А сейчас Матильда поднесла ему ко рту вилку с кусочком рыбного пирога, и хотя пирога ему не хотелось, она смотрела на него, и в глазах у нее плясали золотом искры, так что он снял губами кусок с вилки, а потом чмокнул ее в веснушчатую переносицу.

– Это отвратительно, – крикнул Эрни со своей простыни. Его рука обнимала девицу в татуировках, с которой он познакомился в баре. – Вы женаты уже год. Медовый месяц закончился.

– Никогда, – в один голос ответили Матильда и Лотто, чокнулись мизинцами и снова поцеловались.

– И на что это похоже? – тихо спросила Натали. – Я имею в виду брак.

Лотто сказал:

– Бесконечный банкет. Ешь и ешь, и никогда не насытишься.

А Матильда сказала:

– Киплинг назвал это очень долгим разговором.

Лотто посмотрел на жену, коснулся ее щеки, кивнул:

– Да. – И не стал поправлять, что это Стивенсон, а не Киплинг.

Чолли наклонился к Данике, которая сразу же отстранилась.

– Ты должна мне миллион баксов, – прошептал он.

– С какой стати? – огрызнулась она. Ей ужасно хотелось куриную ножку, но придется сжевать гору салата, прежде чем она позволит себе что-то с жирком.

– В прошлом году, на новоселье у них, – сказал Чолли, – мы поспорили на миллион, что к этому времени они уже разведутся. Ты проиграла.

Они смотрели на Лотто и Матильду, таких красивых, – тихую ось этого сада, вокруг которой вращается мир.

– Не знаю, сколько в этом притворства, – сказала Даника. – Мне все кажется, они что-то темнят. Возможно, он притворяется верным, а она притворяется, что ей все равно.

– А ты злая, – с восхищением сказал Чолли. – Слушай, что у тебя за счеты с Лотто? Ты что, входишь в число миллионов, павших к его ногам? Ведь они все еще любят его. Я тут случайно встретил эту, знаешь, Бриджет, которая в колледже считала себя его подружкой, и она разрыдалась, когда спросила о нем. Похоже, он любовь всей ее жизни.

Даника прищурилась и поджала губы. Чолли заржал, со ртом, набитым лазаньей.

– Или нет, все наоборот! – сказал он. – Он к тебе даже не приставал!

– Или ты уймешься, или я заткну тебе пасть салатом, – прошипела она.

Они помолчали, кто жевал, а кто притворялся, что ест. Наконец Даника сказала:

– Хорошо. Я иду ва-банк. Но теперь срок дольше. Шесть лет. До 1998 года. Они разведутся, ты заплатишь мне два миллиона баксов, и я куплю квартиру в Париже. И все.

Чолли сморгнул, выпучив глаза.

– То есть ты считаешь, что я смогу заплатить?

– Конечно, сможешь. Ты из тех скользких людишек, у которых к тридцати уже есть сто миллионов, – кивнула Даника.

– Это лучшее, что я о себе слышал! – признал Чолли.

Когда тени сгустились настолько, что жест стало не различить, Сюзанна ущипнула Натали за попу. Они хмыкнули в свои чашки. Это был договор: следующую ночь они проведут у Сюзанны. Только Натали знала про новую работу Сюзанны в мыльной опере, роль взбалмошной дочки злодея; и тем, что между ними новый прилив чувств, они ни с кем не делились. «Моя карьера погибнет, не успев родиться, если все узнают, что я как есть лесбиянка», – говорила Сюзанна.

Что-то крутило Натали, бесило, но она держала это при себе, отдавшись ярким мыслям о Сюзанне, когда весь день сидела за своим унылым серым столом и торговала разными разностями, а ее банковский счет рос и рос с каждой секундой.

А Натали ведь похорошела, подумал Лотто, наблюдая, как она поводит рукой над последней мятной конфетой. Обесцветила усики, похудела, стала одеваться со вкусом. Обрела ту свою красоту, о которой он всегда знал. Он улыбнулся ей, и она, вспыхнув, в ответ расцвела.

Насытясь, жевать стали не так активно. Примолкли. По кругу пошли брауни с карамелью.

В темнеющем небе расплывался кремовый инверсионный след. Что-то трогательное было в том, как он исчезал, и многие вспомнили мертвую черноволосую девушку, подумав, что никогда больше ее руки не сомкнутся у них на шее в объятии и что пахло от нее апельсином.

– А я в приготовительной школе однажды нашел мальчика, который повесился, – внезапно сказал Лотто. – Повесил себя.

Все с интересом посмотрели на помрачневшего Лотто. Ждали продолжения, потому что с Лотто вечно были истории, но он больше ничего не сказал. Матильда взяла его за руку.

– Ты никогда не рассказывал, – прошептала она.

– Потом тебе расскажу, – сказал он.

Бедный прыщавый Повидло повис призраком в саду, глотнуть свежего воздуха; Лотто провел рукой по лицу, и мальчик исчез.

Кто-то воскликнул:

– Смотрите! Луна! – И вот она вознеслась, как корабль на гребень волны, на темно-синий край неба, и наполнила души томлением.

Рэйчел уселась рядом с братом, приникнув к его теплу. Готовясь к осенним каникулам, она проколола уши по всему завитку и выбрила сзади волосы, оставив их длинными впереди. Для десяти лет смело, но нужно было что-то сделать, иначе выглядишь как мелкая шестилетка с трясущимися от нервов руками, и она, приглядевшись к сверстникам, сделала вывод, что уж лучше считаться чокнутой, чем мимимишной. [Умная девочка. Да.]

Только что она сходила в дом сунуть конверт со своими карманными деньгами за прошлый год в ящик с нижним бельем Матильды, порылась в шелку; от Рэйчел не ускользнуло, что ящики с бельем ее брата пусты, что в прошлом месяце Матильда звонила Салли и Салли посылала наличные. Теперь она наблюдала за окном на втором этаже, где виднелись трепещущий край занавески, полкулака и один глаз. Рэйчел вообразила комнату с оклеенным обоями потолком. Коты-инвалиды, коты-циклопы и коты с огрызком вместо хвоста, коты-подагрики с распухшими лапами. Вонючая мазь для суставов. Тарелка минестроне, разогретая в микроволновке. Унылая старуха внутри.

Мувва движется к такому же будущему; розовый пляжный домик – гробница с фарфоровыми фигурками и вощеным ситцем. Мувва любит шум моря, так она говорит, но Рэйчел ни разу не видела, чтоб она хотя бы вышла на пляж. Только сидит в своем розовом аквариуме, как рыбка-присоска, и жадно гложет стекло. Бедная Мувва.

Я никогда не состарюсь, пообещала себе Рэйчел. Я никогда не буду грустить. Лучше проглочу капсулу с цианидом и покончу с собой, как та подруга Лотто, о которой все плачут. Жизнь не стоит того, чтобы ее жить, если ты не молод и не окружен молодыми людьми в прекрасном холодном саду, где пахнет сырой землей, цветами и палыми листьями, где сверкают нити рождественских огней, а вокруг мирный город в последнюю распрекрасную ночь года.

Сидя под увядшим кустом дурмана душистого, полосатая старушкина кошка наблюдала, что происходит.

Странные существа эти люди. Разлеглись вокруг еды, как огромные коты, насытившиеся добычей. Подмывало подойти и получше принюхаться, но их слишком много, и они такие внезапные, не знаешь, что выкинут. И точно: вдруг вскочили, загомонили, собирают вещи в охапку, носятся взад и вперед. Кошку удивил их испуг, потому что она-то запах дождя чуяла задолго до того, как он забарабанил. Ложка, выпавшая из миски с табуле, упала на землю и осталась лежать в брызгах пыли, взбитой первыми каплями. Люди все разбежались. Из окна, расположенного на уровне земли, высунулась рука и выключила гирлянду на дереве. В наступившей вдруг темноте желтый шнур, извиваясь, прополз к окну, как змея, и кошка изготовилась было броситься и схватить, но он исчез, а окно закрылось. Деликатно смахнув лапой крупную каплю с края листа, кошка галопом пересекла двор и вошла в дом.

Дверь открылась, в квартиру ввалился гоблин. Было девять вечера и холодно не по сезону. Вослед гоблину явились свинка Пигги, скелет и призрак. Потом, походкой лунатика, Альберт Эйнштейн. Сэмюэл пришел в абажуре вместо шляпы, в картонной коробке, раскрашенной под прикроватную тумбочку, с приклеенными сверху журналом и двумя обертками от презервативов. Лотто, в тоге и позолоченном лавровом венце, поставил свою банку пива на тумбочку Сэмюэла и сказал:

– Привет! Ты прикроватная тумба. О, прикрой свою тумбу. Хха.

Мимо прошуршала убиенная королева выпускного бала с ножом в груди:

– Не прикроет, не обольщайся.

Сэмюэл сказал:

– Кажется, это моя бывшая, – ухмыльнулся и пошел к холодильнику за пивом.

– С каких это пор у нас на Хэллоуин снег? Тоже мне глобальное потепление! – сказала Луанна, топая ботинками по коврику из ротанга.

Подруга Матильды – они вместе работали в галерее – Луанна была мастерски раскрашена под Дору Маар с той картины Пикассо, где надкусанное яблоко вместо щеки. Она в затяжку поцеловала Лотто, проговорив:

– О, да ты Цезарь, что ж, тогда слава тебе!

Он засмеялся, слишком громко, и отстранился. От Луанны лучше подальше. Матильда почти каждый день приносит домой рассказы о том, как Луанна пытается охмурить их босса по имени Ариэль, пучеглазого типа с водевильно густыми бровями. «Зачем это ей? – удивлялся Лотто. – Она хорошенькая. Молоденькая. Могла бы найти получше». На что Матильда, одарив его взглядом, сказала: «Малыш, он богат!» – и, конечно, этим все объяснялось.

Лотто подвел Луанну к Матильде. Та, ослепительная в обличье Клеопатры, ела кексик рядом с огромным латунным Буддой, восседавшим на каминной полке в солнечных очках и с гирляндой цветов на шее. Лотто обнял жену и слизал крошки с ее смеющихся губ.

– Фу, – сказала Луанна. – Таких, как вы, ребята, просто не бывает, черт вас возьми.

Она пошла на кухню, достала из холодильника бутылку «Зимы», отхлебнула угрюмо, поморщилась. Степень уныния Лотто она оценивала по размеру его брюшка и по тому, насколько дом завален старыми книгами; хандря, Лотто только и мог что читать. Это было забавно, ведь он казался таким здоровенным шутом гороховым, а потом открывал рот и страницами шпарил Витгенштейна и прочих. Это даже нервировало, пропасть меж тем, каким он выглядел внешне, и тем, кого он носил в себе.

Кто-то поставил диск «Нирваны», и девицы поднялись с кожаного дивана, который Лотто притащил с улицы. Попытались потанцевать, сдались и снова включили Майкла Джексона, «Триллер».

Чолли, зеленый гоблин, подкрался к Лотто с Матильдой, пьяный до невразумительности.

– Никогда прежде не замечал, как близко посажены у тебя глаза, Матильда, и как широко они расставлены у тебя, Лотто. – Показал двумя указательными на Матильду, как нож воткнул, и сказал: – Хищница, – а потом так же ткнул в Лотто: – Добыча.

– Что, я жертва, а Матильда хищник? – повторил Лотто. – Да брось ты. Это я охочусь за ней. Это я ее сексуальный маньяк, – сказал он, и все тихо взвыли.

Луанна, через комнату в упор глядя на Эрни, нетерпеливо взмахнула рукой.

– Помолчите, ребятки, – сказала она. – Сейчас я хищница.

Матильда вздохнула и сделала шаг назад.

– Погоди-ка. Это ты про кого? А, Эрни, – презрительно отмахнулся Чолли. Неужели ревнует? – Да ну, он же тупой.

– Именно. Никчемный, как перегоревшая лампочка, – кивнула Луанна. – Как раз то что нужно.

– Эрни? – переспросил Лотто. – Да Эрни прошел спецкурс по неврологии в колледже. Он не тупой. То, что он не пошел в Гарвард, как ты, ничуть его не тупит.

– Ну, не знаю. Может, пропил мозги, – предположила Луанна. – В прошлый раз у вас тут я слышала, как он сказал, что его духовный вождь – Стинг.

Лотто, присвистнув, подозвал Эрни. Тот, в образе Халка, оторвался от кучки девушек, которых баловал шоколадным мартини, подошел к Лотто и хлопнул его по плечу. Эрни и Чолли, оба в зеленом, стоя рядом, выглядели как надутый и сдувшийся.

– Луанна сказала, – сообщил Лотто Эрни, – что она с тобой переспит, если ты сможешь дать удовлетворительное определение термину «герменевтика», – и провел их обоих в спальню, где оставил, закрыв дверь.

– Боже, – сказал Чолли. – Я бы сдох.

– И ведь не вышли еще, – сказал Лотто. – «Есть у Амура стрелы, есть и сети»^[7].

– Опять Шекспир? – тяжко вздохнул Чолли.

– Всегда, – кивнул Лотто.