Не сердись на меня, я тоже не хотел, чтобы все так вышло. Я не вижу будущего. Время превратилось в петлю, которая обвила мою шею. Я не знал, что во мне вспыхнет любовь, не знал, что полюблю Ляль. Я же не верил в любовь. Откуда мне было знать, что меня полностью захватит это чувство?

Тебе надо было слышать, как она назвала меня «Карамом»^[5]…

Она – моя причина жить, и она же – причина умереть. И я сделаю все возможное, чтобы она стала моим будущим, обещаю тебе.

Когда мы оставили ее в больнице вместе с Арифом, я должен был разобраться в чувствах, которым никак не мог дать название. Кто вообще мог испытывать такое к девушке, которую знал несколько дней? Но я не мог так поступить, это было неправильно. И я солгал ей. Пусть ради ее же блага, но я совершил огромную ошибку. Я не мог поступить так ни с ней, ни с самим собой. Когда ко всему этому добавились и слова Ясина, я уверился в правильности своих мыслей. Я собирался помочь ему, чтобы исправить свою оплошность. И только.

Ей было всего 17, когда она потеряла семью. У нее никого не было, кроме родителей, которые погибли в специально организованной аварии. В результате истории, которая началась когда-то давно в Урфе^[6], она переехала к Геркемам, единственной семье, которую знала в Турции. Ее отец настолько им доверял, что дал своей дочери их фамилию. Ляль тоже некому было доверять, кроме них. Ясин принял ее как родную сестру. Он сделал все, чтобы защитить ее от Барана Демироглу, ее деда, о котором мы теперь знаем правду и который, как мы выяснили сейчас, оказался невиновен.

Пока Баран Демироглу сам не узнал о Ляль.

У меня ноет сердце, когда я думаю о том, как она прожила целых три месяца в доме под охраной полиции. Я хочу взять и вырвать из ее памяти все те страхи, безысходность и одиночество, которые она испытала, живя там.

Она очень сильная девушка… Она преодолела все трудности самостоятельно, хоть Ясин и был с ней рядом. Трагически потеряв семью, Ляль совершенно одна переехала в страну, которую совсем не знала, и построила новую жизнь. Конечно, временами она терпела неудачи, но все равно смогла добиться больших успехов. У Ляль есть свой ресторан, где она выступает.

Я бы отдал все, лишь бы ты смогла услышать, как она поет. Сестренка, я не могу описать тебе, как ее голос действует на меня. С этой стороной меня, которую ты никогда не видела, я сам едва ли был знаком. Ах, если бы ты только увидела ее на сцене, если бы оценила по достоинству всю красоту ее голоса, то поняла бы, почему я влюбился. И правда, я же совсем не рассказывал о ее красоте, да? Красота ее сердца отразилась и на ее ангельском лице. Она словно была мне послана в качестве награды за все пережитое. И блеск ее глаз, когда она смотрит на меня, – моя причина жить. Когда она, откинув назад свои светло-каштановые волосы, приближается ко мне, мое сердце начинает биться сильнее. Ее улыбка сводит с ума. Если я начну о ней говорить, тебе придется выслушивать меня часами.

Она так внезапно появилась в моей жизни, что перевернула все с ног на голову. Когда-то Шемс Тебризи сказал: «Не переживай, что весь твой уклад будет разрушен, не переживай, что жизнь перевернется вверх дном. Откуда тебе знать, что дно будет хуже, чем верх?» Когда я увидел человека, в которого меня превратила Ляль, я всем сердцем признал истинность этих слов. Если бы я только знал, что могу испытывать такие чувства, я бы не думая первым перевернул свою жизнь вверх дном.

Мои чувства к ней настолько сильные, что я готов голыми руками придушить тех, кто хочет сделать ей больно. Я помню, как меня переполняла ярость, когда Ясин рассказал причины, по которым нам пришлось солгать Ляль. От гнева у меня чуть не полопались вены. Кто, как и зачем хотел навредить этой прекрасной душе? К тому же абсолютно невинной.

По словам Ясина, с Бараном Демироглу еще не было покончено. У него были подозрения, что в этом деле есть что-то еще. Но он не хотел ни изолировать Ляль, ни заставлять ее волноваться. Поэтому, когда Ясин попросил о помощи, я не смог ему отказать. Я сказал, что готов на все, чтобы исправить свою ошибку.

Ясин был далеко и не хотел, чтобы Ляль оставалась одна. Кроме того, она нуждалась в защите. Омер был против того, чтобы привозить Ляль к нам в дом, но я считал, что мы не сможем защитить ее должным образом, если она будет вдалеке от нас. Она должна была быть рядом со мной, я должен собственными глазами видеть, что цела и невредима.

Дорогая моя, я будто слышу, как ты говоришь: «Брат, но ты ведь влюбился в нее с первого взгляда! Поэтому и не захотел отдаляться от нее!» Если я признаю и это, чувство вины за все, что я заставил ее пережить, окончательно меня раздавит. Позволь мне и дальше обманываться.

Когда я привез ее домой, то слышал, как она ругается на Ясина, пытаясь узнать, что происходит и зачем она здесь. Ясин не хотел рассказывать Ляль ничего до тех пор, пока не прояснится ситуация с Бараном Демироглу. Он думал: «Если Ляль узнает о том, что ее дед, возможно, невиновен в смерти ее семьи, она сделает все, лишь бы посетить могилу своих родителей».

Вот, появилась еще одна причина для того, чтобы ты простила меня. Я знал, что могилы ее родителей тоже пусты, но не смог ей об этом сказать.

Думаешь, я имею право говорить такое?

Когда Ясин сказал, что могилы пусты, я окостенел. Мне было знакомо это чувство. Я потерял дар речи, когда понял, что те же чувства терзают и меня. Ведь я тоже не могу рассказать Альптекину, что твоя могила пуста. Но ситуация Ляль была иной. Тела ее семьи были перевезены из Германии в Турцию, и только затем проведено вскрытие. Тела уже собирались захоронить, но внезапно, перед поминальной молитвой, тела пропали. Ясин не смог сказать об этом Ляль. Будь я проклят, но я понимаю его. Я прекрасно знаю, каково это – не иметь возможности рассказать печальные новости и без того изнывающему от горя человеку и взвалить эту ношу на себя.

Я видел, что Ясин любит Ляль как родную сестру. Он сказал мне: «Прежде чем рассказать ей правду, я должен найти их могилы. Я несу ответственность за пропавшие тела ее родителей. Прежде чем она обо всем узнает, мне нужно их найти. Тогда, возможно, она простит меня». После этих его слов я понял, что не имею права ничего говорить Ляль. Если уж Ясин так долго молчал, то я точно должен последовать его примеру.

К тому же я не знал, хватит ли мне смелости это рассказать. Я знал, что она не сможет этого перенести и будет плакать несколько часов. Сестренка, я бы не смог выдержать этого. Я эгоист, знаю. Поэтому я, как и Ясин, тоже ищу эти могилы. И я найду. Я сделаю это ради нее. Не для того, чтобы она простила меня, а чтобы смогла навещать родителей и не чувствовать себя потерянной. Было кое-что, что я узнал, когда искал информацию о Баране Демироглу. Например, что его не любил собственный племянник, Али Демироглу. Единственная причина, по которой меня это волновало, заключалась в том, что это так или иначе касается Ляль. Я призову к ответу любого, кто захочет навредить Ляль, я спасу ее из этого плена.

Но я опоздал, не так ли?

Поверь мне, я старался держаться от нее подальше. Я сильно разозлился, когда она ушла из дома после всего, что я сказал в тот день. Я встретился с Альптекином. Он сказал, что придет к Ляль и расскажет всю правду. Он кричал мне прямо в лицо, что не может больше жить с этой ношей, что ему тяжело молчать. Единственное, что я мог ответить, – «мы опоздали». Даже если мы и решимся рассказать всю правду, я не мог допустить, чтобы это сделал Альптекин. Он разозлился и выплеснул на меня всю свою злобу. Он сказал, что я не открыл правду, потому что мне нравится Ляль. Одной из причин, почему он так подумал, может быть даже то, что я называл ее «Ляль». Как я мог называть ее Ляль, а не ее полным именем Эфляль?

«Я могу научиться извлекать уроки из своих ошибок, но, если ты попытаешься строить на моих ошибках свою жизнь, помни, чем все это может кончиться, Каран Акдоган! Ты не имеешь права строить жизнь на лжи!» – сказал мне Альптекин, и теперь настала моя очередь злиться. С небольшой лишь разницей. Злился я на себя самого.

После разговора с Альптекином я вернулся домой. Пока я негодовал, вокруг стали говорить об ичли кёфте и о том, как их любит Альптекин, что еще больше меня разозлило. Я был дураком, тонущим в море собственной лжи. Полным идиотом. Когда мы сидели за столом и ели, Омер спросил: «Ты съездил?» Это стало последней каплей. Он спрашивал, ездил ли я к Альптекину. Но этот вопрос был не к месту. Я и так уже запутался во всех этих тайнах. Каждый раз, когда я вспоминал Альптекина и его слова, я выходил из себя.

Я боялся, что он окажется прав. Неужели я действительно собирался строить свою жизнь на лжи?

Знаю, ты тоже скажешь, что Альптекин прав. Вы и так всегда стояли друг за друга горой. На этот раз вы оба правы. Я попытался построить свое счастье на лжи и оказался под ее обломками. Девушка, которая была для меня всем, теперь оказалась на расстоянии многих километров от меня. И Альптекин, выплеснувший свой гнев, и Омер, который время от времени пытался меня поучать, были правы. Я все сильнее привязывался к Ляль и не мог остановиться. Она была всего лишь девушкой, которой я хотел помочь, чтобы искупить свою вину. Мне следовало смириться с этим, но я выместил на ней свой гнев. Когда Ариф сказал, что она не желает, чтобы тот называл ее «госпожой», я понял, что Ляль уже привыкла и к этому дому, и к нам. Я должен был это остановить. Она была в нашем доме всего лишь гостьей, и в скором времени она ушла бы и покинула меня. Я не мог позволить себе к ней привыкнуть. И уже точно не мог позволить ей привыкнуть к нам. Этого нельзя было допустить. Ведь она бы очень, очень расстроилась, когда узнала бы правду. Я не мог позволить такому случиться.

Я не рассказал тебе самое ужасное. Я выместил свой гнев на ней. Я разозлился на нее… я сказал ей, что никто в этом доме ей не друг, сказал, чтобы она следила за тем, как ведет себя, ведь оставаться ей тут недолго. Через несколько секунд я уже жалел об этих словах, но было поздно. Ляль посмотрела на меня полными обиды глазами и сказала, что хочет уйти. Даже если бы я хотел, то не смог бы ее остановить, да и не имел на это права. Она была права. Будь я на ее месте, я бы отвесил сказавшему такое увесистую пощечину. Но Ляль этого не сделала. Она, как и ты, очень мягкая.

Когда она без оглядки ушла в дом Ясина, я пошел за ней. То, что она простудилась там, – моя вина.

Когда Ясин позвонил и сказал, что Ляль заболела, я решил пробраться в дом. Я хотел быть рядом, помочь, сделать все, чтобы она выздоровела. Но ты же знаешь, я в этих делах совершенно ничего не понимаю. Пока я размышлял над тем, как бы мне попросить у Ляль прощения, я случайно дотронулся до нее. Ляль тихонько застонала, и я тут же опомнился. Что я делал? Я навязывал свою помощь девушке, которая видеть меня не желала.

Когда она сказала, что у нее болит живот, я подумал, что это все из-за меня. Может, это было из-за того, что я разбил ее нежное сердце?

Только не смейся. С той самой минуты, когда Ляль появилась в моей жизни, мой мозг перестал работать. Я правда так думаю. Когда я смотрел на нее и что-то произносил, то слова, слетавшие с моих губ, шли из моего сердца. Я говорю так, как чувствую, не подбирая слова, и только потом понимаю смысл сказанного. Твой брат превратился в полнейшего идиота.

Я хочу рассказать тебе, что чувствую, когда касаюсь ее, когда обнимаю, когда целую и вдыхаю ее запах, но мне так неловко. Я знаю, что не стоит этого стесняться, но мне кажется неправильным делиться с тобой, ведь тебя лишили возможности испытать эти чувства. Мне неловко именно поэтому, сестренка. Я не могу говорить тебе о чувствах, которые тебе никогда не испытать.