Традиция сказывания басен перед сном жила и в более поздние времена. Басни любил слушать Иван Грозный, у его постели всегда находились три слепых старца-бахаря. Известен также сказочник Василия Шуйского – Иван. А у царя Михаила Фёдоровича сказителей было несколько: Клим Орефин, Пётр Сапогов, Богдан Путятин…^[17] Их имена мы знаем благодаря подаркам, которые делались им по царскому распоряжению: «9 февраля 1614 года государев бахарь Клим Орефин получил 4 арш. сукна английского зелёного»; «в том же году мая 7… выдано жалованье другому бахарю, Петруше Тарасьеву Сапогову, 4 арш. сукна английского вишнёвого».^[18]

Историк русской жизни Забелин сообщает, что «бахарь был почти необходимым лицом в каждом зажиточном доме», тем более в царских палатах.^[19] Но вскоре сказка опять стала неугодной верхам. В 1649 году царь Алексей Михайлович Тишайший разослал своим воеводам указ. Отныне те, кто слушал и сказывал «сказки небывалые», нарекались опасными преступниками, ибо «кощунанием» губили они души свои и ближних. Сих преступников неукоснительно ожидала царская кара! Из отписок воевод видно, что данный указ действительно исполнялся.^[20]

Да, суровую войну объявил Тишайший бахарям и скоморохам! А вот когда к власти пришёл Пётр I, сказка вновь вышла из подполья. «То, что отцу Петра казалось оскорблением религии, Пётр расценивал как одно из законных проявлений народной жизни, которое не только ничуть не оскорбляет религии, но вполне может уживаться с ней», – писал исследователь фольклора М. К. Азадовский.^[21]

И так из века в век: сказку то запрещали, то разрешали. А если всё-таки она не подвергалась гонениям, то считалась вредной для воспитания детей. Взрослому же образованному человеку вообще негоже было читать или слушать эти народные небылицы! Сатирический журнал «Смесь» второй половины XVIII века сообщает, что родители, которые приучают своих детей к сказкам, «приуготовляют будущим их мужьям и жёнам досады…Тяжко мужу иметь жену, привыкшую к слушанию сказок».^[22]

Что говорить, в этот период сказка считалась сущей безделицей, ценность которой усматривалась лишь в развлечении. Поэтому Д. И. Фонвизин в комедии «Недоросль» нещадно высмеивал пристрастие к сказкам Митрофанушки и Скотинина, говоря о необходимости просвещения дворянства. И только в следующем столетии Пушкин скажет: «Что за прелесть эти сказки, каждая есть поэма!» XIX век станет временем, когда из нелепой безделицы «побасёнка» превратится в истинную «драгоценность народной поэзии», – именно так о ней выскажется В. Г. Белинский. Но и тут всё будет не так гладко, как хотелось бы.

Как басня стала сказкой?

Любопытно, что сказками до XVII века называли вовсе не небылицы, а достоверные документы: деловые показания, речи свидетелей в суде, объявления и оглашения. К примеру: «В 1672 году, января 15, была сказана у посольского приказа сказка о поражении Стеньки Разина».^[23] В значении «вымысел и враньё» сказки стали употребляться приблизительно в XVII–XVIII веках. Видимо, судебные и иные деловые документы были настолько лживыми, что люди стали приравнивать их к небылицам. Так сказка заменила собой устаревшую баснь.

Зная историю этих слов, многие читатели отныне не будут удивляться диалогам героев классических произведений. «Но позвольте прежде одну просьбу, – говорил Чичиков в «Мёртвых душах» Манилову, – как давно вы изволили подавать ревизскую сказку? Я хотел бы купить крестьян». То, что авантюрист подразумевает под сказками – документы народной переписи, а не забавные истории, думаю, теперь понятно всем.

Как сказку стали собирать и изучать

Русская народная душа – загадка. Особенно таковой она была для аристократии начала XIX века. С эпохи правления Екатерины II Россия находилась под флёром галломании – страстного увлечения всем французским. Лион диктовал моду, Вольтер властвовал над умами, а шампанское было обязательным условием великосветского застолья. Воспитанием дворянских детей занимались преимущественно французы. На сём заморском языке говорили не только в салонах, но и в тесном кругу домочадцев: французский ассоциировался с благородством и изысканностью, в то время как русская речь считалась «низкой», простолюдинной. Ею могли изъясняться лишь няньки, кухарки да кучера, то есть обслуживающий крепостной персонал.

Сложно представить, чтобы в такой атмосфере безумного торжества галломании кому-либо в голову пришла идея собирать и изучать русский фольклор. Пропасть между дворянством и крестьянством была огромной. С детства думающие и говорящие на чужом языке, дворяне в большинстве случаев были оторваны от родной культуры. Парадокс, но на процессе 1826 года многие декабристы давали показания на французском, а не на русском. Борясь за свободу своего народа, они плохо знали родную речь или вовсе ею не владели.

Не все ли, русским языком
Владея слабо и с трудом,
Его так мило искажали,
И в их устах язык чужой
Не обратился ли в родной?

Так писал Пушкин в «Евгении Онегине», изображая картину своего времени.

Подражание всему французскому особенно было распространено в России во второй половине XVIII – первой половине XIX века. Конец галломании положил Николай I: в первый же день после восшествия на престол он поприветствовал своих подданных, сказав «доброе утро» по-русски. Отныне двор должен был говорить на родном языке. А иностранные граждане, приехавшие на службу в Россию, обязательно сдавали экзамен на знание русского.

Безусловно, царский указ сыграл большую роль в возвращении родной речи, хотя почва к этому подготавливалась уже давно прогрессивными общественными деятелями. Слепое пристрастие к чужим традициям и языку высмеивалось в журналах, в театральных постановках, в литературных произведениях. Проблема национальной самоидентификации, выраженная в вопросе: «Кто мы и откуда?», стала насущной для образованных умов того времени.

Немалую роль в обращении дворянства к своим истокам сыграл и сам народ. Многочисленные крестьянские бунты, война 1812 года вызывали всё больший интерес верхов к проблемам простого люда, к его быту, психологии и духовной жизни. В периодической печати тех лет систематически появляются статьи о народной поэзии, публикуются тексты песен и пословиц, описания народных праздников и обрядов.

К фольклору обращаются русские поэты и писатели. В 20–30-х годах выходят сказки Пушкина, знаменитым становится Гоголь своими «Вечерами на хуторе близ Диканьки», появляются сборники сказок Даля и «Конёк-Горбунок» Ершова.

Казалось бы, вот оно, время сказок пришло! Но цензура, как говорится, не дремлет. Даль за свои «Русские сказки казака Луганского» был отправлен в каталажку, а книга была изъята и уничтожена. «Конька-Горбунка» позволили напечатать только с купюрами: из произведения были вычеркнуты все сцены, которые казались сатирой в адрес царя или церкви. А потом и вовсе запретили «Конька» целиком. «Сказку о попе и о работнике его Балде» Пушкин даже и не пытался напечатать – знал: цензура не пропустит.

Это всё, что касается литературной сказки, – с народной дела обстояли не лучше. Причина тому – псевдофольклорные издания, в которых составители выдавали литературно обработанные тексты за подлинные. Так, в 1841 году вышел сборник известного этнографа и фольклориста И. П. Сахарова «Русские народные сказки». В предисловии к нему автор осуждает книжные сказки, «изуродованные поправками», и сказки «самодельные, выдаваемые людьми безграмотными за старину стародавнюю». Однако, как замечают исследователи, это не удержало его самого от «поправок» и «самоделок». Под видом народных сказок Сахаров публикует пересказы былин и собственную сочинённую сказку.^[24]

Первым сборником подлинных фольклорных текстов в истории отечественного сказковедения стали «Народные русские сказки» Афанасьева. Известно, что Александр Николаевич собирал их, не подвергая литературной обработке, потому и ценен его труд. Первый тираж выходил частями с 1855-го по 1865 год, и за минувшие полтора века более полного издания русского фольклора так и не появилось.

Вся великая наша страна заговорила на страницах этого сборника! Откройте содержание – и вы увидите сказки архангельские, астраханские, владимирские, вологодские, воронежские, енисейские, казанские, калужские, костромские, курские, московские, нижегородские, новгородские, оренбургские, пермские, рязанские, саратовские, симбирские и многие другие.

Разумеется, труд такого размаха был бы невозможен, если бы Афанасьева не поддержали другие деятели науки и культуры, а также сам народ. Учителя и врачи, гимназисты и чиновники – все они слушали сказки и собирали их. Афанасьеву отправляли записи со всех уголков России!

Значительную часть текстов фольклорист взял из архивов Русского географического общества. До тысячи сказок, из которых в сборник вошло 148, ему передал Владимир Даль.^[25]

Сам Александр Николаевич собрал немного текстов. Главной его задачей было осмыслить, классифицировать и структурировать весь огромный материал. И эта гигантская работа была выполнена!

В итоге 600 сказок, не сочинённых на манер фольклорных, а подлинно народных, принёс нам в своих сундуках легендарный русский сказочник. Каждая из них могла быть утеряна, позабыта, каждую знали в определённой местности и лишь немногое число людей. Выход сборника в свет к тому же осложнялся цензурой, с которой фольклористу пришлось вести тяжёлую борьбу, в результате чего некоторые тексты Александр Николаевич смог опубликовать лишь позднее за границей анонимно. Тем не менее книга вышла и положила начало профессиональному собиранию народного творчества, которое прежде жило только в устах. С этого же момента начинается и история изучения русской народной сказки.

Немного о фольклористике и сказковедении

Фольклористика – это наука, изучающая народное творчество, а сказковедение – одна из её отраслей. Сказку исследуют также психологи, киносценаристы, литературоведы, педагоги, этнографы, историки… И каждый рассматривает сказку с той стороны, которая ему интересна. Психоаналитики изучают психотипы сказочных персонажей, исследуя архетипы бессознательного. Литературоведы – художественные свойства народной поэзии. Киносценаристам важны закономерности сказочного сюжета. А педагогам – поучительная сторона сказки, как мы привыкли говорить, мораль.

Нам же, напомню, в этой книге интересна не художественно-идейная сторона сказки, а её связь с реальностью прошлого, историческое происхождение сказочных сюжетов, образов и мотивов.

Сказка немыслима вне контекста истории народов мира, этнографии, истории религии, истории форм мышления и языкознания.^[26] Причём, зародившись в глубокой древности, она отразила в себе не только исторические и бытовые элементы жизни архаичных людей, но и их духовную культуру. И нет ни одного народа, который бы не знал сказок, к тому же, как вы уже наверняка замечали, сказки из разных уголков земного шара бывают так похожи друг на друга! Но кто первым придумал рассматривать сказку в такой непростой взаимосвязи?

«Фантастика сказок имела реальное основание, и её конкретные формы складывались в тесной связи с жизнью. Раз возникнув, сказочный вымысел развивался в связи со всей совокупностью существующих народных традиционных представлений и понятий, не однажды подвергаясь переработке».^[27] Аникин В. П.

Как зародились собирание и изучение народной русской сказки в нашем Отечестве, мы уже рассмотрели выше. Но русская фольклористика не существует отдельно от мировой. Чтобы картина сложилась более полной, перенесёмся из России в Германию.

А там, в Германии, в начале XIX века, жили-были два брата, очень учёных, – что, собственно, не диво для этой страны. И прославились братья тем, что путешествовали по родному краю и записывали сказки со слов сельских и городских жителей. За десять лет они собрали больше двухсот сказок! Исследовали их и положили начало одному из крупнейших европейских течений в фольклористике под названием «мифологическая школа». Имена этих братьев – Вильгельм и Якоб Гримм.