Ближе к вечеру вернулся дед с Прокопом и огорошил новостью. А точнее слухом, что в скором времени должна приехать Мария Федоровна Нагая.

– А как же? – вылетело из меня, ведь я думал, что она уже в Москве.

– А вот так, – пожал дед плечами, хмыкнув.

Я же задумался, раз ее нет в Москве, то как она могла Дмитрия Иоанновича признать? Тут только несколько вариантов. Она признала его заочно так сказать в переписке, хоть и не видела ни разу. Второй вариант, что он был у нее в монастыре, но не стал сразу тащить в Москву.

Я поделился о том, что сам узнал, в том числе и о произошедшем на рынке. Об этой истории на следующей день начал гудеть весь честной люд, как ляхи веру нашу ругали, но нашлись добры молодцы, что тут же намяли бока ляхам, а после в канаве искупали.

На удивление по городу не рыскали стрельцы, чтобы найти не виновных и наказать не причастных, и я выдохнул, но кафтан, в котором был, все же запрятал подальше.

На следующий день мы смогли выкупить из казны за одиннадцать рублей в Белом городе пустырь, после пожарища.

Благо все оказалось проще чем мне представлялось, просто стоило поговорить с одним из площадных подьячих, он то и подсказал, а после поход в земский приказ и выбор пустыря и его покупка. Так я и стал владельцем земли на Москве.

Участок располагался недалеко от берега Неглинной, да и до кремля было не так уж и далеко. На самой же улице хватало пустырей, как я понял, они появились во времена голодных лет, когда в Москве творилось черт пойми что. С постройкой тоже было все не сложно, ведь был торг, где можно было прикупить срубы, на любой вкус и кошелек, да нанять строителей. Оставался конечно вопрос с дворней, но и холопов продавали на торгах, в том числе были и те кто сам в холопство продавался.

В Китай городе тоже нашлась парочка хороших вариантов, но их тоже надо было выкупать из казны. Одно подворье ранее принадлежало одному из дьяков, которого за что-то выслали в Тюмень вместе со всей семьей, а другое одному из ближних людей Шуйских.

Причем цены на них кусались, одно подворье стоило тридцать семь рублев, а другое сорок два, но они и продавались вместе с дворней и всей рухлядью.

Справившись с внутренней жабой, я передал деду деньги, и он выкупил самое дорогое подворье, так как с него можно было разглядеть одни из кремлевских ворот. Да и деревянный терем там был получше, и сад более ухоженный.

Куда мы и переехали всей толпой, ведь второе подворье пока отстраивалось, да и нужно оно для совсем других целей и желательно, чтобы о нем мало кто знал.

На следующий день прямо с утра вся Москва бурлила, и обсуждали слухи о том, что появилась мать-царица. Которую встретил Дмитрий Иоаннович в селе Тайниковском близ Москвы, и сейчас они едут.

Так что почти весь народ после утренней церковной службы высыпал на улицы в ожидании царя и царицы, в том числе и мы.

Ожидание длилось долго, кто-то уходил, кто-то приходил, но многие стойко ждали в надежде увидеть царя с его матерью.

Кавалькада всадников появилась далеко за обед, часам к четырем не раньше.

Впереди ехали всадники одетые на польский манер, по бокам было видно едет уже наша охрана в бронях, а бояре и ближние люди в кафтанах, среди них очень часто мелькали инородцы.

За их телами можно было разглядеть возок, в который было запряжено двое великолепных коней, окна в самом возке были задрапированы красной бархатной тканью, за которой нельзя было ничего разглядеть, но не это привлекало внимание людей.

Рядом с запряженными конями, ведя их под узды, шел человек с непокрытой головой, одетый в самые богатые одежды среди всех присутствующих.

Это был сам царь! Сам Дмитрий Иоаннович, он же Лжедмитрий и Гришка Отрепьев в одном лице.

Был он мужчиной крепким и коренастым, без бороды, широкоплечий, с толстым носом, возле которого была бородавка. Лицо было широкое с и большой рот^[1]. Его было трудно разглядеть за всей толпой, но я все же справился.

Народ тут же начал кричать здравницы царю и царице, и славить их имя.

Они прошествовали прямо перед нами, я как и все что-то прокричал, после того как царская процессия удалилась, народ начал расходиться и мы вернулись на подворье деда.

Я же начал задумываться, что пора и к Одоевским идти, но на следующий день вновь по городу пошли слухи, что в скором времени пройдет венчание на царствие Дмитрия Иоанновича. И я решил обождать.

Венчание прошло спустя три дня, как Мария Нагая явилась в Москву. За эти дни не раз зачитывали царские послания, в том числе и Марии, в которых говорилось о новом царе, и всячески его восхваляли.

Венчание произошло в Успенском соборе кремля, там собралась просто огромная толпа москвичей, среди которой конечно оказался и я. Лично наблюдая, как царь прошествовал из своего дворца по «затканной золотом бархатной порче» в собор, его сопровождали члены освященного собора и боярской думы.

Дальше же пришлось довольствоваться пересказами.

Патриарх Игнатий увенчал царя Дмитрия «царскими регалиями»: короной, скипетром и державой.

Корона же была новая, «цесарская», заказанная еще Годуновым в Вене у императора.

Шепотки были, что это не просто корона, а императорская корона. Которой сам иноземный монарх признавал Дмитрия равным себе. Правда и шепотки были недовольные, и звучали они совсем тихо, что в первых рядах иноземцы стоят, а наших дескать задвинули. Вторая же часть церемонии прошла в Архангельском соборе. Службу там уже проводил архиепископ Елассонский. По шепоткам царь вошел в предел Иоанна Лествичника и поклонился мощам своих родичей, и там на Дмитрия первого архиепископом Арсением и была возложена шапка Мономаха и было провозглашено: Достоин!

После, все вновь вернулись в Успенский собор, где и провели Божественную литургию. Из собора вышел уже полноценный и настоящий царь, прошедший все ритуалы Дмитрий Первый.

По поводу этого великого события на Москве устроили празднества. Устанавливали столы с яствами и выкатывали бочки с медом. Народ праздновал и гулял.

Три дня накрывали столы для праздника, который удался по всей Москве. Да и сами мы в этом поучаствовали, а мои послужильцы даже успели с кем-то подраться. В общем гулял весь честной люд, и мы. Не дома же взаперти сидеть. Когда удастся поучаствовать в столь масштабном событии.

На пятый день все сошло на нет. А я, собравшись с силами, принял решение, что пора идти. Итак оттягивал до последнего. Благо до подворья Одоевского идти не далеко, почти соседи, оно так же располагалось в Китай городе.

Одев лучшие одежды и взяв грамоты, в том числе от тетушки, я захватил с собой деда Прокопа и еще пяток людей, и мы выдвинулись в гости…

Глава 5

Благо ехать было недалеко. Двигаясь по Китай-городу, я с удовольствием разглядывал подворья и ворота на них. Многие были резные и представляли собой настоящее произведение искусства. Некоторые из подворий были пустынны и заброшены. Многие из них принадлежали попавшим в опалу, как те же Шуйские или Годуновы, ну, мне, по крайней мере, так представлялось. Может быть и так, что они казне принадлежат и их придерживают. Проходя один из перекрёстков, я глянул вглубь, где-то там находилось годуновское подворье, в котором провели последние дни свои жизни Федор и его мать.

Вообще, Китай-город отличался в лучшую сторону от других, так сказать, «районов», здесь, помимо домов князей, бояр и прочих дьяков, были и дворы служилых людей. В общем, весьма элитный район, правительственный, так сказать. Дед у меня все же бывший сотник Белгородский, в связи с чем с покупкой никаких проблем и не возникло.

Свернув на очередную улицу, мы подъехали к подворью, на котором, как я знал, нынче проживает князь Иван Никитич Одоевский, его также называли Большой, чтобы отличить от младшего брата, которого звали точно так же, Иван, и называли Меньшой. Прям как прадеда моего Петра, хотя прозвище у Ивана Никитича было Мниха.

Я же кивнул на ворота одному из послужильцев Кваше, и он, спрыгнув на землю, тут же забарабанил в ворота и начал кричать:

– Гости прибыли, нежданные, но желанные. Стоят, ждут-дожидаются, а им бы кваса испить холодненького.

– Чего разорался-то? – раздался голос мужчины из-за ворот, а после он выглянул в специальное небольшое окошко. – Воротами не ошиблись? Здесь сам князь Иван Никитич живет, а вы орете.

– Не ошиблись! К нему и прибыли, передай князю Ивану Никитичу, прибыл гость от монахини Марфы, – произнес дед.

– Ну, коли не ошиблись, передам, ждите, – недовольно пробурчал голос, и послышался топот.

Спустя минут тридцать распахнулись ворота, за которыми стоял мужчина явно за тридцать лет, ближе к сорока, с окладистой светлой бородой, в дорогом кафтане, подпоясан и с саблей на поясе. За его спиной находилось около десятка человек, и были они рассредоточены по двору, пятеро из них были при оружии, а двое в кольчугах.

Мужчина внимательно нас оглядел, ничего не говоря.

Я же легко спрыгнул с коня и кивнул, как равный равному, у князя удивленно и в то же время вопросительно прыгнули вверх брови.

Вслед за мной и остальные мои люди слезли с коней.

– Здрав будь князь, Иван Никитич, приехал я к тебе от Марии Владимировны, что ныне монахиня Марфа, и письмо от нее привез, да и разговор у меня к тебе.

– Хм, – почесал бороду князь и ответил не сразу, еще с десяток секунд меня рассматривал, а после как отмер и заговорил: – Писала тетушка, что гость ко мне приедет. С разговором важным, вот только не упомянула, чьих он будет, – медленно произнес князь Одоевский.

– Не будет тебе урона, князь, принять меня гостем. Имя же мое не стоит пока произносить, да еще громко. Много ушей нынче на Москве, – так же медленно и даже степенно произнес.

Это, наверно, со стороны казалось забавным, как будто отрок пытается подражать взрослым.

– Хм, – нахмурился князь, глянув на меня исподлобья. – Что и у меня соглядатаи и шептуны найдутся? – рыкнул Одоевский.

– Не хотел обидеть тебя, Иван Никитич, только околица близко, вдруг кто услышит, а после и расскажет, кому не следует. Не надо того ни мне, ни тебе, уж поверь. Зла же я ни против тебя, ни против царя нашего, богом данного, не помышляю, – и я перекрестился. – За людишек же своих поручусь, – оглянулся я на них.

«Ну, за деда и Прокопа уж точно, а остальные важного не услышат», – промелькнула у меня мысль.

– Будь тогда гостем в доме моем, – задумчиво протянул князь и указал в сторону дома. – Агрипинка, стол накрывай, – крикнул он.

Мои люди меж тем провели коней на двор, за ними тут же закрыли ворота, и они привязали коней к столбу.

Князь вопросительно глянул на меня и сделал пару шагов в сторону своего двухэтажного терема.

Я кивнул и, повернувшись в сторону своих людей, проговорил.

– Дедушка и Прокоп со мной, остальные здесь обождите.

Князь на мои слова лишь ухмыльнулся в бороду и повел нас в дом.

Перейдя порог, мы оказались в светлице, в которой в левом углу был красный угол, и мы тут же перекрестились.

Разместились в ней же, за большим столом, что стоял возле окна. Первым сел князь и кивнул на скамейку рядом с ним.

Дед и Прокоп остались стоять рядом.

– Так чьих ты будешь? – вновь спросил князь. Я же молча вытянул из сумки грамоту, что была написана тетушкой для Одоевского, и протянул ее князю.

Тот, хмыкнув, взял грамоту, внимательно осмотрел печать и вновь хмыкнул. Сломал ее, разворачивая грамоту, и вчитался.

Читал он медленно шевеля губами и некоторые предложения проговаривал в слух, так что и я узнал о содержимом в грамоте.

В ней Мария писала о том, что меня надо встретить как дорогого гостя. Так же она просила князя помочь мне, чем сможет. Ибо я родич ее и не абы кто, а племянник, кровь и плоть Рюриковичей. Андрей Володимирович Старицкий.