так, чтобы хватило накрыться ей и отцу. Проделав это, она свернулась клубочком, точно младенец, и медленно сомкнула веки.

– Уедешь – опять скучать без тебя буду, – тихо признался отец.

– Не придется. Я теперь могу тебя навещать когда вздумается, – с прохладцей возразила дочь, чувствуя на спине тепло родной руки.

– И то верно. Навещай почаще, а я тебя всегда буду ждать.

Маомао почувствовала, как ладонь отца стала гладить ее по голове.