Ася Петрова: Волки на парашютах

Серия «Волки на парашютах»

Книга издана в рамках партнерской программы ТД «БММ» и издательства «Омега-Л»

Иллюстрации: Татьяна Стадниченко

© Ася Петрова, текст, 2023

© Елизавета Оводова, обложка, 2023

© Татьяна Стадниченко, изображения, 2023

Что смешного?

Витя догола

– Нет! Лучше я не пойду! Лучше я навсегда останусь дома и умру дома, лишь бы вы меня не заставляли!

Этот вопль раздаётся в нашей квартире каждый день ровно в 15:20, и вылетает он, как водится, из моего рта. Каждое утро, надраивая зубы в ванной перед зеркалом, я обещаю себе не кричать. И вот я съедаю завтрак и читаю тридцать страниц из книги про рыжую Пеппи, которую папа заставляет меня читать. По мне, так это самая нудная нудятина на свете!.. Затем бабушка приносит мне красное яблоко, учит выкладывать из английских букв разные слова и мы идём обедать. И после обеда, как я себя ни уговариваю, как плотно ни смыкаю губы, как ни задерживаю дыхание – бац! – это случается.

– Убери от меня эти гадкие рейтузы, они мне живот сдавливают! Я ненавижу колготки! Сними с меня майку, она меня душит! Расстегни эту кофту! Я ненавижу одеваться, не-на-ви-жу!

Я плачу, бьюсь в своих одёжках, как пойманный зверёк в капкане, обижаюсь на всех, кто рядом (обычно это бабушка), у меня начинает чесаться попа, ноет в груди, звенит в ухе, я весь потный, как лошадка на бегу, румяный и очень злой.

После таких мучений с переодеваниями, слезами и криком бабушке иногда всё-таки удаётся вывести меня погулять в парк. Когда мы возвращаемся, мама обычно уже дома.

– Ну что, опять было? – спрашивает она.

– Ох, не то слово, – вздыхает бабушка, – опять догола раздевался и вопил, как будто его режут.

Все были мною недовольны. А я только и мечтал о том, чтобы быть догола. Догола, и всё тут. Я завидовал грудным младенцам, которых возят в колясках. Им там удобно. Закутались в одеяльца и лежат себе. Те, кто сидит, тем похуже. Ну а мне совсем плохо. Я не могу двигаться, мне всё давит, жмёт, натирает! Ещё ладно, если б я был толстяком, каким-нибудь невообразимо пухлым гигантом, но ведь я совершенно обычный, даже худой.

Когда на меня надевают колготки, мне кажется, что резинка слишком низко, я натягиваю их повыше, но тогда резинка слишком высоко. Однажды я так разозлил бабушку, что она взяла меня за эту резинку и подняла вверх – колготки оказались натянутыми до подмышек. Я не понимаю, почему вся одежда такая неудобная, честное слово. И не понимаю, почему мне нельзя ходить голеньким. «Замёрзнешь, если разденешься догола», – говорит бабушка. Ну, зимой я правда замёрзну, а летом? А когда жарко? Почему я не могу выйти на улицу догола, когда жарко?

– Так не делают. Так не принято. Люди должны ходить одетыми. Иначе неприлично, – торопливо объясняла мама. – Неприлично ходить без трусов.

– А мне неудобно в трусах! Мне жарко и тесно!

– Ты когда-нибудь видел хоть одного голого человека на улице?

Голого человека я не видел, зато видел одну телепередачу про змей. Там змеи сбрасывали старую кожу. Я их очень понимаю, змей. В коже ходить удобно. Никаких лишних тряпок.

– Мам, но ведь все животные, все-все, ходят голыми!

– У них есть шёрстка.

– А у лысых кошек нет.

Мама не нашлась, что ответить.

Меня не понимали. Мама советовалась с папой, но папа ничего толкового не придумал, кроме как разрешить мне ходить голым, а на это мама ну никак не могла согласиться. Мы рождаемся голыми, моемся голыми, спим голыми. Быть голым весело, приятно и надёжно. Вещи, напротив, пачкаются, рвутся, изнашиваются, их ест моль. Каждый раз, как я опрокидываю на рубашку какое-нибудь варенье, мама сердится. А зачем? Если можно решить все проблемы просто: раздевшись.

Как-то ночью я вскочил с постели и побежал в туалет. Я юркнул в туалет очень быстро, но заметил краем глаза что-то необычное. Когда я вышел, я понял, что это было: за кухонным столом, при тусклом свете торшера, на деревянном стуле сидел абсолютно голый папа и читал газету. Я остановился перед ним всего на секунду, но и секунды хватило, чтобы почувствовать: что-то было не так. Я сто раз видел его голым, когда он мылся, но на кухне впервые. От удивления я забыл, что уже ходил в туалет, и возвратился туда снова. А когда вышел, то на кухне была мама. Она присоединилась к папе и тоже была абсолютно голая. На этот раз я не задержался ни на секунду, убежал в комнату, прыгнул в кровать, натянул одеяло до самого подбородка и решил, что, пожалуй, одетыми мне мои родители нравятся больше.

Да и вообще, иногда, чтобы обновиться, можно не только сбросить старую кожу, но и надеть новую. Змея ведь тоже обрастает новой кожей перед тем, как выйти на улицу и отправиться на прогулку в мой парк.

Я хочу какать

У нас в школе недавно случилась странная история. Один мальчик из параллельного класса на уроке захотел какать. На самом деле это не странно. Сейчас объясню. Он поднял руку и сказал, что ему надо выйти. А Марина Станиславовна, учительница, которой я не нравлюсь, не хотела его отпускать, занимается-то он не ахти. Она, наверное, думала, он пойдёт по коридорам слоняться. Ну и привязалась к нему: зачем тебе выходить? Куда? Почему? Мальчик помялся и честно заявил:

– Какать хочу.

Что тут началось! Говорят, Марина Станиславовна покраснела, закричала, выбежала из класса, хлопнула дверью. Кто-то утверждал, будто она даже рыдала в учительской, но это не подтвердилось.

Зато она бегала по всей школе и всем учителям и детям рассказывала о случившемся и восклицала:

– Какой позор!

Собственно, так я обо всём и узнал. В нашем классе Марина Станиславовна тоже рассказала о том, что мальчик посмел захотеть какать.

– Нет, ну представляете! – горячилась она. – Это как надо расслабиться! На моём уроке! Значит, он совсем меня не слушал! Какать захотел! Маленький негодяй.

Слов «маленький негодяй» она не произносила, это я додумал, но всё остальное сказала, честное слово.

Вся школа бедного мальчика заклеймила. Заклеймила за то, что он хотел какать. Эту постыдную потребность обсуждали который день.

Поскольку меня Марина Станиславовна всегда не любила, мне было нечего терять, и я спросил:

– А что такого?

– В каком смысле? – спросила она.

– Ну, я имею в виду, что такого ужасного в том, что кто-то хочет какать?

Было видно: вопрос Марине Станиславовне, мягко говоря, не понравился. Но она почему-то решила на секунду задуматься и сердито ответила:

– Нет, в том, что кто-то хочет какать, нет ничего ужасного. Все люди какают.

– И писают, – подытожил я.

Класс заржал.

Марина Станиславовна недовольно кивнула и хотела перейти к другой теме, но я спросил:

– Так что же всё-таки плохого?

– Слушай, Витя, ну не на моём же уроке! – возмутилась Марина Станиславовна.

– То есть хотеть какать можно когда угодно, только не на вашем занятии?

Мои одноклассники хохотали как ненормальные. Марина Станиславовна покраснела и смотрела на меня ненавидящим взглядом.

– К директору! – скомандовала она.

Я встал, и меня сопроводили к директору.

Директриса сидела в большом кресле и читала газету. Когда она спросила, что случилось, Марина Станиславовна ответила:

– Витя грубит.

– Ты зачем учителю грубишь? – с любопытством спросила директриса.

– Я не грублю. Просто Марина Станиславовна сказала, что у неё на уроке нельзя попроситься в туалет.

Директриса вопросительно посмотрела на Марину Станиславовну.

– Я такого не говорила! – спокойно произнесла Марина Станиславовна. – Я сказала только про покакать!

– То есть пописать можно? – не выдержал я.

– Вот опять! – Марина Станиславовна всплеснула руками и с негодованием посмотрела на директрису.

– Витя, – мягко сказала та, – не надо спрашивать Марину Станиславовну про такие вещи. Понимаешь, дорогой? – она по-доброму улыбнулась и подмигнула мне.

Я тоже улыбнулся и кивнул. Вздохнул:

– Извините, пожалуйста, Марина Станиславовна.

В тот день я наконец всё понял. Вот почему она такая злая! Вот почему с ней ни о чём нельзя поговорить. Просто-напросто моя учительница никогда не какает.

Что смешного?

Когда у нас в школе один мальчик на уроке пукнул, все смеялись. Просто умирали от хохота. Он, кстати, сам сначала посмотрел на нас испуганно, а потом засмеялся. А Марина Станиславовна, учительница литературы, которая меня не любит, разозлилась. Она сказала:

– Что смешного?

И почему-то посмотрела на меня.

И хотя у меня почти всегда готовы ответы на её вопросы, тут я не нашёлся, что ответить. Я перестал смеяться. С трудом, но перестал.

Паши в тот день в школе не было, обсудить было не с кем, так что я вернулся домой и попросил папу поделиться его мнением. Папа работал и совсем не хотел делиться.

– Ну пап, – приставал я.

Папа сидел за компьютером и звонил по двум телефонам.

– Ну что? – папа как раз набрал номер и включил громкую связь.

– Как ты считаешь, пуки – это смешно?

Папа оцепенел. Стало тихо. Я понял, что его деловой партнёр как раз снял трубку и услышал меня.

– Уйди, – произнёс папа замогильным голосом, и было видно, что ему совершенно не смешно.

Поскольку с папой ничего не вышло, я пошёл к маме. Я знал, что она много знает про пуки. Она рассказывала, что всё время пукала, когда была мною беременна и у неё был большой живот.

В общем, я зашёл на кухню, сел на стул и стал наблюдать за тем, как мама варит борщ. Он был уже почти готов, но мама всё ещё хлопотала, добавляла приправы, пробовала. Когда она поднесла ко рту очередную ложку, я спросил:

– Мам, а пукать – это смешно?

Мама подавилась борщом, кашлянула и сердито сказала:

– Что ты глупости говоришь! Прямо под руку!

На следующий день после того как мой одноклассник пукнул, мой другой одноклассник – Коля – придумал специальный трюк. Он как-то сжимал ладони в замок, между ладонями скапливался воздух, и получался такой звук, как будто кто-то пукнул. Ну и на каждом уроке Коля изображал эти пуки, весь класс сходил с ума от хохота, а учителя сердились, недоумевали, в конце концов биологичка вычислила Колю, выгнала из класса и долго вела с ним воспитательные беседы. Смысл бесед заключался в том, что пуки – это не смешно. Почему не смешно, она так и не объяснила.

– Но почему не смешно? Ведь на самом деле смешно! – я шёл из школы вместе с Пашей, и мы рассуждали.

– Ну, потому что… ну, это как описаться… Вроде как неприлично, потому что… Вернее, нет, это как бы не смешно, потому что указывает на какую-то, – Паша задумался, – аномалию!

Я посмотрел на него в упор, мы оба расхохотались.

– Ага, пукнул – это, конечно, аномалия! – смеялся я.

– Ну, я не знаю, может, звук смешной?

– Абсолютно обычный звук.

– Ну, значит, это и впрямь не смешно. А все, кому смешно, просто дураки. Вот ты сам когда пукаешь, ну, в одиночестве, ты ржёшь?

Я опять захохотал. И хохот не проходил.

– Вот видишь… Почему-то смешно, только когда другие…

Так мы с Пашей ничего и не выяснили, а вечером родители со мной поехали на машине за продуктами. Я хотел сам выбрать себе большие чипсы, мама вечно покупала не те. Папа был не в духе и постоянно огрызался на маму. И заодно мне припомнил, как я подпортил ему деловую беседу.

– Да не обращай внимания, – весело говорила мне мама, идя между полками с сухариками и печеньем. Она всегда подтрунивала над папой, когда тот злился. – Папа наш сноб, его пуками не рассмешишь.

И тут у меня в голове что-то щёлкнуло.

– А кто такой сноб? – спрашиваю.

– Ну-у, – мама взяла с полки хлопья, – это тот, кто всем портит веселье. Не даёт посмеяться над пуками, например.