По всей видимости, будущая певица была неуверенным в себе и одиноким ребенком. Мать, которая «не видела для меня другого будущего, кроме замужества», покупала ей простоватую одежду, которая ей не нравилась. Ревностный аскетизм, по всей видимости, проистекал из учения протестантской епископальной церкви, прихожанами которой были приемные родители Дебби. И хотя впоследствии Дебби сменила убеждения (по ее словам, епископальная церковь это не более чем «отсутствие ладана и исповеди» и «хорошие песнопения»), она признает, что религиозное воспитание заложило основу ее интереса к духовности. «Так ты учишься прагматизму и только потом начинаешь задумываться о Боге. После этого достаточно просто уйти из церкви. Несмотря на то, что многие протестанты не посещают церковь регулярно, ее роль как организации, поддерживающей социальное взаимодействие, очень высока. Мне кажется, что “Бог” – некая попытка описать формулу возникновения жизни, по типу какой-то энергии или антигравитации. Можно сказать, это решение некоего уравнения, с годами ставшее мифом. Не знаю, когда именно оно возникло, но это древнее знание. Передаваемое из поколения в поколение, оно рассеялось и превратилось в легенду».

Возможно, внутренняя неуверенность Дебби отчасти объясняется тем, что она росла в приемной семье. С другой стороны, атмосфера в семье Харри (в которой также воспитывались младшая сестра Марта и двоюродный брат Билл) была теплой и любящей. Несмотря на строгость, Кэтрин и Ричард заботились о своих детях и устанавливали четкие границы дозволенного. Когда Дебби исполнилось четыре года, они самым мягким образом попытались поведать ей о факте удочерения. По воспоминаниям Дебби, «они рассказали мне на ночь сказку, которую придумали сами, о том, как родители выбирают себе детей, а затем добавили: “Именно так мы тебя и заполучили”».

Как и все дети, Дебби обладала поразительной способностью приспосабливаться к ситуации. «Я считала их обычными мамой и папой и была с ними счастлива». Вспоминая детство, Дебби понимает, что Кэтрин и Ричард сыграли ключевую роль в ее становлении. «Удочерение и переезд в Нью-Джерси стали поворотным моментом моей жизни. Кто знает, что случилось бы, останься я во Флориде. Может, работала бы в Диснейленде».

Многих усыновленных детей не покидают мысли о загадочной биологической матери, и Дебби – не исключение. «Не знать, откуда я родом, служило большим стимулом для воображения. Я никогда и ничего не воспринимала как должное, – вспоминала Дебби. – Как-то раз мы с тетей Хелен пили кофе на кухне, и она сказала, что я похожа на кинозвезду. Ее слова привели меня в восторг, породив еще одну тайную фантазию, будто моей мамой могла бы быть Мэрилин Монро. Я всегда считала себя ребенком Мэрилин. Считала, что мы похожи не только внешне, но и внутренне. И это – задолго до того, как я узнала, что ее тоже удочерили…. Почему Мэрилин, а не Лана Тернер, Кэрол Ломбард, Джейн Мэнсфилд? Возможно, наш общий знаменатель с Мэрилин – потребность в огромных дозах демонстративной любви. Хотя, наверное, в моем случае это не совсем верно, ведь недостатка в любви я не испытывала. Родителям приходилось мириться с моими глупыми теориями о судьбе и о предназначении. Когда мне казалось, что меня не ценят, я прямо заявляла: “Вы еще пожалеете, что так со мной обращались, когда я стану богатой и знаменитой”. Их это очень смешило. Что ж, по крайней мере, я их развлекала».

Случается, что приемные дети в новых семьях страдают от ощущения покинутости и ненужности. Дебби с этим повезло: стабильная жизнь в семье вкупе с ее природной живостью ума помогли девочке извлечь положительные элементы из этой ситуации. «Когда твоя идентичность находится под большим вопросом, а это особенно остро ощущается в детстве, тебе приходится постоянно искать себя, вместе с тем во много крат умножая чувство абсолютной неопределенности. И чем чаще я не понимала, как должна выглядеть и что должна делать, тем больше я стремилась стать кем угодно, непохожей ни на кого. Это была моя отличительная черта, которая помогала жить, хоть временами и давалась с большим трудом».

Впоследствии Дебби все-таки отыскала биологического отца. Родная мать, следы которой обнаружились в конце 1980-х, отказалась от любых контактов. «Обратившись в агентство, через которое меня усыновили, и поговорив с женщиной-представителем, я изучила документы, и узнала кое-что о себе. Эта женщина посмотрела мои документы – а документы того периода были очень, очень подробными, ведь меня усыновили сразу после войны, в период, когда люди старались вести как можно более точные записи из-за огромного количества историй расставаний и большой путаницы, когда было много разлученных детей».

Рассказывая об обстоятельствах своего рождения, Дебби поясняет: «Думаю, с отцовской стороны у меня семь или восемь сводных братьев и сестер. Отец уже был женат, а мать не состояла в браке. Лишь забеременев, она узнала, что у него есть семья и куча детей. Сердце ее было разбито, она ушла, родила меня и отдала на удочерение». Дебби до сих пор не намерена контактировать ни с кем из своих братьев и сестер по отцу. «Не вижу смысла, – объясняет она. – О чем мне с ними разговаривать?»

Позднее Дебора обратилась к психотерапевту, чтобы разобраться, как раннее удочерение влияет на формирование личности. «Думаю, сложившиеся обстоятельства провоцировали во мне гнев и заставляли испытывать страх. Я не знала, как разделить эти чувства, потому что, как мне кажется, они были очень тесно связаны между собой.… Для меня это была проблема, возникшая еще во младенчестве, когда я даже не могла говорить. Травма. Но, в конце концов, я смогла сформулировать ее, сказать: “Ага, так вот в чем дело” и справиться с ней».

На стиль одежды Дебби повлияли не только традиционные взгляды Кэг, но и финансовые обстоятельства. «Мы были на мели, моя одежда была поношенная. К тому же мама не увлекалась поп-культурой, а я и представления не имела о модных тенденциях пятидесятых».

«В детстве я ненавидела свою внешность – светлые волосы, бледно-голубые глаза и выступающие скулы. Я не походила на детей вокруг. Из-за нетипичных черт лица чувствовала себя неловко. Я ненавидела смотреть в зеркало и уж точно не считала себя привлекательной, – рассказывала Дебби. – Когда я была совсем малышкой, то действительно была хорошенькой, но в переходном возрасте выглядела ужасно. Некрасивая и очень странная… Мама постоянно заставляла меня делать странные прически, мне приходилось носить неуклюжие туфли и другие дурацкие вещи. Я никогда не считала себя красивой».

«В плане одежды мы с мамой никогда не ладили. Она хотела, чтобы я выглядела как типичная прилизанная “белая протестантка” из Коннектикута – она считала такой стиль приемлемым, а мне он не нравился. Я предпочитала черные, крутые вещи. Одно время я была без ума от больших фланелевых рубашек, подпоясанных свитером, и узких брюк. У меня были четкие представления о моде, но они шли вразрез со временем, в котором я жила. Поэтому мы с мамой часто спорили».

С годами, рассуждая о традиционном конфликте «отцов и детей», Дебби призналась, что поняла точку зрения матери. «Она следовала действительно разумным фундаментальным принципам. Я же, в свою очередь, грезила радикализмом, сексуальностью, стилем кинозвезд. Но мама со своим классическим взглядом на одежду во многом была права – например в том, что приталенные вещи с простыми линиями будут смотреться на мне лучше, чем оборки и воланы. Тем более, что родителям едва хватало средств на несколько базовых вещей, а лишних денег на особенный гардероб не было».

«Время, когда отец стал зарабатывать чуть больше, совпало с моим подростковым возрастом, и все стало немного проще и легче, – вспоминает Дебби. – Отсутствие денег учит смирению, способности ценить то, что имеешь. Мама и папа придерживались традиционных взглядов и прошли вместе шестьдесят лет, несмотря ни на что. Как часто бывает, в их семейной жизни дела не всегда шли гладко, были как хорошие, так и грустные моменты».

Вопреки сильной неуверенности в себе, Дебби впервые показала певческие способности в церковном хоре. «Я была эдаким пухлощеким херувимчиком-сопрано рядом с христовым воинством, – вспоминает она. – Мне так понравилось петь, что я получила серебряный крест в награду за безупречную посещаемость занятий. На самом деле, эта награда принадлежала моим родителям, что заставляли меня заниматься каждую неделю». Хоть Дебби не была особенно спортивной, вскоре она стала выступать в качестве черлидерши. «Я нервничала и постоянно норовила бросить это занятие. У меня не очень хорошо получалось, и думаю, поэтому меня и выбрали. Я жонглировала и роняла жезл, а затем нагибалась, чтобы поднять его, на радость извращенцев-папаш, что пялились на мои трусики!» Несмотря на нежелание быть обычной девушкой из пригорода, в старших классах школы Дебби не отличалась бунтарством. Бывшие одноклассники помнят ее как «дружелюбную» и «популярную». «Я боялась и ненавидела школу, – вспоминает Дебби. – Учеба казалась мне нудной. Мне нравились уроки искусства, но рисование не относилось к важным предметам. Я немного сбросила вес, научилась жонглировать жезлом и удостоилась звания самой красивой девочки выпускного класса. Иными успехами в старших классах я похвастать не могла. Более того, мне казалось, что все пытаются помешать любым моим новым увлечениям».

«В школе я постоянно переживала. Мне, конечно, нравилось изучать новое и сидеть на уроках, но напряжение, которое я неизменно испытывала во время контрольных, выводило из себя. С математикой я совершенно не дружила, хотя в геометрии разбиралась неплохо, хорошо определяя пропорции и отношения отрезков в пространстве. Английский язык и искусство давались легко, хотя я и помыслить не могла, что могу стать писательницей или сонграйтером».

Желая вырваться из унылого Хоторна, Дебора отправлялась на Манхэттен, погружаясь в суетливую атмосферу оживленного мегаполиса. «Когда мне было двенадцать или тринадцать лет, в субботу утром я приходила на вокзал и брала билет до Нью-Йорка и обратно за восемьдесят центов. Приехав в город поездом, я гуляла по Вест-Виллиджу, тому самому, старому Нью-Йорку с маленькими улочками. Я заглядывала в театры, клубы и кофейни, рассматривала афиши, стараясь запомнить всех артистов. Это полностью захватывало мое воображение и вызывало интерес».

Дебора, как и многие подростки из семей с небольшим доходом, устроилась на подработку. Вскоре она поняла, что работа по найму ей совсем не подходит. «Обе попытки можно считать неудачными. Сначала, когда была помладше, я устроилась помогать с уборкой к одной женщине. Затем, уже в старших классах, я работала в пункте приема купонов компании S&H и получила совершенно унизительный опыт. Люди, собиравшие эти зеленые марки, приходили обменивать их на товары и вели себя очень требовательно. Возможно, в глубине души они понимали, что бесплатный сыр можно получить только в мышеловке, поэтому проявляли чрезмерную напористость, но мне казалось, что они все просто злыдни».

В четырнадцать лет у Дебби появился первый «серьезный» парень. Тогда же, расширяя мировоззрение, она всерьез заинтересовалась социальной жизнью и творчеством. «В старших классах я была аутсайдером, – вспоминает Дебби. – Одевалась в черное и стриглась в полоску, обесцвечивала пряди и красила их в разные пастельные тона. Я быстро теряла интерес к любой новой компании, в которой оказывалась. Вскоре меня выгоняли или я уходила сама. Мне было неловко перед мамой, которая старалась поддерживать хорошую репутацию, а мой лучший друг оказался педиком. Звучит неприлично, но весело».

«Старшие классы запомнились мне бесконечной скукой, – вспоминает Дебби. – Я нормально училась в старшей школе Хоторна, была уравновешенной и потому не попадала в неприятности. Просто сидела на уроках…. Не думаю, что мои школьные будни как-то лучше раскрывают мою личность. Я вписывалась в режим и смирялась с ним».