Я охнула, потому что прежде не видела таких мужчин, только стариков и маленьких мальчиков. Чужаки были одеты в дорогие тяжелые плащи. На поясе у каждого висело по мечу. Замерзшие травы хрустели под копытами их мощных лошадей. Мужчины были воинственными. Пугающими. И явно торопились куда-то.

Первый всадник, высокий и широкоплечий, лихо спрыгнул с коня и бросил поводья другому. Он почти не замедлился, уверенным шагом направившись к крыльцу. Наши взгляды могли бы встретиться, но он не удостоил меня вниманием. Длинный темный плащ взметнулся за ним, когда незнакомец взлетел по ступеням храма и вошел внутрь. Другие всадники поднялись следом и, будто стража, встали по бокам.

Внутри храма вдруг началось какое-то движение. А я все не двигалась, точно приросла к земле. И только когда в дверях показался головной убор настоятельницы, я, опомнившись, спряталась за глухим заборчиком крыльца.

– Далеко вы забрались от Чарстеня… Но пришли не в самый подходящий час, – сказала игуменья не без тревоги. – Что Князю потребовалось от нашего скромного дальнего монастыря?

Князю?.. Я окончательно растерялась. Я выглянула, не в силах сдержаться. Предводитель всадников достал свиток с печатью и молча протянул его настоятельнице. Печать на бумаге действительно походила на герб, достойный княжеского рода. По напряженно-прямой осанке обычно согбенной игуменьи я поняла: тут что-то не так.

Она вскрыла свиток, медленно, словно не желая узнавать, что там.

– Что за новшество? – ее голос разрезал воздух. – Отдать вам ту, кого избрали?!

Мужчина кивнул.

– Нет, – коротко бросила настоятельница, едва скрывая гнев. – Симеона принадлежит монастырю, она уже прошла обряд. Вы опоздали.

– Без девушки мы к Князю не вернемся, – заспорил мужчина.

Настоятельница горько, устало вздохнула.

– Тогда забирайте другую послушницу. Мирию. Она послужит ему верой и правдой.

Я зажала рот ладонями. Что?.. Она так легко отдаст меня? Впрочем, кто бы сомневался.

На мою удачу, чужак не собирался соглашаться:

– Зачем нам какая-то девка, которую вы сами сочли недостойной избрания? – сказал он низко, с насмешкой, с какой-то удалой хрипотцой. – Князю нужна та самая. Мы приехали за настоящей монахиней.

– Берите Мирию, я вам говорю, – голос игуменьи едва заметно сломался. – От сердца отрываю. Она мне не только по вере, но и по крови родная. Она дочь моя.

Двор храма вокруг меня словно пошатнулся. Я задохнулась от невероятных, невозможных слов. Матушка-настоятельница не могла быть моей матерью. Меня, как и всех остальных, подкинули к воротам монастыря.

– Как так? – голос мужчины прозвучал озадаченно. – Вы ведь должны были остаться нетронутой.

Неужели человек Князя так открыто грубил настоятельнице?..

– И осталась, – голос игуменьи сорвался на странное, почти утробное рычание, как будто она пыталась скрыть слишком великую боль. – Она передалась мне во время обряда. Вместе с недугами прихожан. Я носила ее в себе, как любую другую болезнь. И выносила, и родила.

Мои ноги подкосились. Я передалась ей, как болезнь?.. Она меня родила?..

– Но если она рождена от скверны, значит, хворает сама, – настаивал мужчина. – Князю такая не нужна.

– Найдите ее. Вы убедитесь, что она весьма здорова. И очень стремится к обряду.

– Молитесь, чтобы она ему угодила, матушка.

Мои пальцы невольно провели по крестику под одеждой. Я смотрела на мужчин, словно они были самой судьбой.

Вот и ворвался в мою жизнь тот самый кто-то. Сам не пришел, зато прислал людей, чтобы забрали меня с собой.

2

Не так я себе это представляла.

Люди Князя меня пугали: темные, лощеные, как вороны, и такие же неприветливые, с пустыми взглядами.

Мысли о путешествии с незнакомцами обострили страх – нас всегда учили бояться их, прятаться от их внимания. Даже если приказ Князя защищал меня, все равно это было жутко… и неправильно. Страшно было даже представлять, каково это – оказаться среди них совсем одной, без сестер.

Мне так хотелось спрятаться, забиться в дальний уголок и хорошенько подумать обо всем. О собственной судьбе, о том, что стало с Симеоной, и о словах настоятельницы. Все это было чересчур… Но куда мне было податься?

Первой мыслью было укрыться среди скота. Упасть на подстилку из сена, обнять моих козочек, зарыться носом в их мягкую шерстку. Но настоятельница наверняка бы об этом догадалась и подсказала искать меня там в самую первую очередь. И в собственную келью я тоже не могла вернуться: это место осмотрели бы сразу после.

В чужие кельи проситься не имело смысла: другие послушницы немедленно выдали бы меня. Отроковицы могли помочь, но поставить под удар детей я бы не смогла.

Оставалось только броситься к лесу. Я посмотрела на заснеженное поле и поняла, что люди Князя мгновенно нашли бы меня по следам. А если нет, тогда холод леса забрал бы мою душу ночью.

Ничего не оставалось, как только покориться судьбе. Я сказала себе: да и пускай. Вряд ли Князь и его люди могли быть хуже игуменьи с ее прихлебательницами. К тому же мысль, что впредь им некого будет мучить, утешила меня.

Я вышла из своего укрытия и поклонилась гостям. Тихо призналась:

– Мирия – это я.

Игуменья едва заметно дрогнула, затем раздраженно всучила свиток обратно человеку Князя.

– Видите?.. – процедила она. – Сама напрашивается. Забирайте.

Мужчина посмотрел на меня, и что-то в нем едва заметно изменилось. Окружающая его опасность будто расступилась при моем появлении. Значило ли это, что он счел меня подходящей? Или что-то иное?

– Так вот ты какая, послушница. Беги попрощайся. Только быстро, нам пора уезжать. Вещи собирать не надо.

Его слова прозвучали бесцветно, но в них ощущалась доброта, которая подстегнула во мне надежду. Не каждый подумал бы о моих чувствах, и это придало ему благородства в моих глазах. К тому же Князь, похоже, собирался дать мне что-то из необходимого для жизни. Это был хороший знак.

В подтверждение мужчина молча снял и отдал мне свой тяжелый длинный плащ. Отделанный каймой, он выглядел величественно и прямо излучал силу и статус. Я сжала плащ в руках, не зная, как поступить с ним, но неожиданные мягкость и тепло нагретой ткани успокаивали.

Ко мне, простой послушнице, люди Князя отнеслись так почтительно… Если подумать, их мрачный вид и мечи не так уж меня и пугали.

Между тем бежать прощаться мне все равно не пришлось бы, потому что все сестры и так уже сбежались из келий на шум. Теперь они стояли в тени и глазели, не решаясь выйти на двор. Их взоры отдавались неприятным покалыванием на коже. К вниманию я не привыкла, к тому же свидетели усилили чувство неотвратимости и неправильности. Прежде праздно наблюдать никому из нас не дозволялось.

Обряд, похоже, перестал быть главным событием, уступив место прибытию богато одетых незнакомцев. И тому, что меня вдруг забирали.

Я огляделась, но ни к кому, конечно же, не подошла. Скучать ни по кому я бы не стала.

– Благодарю вас, милые сестры, за дружбу и любовь, – сказала я.

Слова прозвучали горько, хоть я и старалась держаться с достоинством. В ответ послышались приглушенные вздохи и перешептывания. Сестры попрятали глаза.

– И благодарю за материнское тепло, дорогая матушка-настоятельница, – добавила я, избегая смотреть на закрывающую лицо игуменьи темную ткань.

Фигура настоятельницы словно превратилась в камень. Похоже, она поняла, что я слышала тот разговор.

Однако даже после услышанного игуменья не перестала быть для меня загадкой. Радовалась ли она, что я наконец убиралась с ее глаз подальше?..

– Все… Уже можем ехать, – произнесла я.

Кажется, человек был доволен, что ждать не пришлось. Он коротко усмехнулся и в два шага сбежал с крыльца.

Кони уже били копытами по земле. Главный повел своего коня под уздцы, а я пошла рядом. Остальные люди Князя верхом двинулись за нами.

Было в этой процессии что-то торжественное. Когда я проходила мимо сестер, те отступали подальше. Мне вдруг почудилось, что они мне завидовали, совсем как Симеоне, избранной в монахини. Не понимали, за что мне досталась такая честь. Наверняка представляли, как я стану жить в роскоши и служить не в нашем всеми забытом монастыре, а в столичном храме.

Я прогнала прочь тревожные мысли о том, зачем вдруг могла понадобиться Князю. Мой шаг стал более уверенным, несмотря на страх.

Ничего нельзя было исправить, и я понимала, что еще не раз испугаюсь. Но в этот момент я чувствовала только тихую радость от того, что была в этом месте в последний раз. И единственная, с кем я от всей души попрощалась, – со старой собой, которую тут оставляла.

Я знала, что дорога, уходившая от монастыря, вела к деревне. Но теперь, ничем не подсвеченная, она терялась в почти кромешной тьме. Только луна, которая изредка выглядывала из-за облаков, указывала путь.

Внезапно я заметила на дороге нечто темное. У обочины стояла большая крытая повозка. Закрытая наглухо, она излучала странную, давящую таинственность, и внутри у меня все заныло от тревоги.

Я замедлила шаг, не в силах оторвать от повозки взгляд. Должна ли я ехать в ней? Но зачем столько места?..

Внезапно где-то совсем рядом послышался грубый мужской голос:

– Что-то долго в этот раз… И куда ему столько девок?

– Да они ему на месяц, – басовито ответил второй. – На дольше не хватит.

Испуганная, я посмотрела в сторону, откуда донесся разговор, и наткнулась взглядом на стоящих у елей мужиков. Те лениво подтягивали штаны…

Я тут же отвернулась, зная, что лучше об этом не думать, но прекрасно понимая, что вид их грязных рук все равно будет являться мне в кошмарах.

– Забирали бы тогда сразу всех, что подросли. Зачем по одной таскать? – продолжил первый мужик.

Его напарник низко хохотнул:

– Из-за всех поднимется вой. Совсем дурень?

Слова этих мужчин обострили мое волнение. А проводник мой вдруг вскипел от ярости:

– Вы двое! – рявкнул он. – Какого беса не следите за повозкой?! А если разбегутся? Кто из вас ответит головой?

– Прости нас, воевода Грай, – пробормотал один из мужиков. – Да не беспокойся так. Повозку мы заперли.

– Что теперь? – спросил второй мужик.

– Все, – холодно ответил воевода. – Эта была последняя. Едем домой.

Я пошатнулась, заметив, каким злым он вдруг стал. Похоже, вся его забота и вежливость оказались лишь притворством, чтобы я не почуяла неладное и не подняла крик, не попыталась сбежать.

Он отнял у меня свой плащ и подтолкнул к мужикам, а те обступили меня и повели в сторону повозки. Оказалось, что ее боковая дверца была подперта снаружи какой-то длинной жердью. Когда жердь отняли, а дверцу отворили, я совсем запаниковала. Ноги стали ватными, но я все равно попыталась вырваться.

– Давай, давай, голубушка, – просипел один из мужиков. – Не заставляй нас тебя трогать.

На мгновение я замерла, и меня втолкнули внутрь так легко, словно я весила не больше пушинки. Я упала на что-то мягкое.

Изнутри пол повозки укрыли перинами, подушками и мехами. Она была подготовлена для долгой езды в непогоду и богато отделана – сплошь в дорогих тканях и с искусными украшениями, даже с фонарем. А еще, как я уже успела догадаться, она предназначалась не для меня одной.

Меня встретил десяток пар напуганных девичьих глаз, чьи обладательницы носили такие же, как у меня самой, церковные одежды. Однако их лица, изможденные и бледные, были мне незнакомы. Этих послушниц забрали не из нашего монастыря.

Утепленная, мягкая повозка оказалась ловушкой. В моей голове закружились слова тех людей: «Куда ему столько девок?» и «Да они ему на месяц. На дольше не хватит». Сердце сжалось от страха, когда я поняла, что у Князя были куда более темные замыслы, чем могло показаться. Неизвестно, какую судьбу уготовил он мне и моим сестрам по несчастью.

Что… что он собрался делать с нами?!