Этот удар был ниже пояса. Он знал, что тема бесплодия – моя самая страшная, самая незаживающая рана. Пятнадцать лет врачей, анализов, унизительных процедур и слёз в подушку. Пятнадцать лет он утешал меня, говорил, что мы со всем справимся, что главное – это наша любовь. И теперь он швырнул мне это в лицо, как грязную тряпку.

– Ты… мразь, – прошипела я, чувствуя, как к глазам подступают злые, горячие слёзы. Я не заплачу. Не при них. Никогда.

– Эмоции, Рина. Это непродуктивно, – он достал из внутреннего кармана пиджака конверт и положил его на журнальный столик. – Здесь немного денег. На первое время хватит. Квартира, как ты знаешь, оформлена на меня. Машина – тоже. У тебя есть неделя, чтобы собрать вещи и съехать. Мои юристы подготовят все документы. Тебе нужно будет только подписать.

Неделя. Он давал мне неделю, чтобы я исчезла из его жизни, которую я строила пятнадцать лет.

Я смотрела на этот белый конверт, потом на его холёное лицо, на самодовольную ухмылку его кукольной невесты. И в этот момент что-то внутри меня сломалось. Не с треском, а тихо, почти беззвучно. Словно тонкая фарфоровая чашка, которую я так любила, просто рассыпалась в пыль. А на её месте образовалась холодная, звенящая пустота.

– Убирайтесь, – мой голос был тихим, но твёрдым, как сталь.

– Что? – Вадим удивлённо приподнял бровь. Он явно ожидал истерики, слёз, мольбы. Чего угодно, но не этого ледяного спокойствия.

– Я сказала, убирайтесь из моего дома, – я сделала шаг вперёд, глядя ему прямо в глаза. – Оба. Вон.

– Рина, не глупи. Это мой дом, – начал он, но я его перебила.

– Сегодня – ещё мой. «У тебя есть неделя», помнишь? Так вот, эта неделя началась. Пошли вон.

Лерочка испуганно пискнула и вжалась в диван. Вадим поднялся. В его глазах впервые за вечер мелькнуло что-то похожее на злость. Он не привык, чтобы ему перечили. Особенно я.

– Пожалеешь, – бросил он, направляясь к выходу.

– Я жалею только о пятнадцати потраченных на тебя годах, – ответила я ему в спину.

Он остановился, обернулся. Его лицо исказила гримаса.

– Неблагодарная, – процедил он сквозь зубы. – Я вытащил тебя из твоей хрущёвки, сделал из тебя человека. А ты…

– Ты сделал из меня удобную мебель, – отрезала я. – Но срок эксплуатации вышел. Можешь забирать свою новую куклу и проваливать.

Он молча развернулся и вышел. Лерочка, подхватив свою сумочку, засеменила за ним. Дверь захлопнулась, и в наступившей тишине я услышала, как на кухне жалобно пискнул таймер духовки. Утка приготовилась.

Я стояла посреди гостиной, в своём красивом платье, в своей идеальной квартире, и чувствовала себя абсолютно голой. Холод пробирал до самых костей. Я медленно подошла к столу. Взяла в руки тяжёлый хрустальный бокал, наполнила его до краёв терпким Бургундским. Выпила залпом, не чувствуя вкуса. Потом взяла второй.

Руки дрожали. Я посмотрела на своё отражение в тёмном панорамном окне. Там стояла бледная, испуганная женщина с огромными серыми глазами, в которых застыл ужас. Это я? Неужели это я?

Я подошла к белому конверту, который лежал на столике, как ядовитая змея. Внутри были деньги. Не так много, как я ожидала. Насмешка. Пощёчина. Цена десяти лет моей жизни.

Я снова подошла к столу. Мой взгляд упал на сервировочный нож для мяса. Тяжёлый, с серебряной ручкой. Я взяла его в руку, ощущая приятную тяжесть. Потом, с размаху, одним движением, смахнула со стола всё. Бокалы, тарелки, свечи, декантер с вином – всё полетело на пол с оглушительным звоном. Алая жидкость, похожая на кровь, растеклась по светлому паркету.

Я смотрела на этот хаос, и мне не становилось легче. Пустота внутри лишь разрасталась, поглощая всё. Я опустилась на пол, прямо в лужу вина и осколков, не чувствуя, как острые края впиваются в кожу. Слёзы, которые я так долго сдерживала, хлынули из глаз. Я рыдала беззвучно, сотрясаясь всем телом, оплакивая не мужа-предателя, а себя. Ту наивную девочку, которая пятнадцать лет верила в сказку.

Сколько я так сидела, я не знаю. Может, час, а может, и три. Телефон, забытый на диване, завибрировал. Я тупо смотрела на светящийся экран. «Анька». Моя лучшая подруга. Анна Воронцова. Резкая, циничная, финансовый гений, которая всегда говорила, что мой Вадим – слишком скользкий тип, чтобы быть настоящим. Как же она была права.

Я с трудом поднялась, подошла к дивану. Пальцы не слушались, но я всё же смогла принять вызов.

– Привет, Рин! – бодрый голос Ани ворвался в мёртвую тишину моей разрушенной жизни. – Ты как? Готовишься принимать поздравления? Небось, твой благоверный опять подарил тебе какую-нибудь безделушку от Картье? Ты только посмотри, что мой удумал…

Её голос звенел, она явно была чем-то взбудоражена, и я не могла вставить ни слова.

– …представляешь, вызывает меня на совет директоров, я думала, бонус обсуждать будем, а этот гений кода…

Я слушала её и не слышала. Все звуки доносились словно сквозь вату. Внутри меня была только одна мысль, один крик, который рвался наружу.

– Аня… – мой голос был хриплым, чужим, словно я не говорила целую вечность.

Она мгновенно осеклась. Аня всегда умела чувствовать чужую боль.

– Рина? Что с голосом? Что случилось?

И тут меня прорвало. Я уже не плакала, я выла. Страшно, отчаянно, как раненый зверь.

– Он… он меня бросил, Анька… Он привёл другую… Сказал, что я… что я бракованная…

– Так, – в голосе подруги лязгнул металл. – Адрес. Быстро.

Я продиктовала адрес, хотя она его и так знала.

– Еду, – отрезала она. – Ничего не делай. Не пей больше. Слышишь меня, Рина? Просто сядь и жди.

Связь прервалась. Я опустила телефон и снова посмотрела на себя в отражение. Внутри, на фоне звенящей пустоты, начало зарождаться новое, незнакомое мне чувство. Холодное, острое, как осколок бокала в моей ладони. Это была не боль и не отчаяние.

Это была ненависть.

И в тот самый момент, когда я осознала это, меня снова накрыла волна дурноты, на этот раз такая сильная, что пришлось опереться о стену. Что-то было не так. И это был не только стресс. Что-то изменилось во мне самой. Но понять, что именно, я смогу гораздо позже. Пока же я просто ждала. Ждала подругу, которая, я знала, никогда не предаст. Не понимая, что её идеальный мир в эту самую минуту тоже летит в пропасть. Мы ещё не знали, что это только начало. Начало нашей войны. И первый выстрел уже прозвучал. Прямо мне в сердце.

ГЛАВА 2

АННА ВОРОНЦОВА (СОЛЬЦЕВА)

Цифры не лгут. В этом их кристальная прелесть и их беспощадная жестокость. Они – скелет мира, выверенная до сотых долей процента, неприкрытая правда, лишённая всей этой эмоциональной шелухи, в которую люди так любят кутать свои промахи и предательства. В отличие от людей, которые лгут постоянно, ежеминутно: словами, бездействием, молчанием, лицемерными взглядами. Мой мир всегда был построен на цифрах. Чётких, предсказуемых, послушных моей воле. Я могла заставить их петь, складываясь в симфонию квартальной прибыли, или кричать благим матом, обнажая финансовые дыры и серые схемы конкурентов.

Сегодня цифры на шести моих мониторах пели о триумфе. Акции «Vector-Z» ползли вверх с упорством одержимого альпиниста, штурмующего Эверест в непогоду. Наш новый алгоритм предиктивного анализа рвал рынок, как голодный питбуль – плюшевого мишку. Наш. Я мысленно усмехнулась этому короткому, но такому лживому слову. Конечно, наш. Игорь писал гениальный, запутанный, как клубок змей, код, а я превращала его гениальную абракадабру в хрустящие пачки купюр, растущие активы и довольное урчание инвесторов. Мы были идеальным тандемом. Две стороны одной медали. Мозг и деньги. Инь и ян цифровой вселенной, где богом был тот, у кого сервер мощнее и финансовый рычаг длиннее.

Мой кабинет на двадцать пятом этаже стеклянного колосса «Vector-Z-Tower» был моей крепостью, моим персональным Олимпом. Панорамное окно во всю стену открывало вид на суетливую, задыхающуюся в пробках Москву, которая отсюда, с высоты птичьего полёта, казалась всего лишь сложной, но упорядоченной микросхемой под увеличительным стеклом. Я обожала это ощущение власти и контроля. Я видела город, а он меня – нет. Я была серым кардиналом в этом царстве стекла, бетона и больших денег, и меня это более чем устраивало. В отличие от Игоря, который обожал светиться на обложках Forbes с идиотскими заголовками вроде «Гений, изменивший будущее», я предпочитала оставаться в тени. В тени лучше видно истинное положение дел. И гораздо удобнее считать деньги, особенно те, что не должны попадать в официальные отчёты.

Тихий, мелодичный звонок интеркома вырвал меня из созерцания этой финансовой симфонии на экране. Голос секретарши Игоря, Лидочки, прозвучал приторно-сладко, как сироп от кашля, от которого мгновенно першит в горле и хочется запить его чем-то очень крепким.

– Анна Андреевна, Игорь Станиславович просит вас срочно зайти в большую переговорную. Весь совет директоров уже в сборе.

Я нахмурилась, откинувшись в кресле из белоснежной кожи Nappa, которое стоило как подержанный автомобиль. Странно. Внеплановый сбор совета директоров, о котором финансовый директор узнаёт последним? Это было не просто нарушением корпоративного протокола, который я сама же и писала. Это было вопиющим дурновкусием. Игорь, при всей его гениальной социопатии и эмоциональном диапазоне как у тостера, такие вещи понимал. Обычно он предупреждал меня за сутки, чтобы я подготовила нужные отчёты, выверила каждую цифру и была готова парировать любые каверзные вопросы от наших вечно голодных инвесторов, нюхом чующих любую слабину.

– Лида, будьте добры, уточните повестку дня, – мой голос прозвучал ровно и холодно, как всегда. Эмоции – непозволительная роскошь. В бизнесе за них расплачиваешься акциями, а иногда и всей компанией.

– Простите, Анна Андреевна, мне не сообщили, – пролепетала девушка, и я почти физически ощутила её растерянное пожатие плечами на том конце провода. – Сказали лишь, что это чрезвычайно важно и касается новой стратегии развития.

Внутри шевельнулось неприятное, липкое предчувствие, похожее на прикосновение медузы. Я его решительно проигнорировала. Предчувствия – это иррационально, сбой в системе. А я верила только цифрам, фактам и выверенным прогнозам. Поправив идеально сидящий на мне брючный костюм цвета штормового неба от Brioni, я бросила последний взгляд на графики. Что ж, раз «чрезвычайно важно», значит, речь пойдёт либо о новом, крупном раунде инвестиций, либо о враждебном поглощении мелкого, но перспективного стартапа. В любом случае, без меня они и шагу не ступят. Я была не просто финансовым сердцем этой компании, я была её кровеносной системой, её позвоночником и, чёрт возьми, её стальными яйцами.

Коридор, ведущий к переговорной, был похож на футуристический тоннель – матовое стекло, холодный диодный свет, беззвучно скользящие двери с сенсорным управлением. Сотрудники, попадавшиеся мне навстречу, опускали глаза. Слишком почтительно. Слишком… виновато? Я снова отмахнулась от дурных мыслей. Паранойя. Профессиональная деформация. Когда постоянно ищешь подвох в цифрах, начинаешь видеть его и в людях.

Дверь в переговорную открылась передо мной сама, словно приглашая на эшафот. За огромным столом из чёрного вулканического стекла уже сидели все. Пятеро мужчин в одинаково дорогих костюмах – наш совет директоров, которых я знала как облупленных. Семён Маркович, вечно потеющий и трусливый, но с мёртвой хваткой, когда дело касалось его дивидендов. Братья Одинцовы, наглые выскочки из девяностых, не до конца отмывшие свой первоначальный капитал, но отчаянно пытающиеся казаться аристократами. И остальные – безликая массовка, всегда голосующая так, как скажет Игорь. Их жадность, их амбиции, их тайные страхи – всё это было отражено в финансовых документах, которые я держала в своей голове, как в швейцарском банке.