В сельскую библиотеку я постоянно ходил просвещаться в свободное от работы и бытовых задач время. Читал журналы, газетные подшивки, узнавал заново и вспоминал советское житье-бытье.

До тридцать первого года в молодом советском государстве вовсе не существовало привычных рабочих дней недели. Нет, названия, конечно, остались, вот только вместо привычного слуху понедельника наступал «первый день пятидневки», затем «второй день пятидневки» и так до конца недели.

Советских людей поделили на пять рабочих групп, и трудились граждане каждый по своему графику. Так сказать, пахала страна триста шестьдесят пять дней в году, но при этом у пятой часть населения каждый день был выходной. А праздничных денечков и вовсе насчитывалось опять-таки пять штук: первые два майских дня, седьмое и восьмое ноября и двадцать второе января.

В таком рабочем режиме страна трудилась до начала сороковых. Потом отменили, потому как прокатилась по государству волна семейных неурядиц. У большинства женатых пар не совпадали графики выходных, да и экономическая составляющая не вышла показательной. Вот и перевели трудовой народ на шестидневку. Причем неделя рабочая начиналась не с привычного понедельника, а с воскресенья. Ну а в марте этого года нормальную пятидневную рабочую неделю с двумя законными выходными – субботой и воскресеньем.

Как говорится – это я удачно попал, даже путаться не пришлось.

Меня встретил непривычно пустой школьный двор с подпаленной скамейкой. С минуту я постоял, вспоминая сюрприз от семиклассников, прикинул, чем закончилась история. Нехорошо вышло с инспектором, непонятно чем теперь эта история обернется для школы. Думаю, в понедельник меня ожидает серьезный разговор как минимум с завучем.

Впрочем, в умении Юрий Ильича разбираться с трудностями я не сомневался. Ну а негатив в свой адрес уж как-нибудь переживу. Тут главное, чтобы нам не запретили устраивать хорошие интересные мероприятия, чтобы не загнали снова в рамки «можно», «нельзя», «рекомендовано». Хотя любое «рекомендовано» можно под себя выкрутить.

Я усмехнулся и не торопясь зашагал в сторону мастерских. Дверь в святая святых товарища Бороды оказалась приоткрыты, значит, Степан Григорьевич уже там. Подойдя ближе, услышал странные звуки и два голоса.

«Интересно, кто это к завхозу в гости припожаловал?» – мелькнула мысль. Следом за словами, которые я не разобрал, послышался характерный звук. Так стукаются друг о друга наполненные граненые стаканы. Еще веселее. Директор и завхоз стресс снимают? Да ну, не может быть.

Я коротко стукнул, не желая пугать хозяина и его гостя, дождался разрешения: «Заходи, кто там такой есть», – и вошел в мастерскую.

– О, Ляксандрыч! А мы тут вот! – радостно приветствовал меня Митрич, потрясая обрезком фанеры.

– Доброго дня, товарищи, – сдержанно поздоровался я, наметанным глазом определяя, что завхоз с дядей Васей не просто трудятся над проектом, но аккуратно спрыскивают рабочие задачи. Судя по аромату, добротным домашним самогоном из запасов Василий Дмитриевича.

– Ты чего такой смурной, Егор Александрович? – деловито поинтересовался Степан Григорьевич, возвращая на место тарелку с солеными огурцами, нарезанным салом и черным хлебом.

Митрич крякнул неодобрительно, покосился на меня чуть виновато, но все-таки достал и выложил на стол газетку с пирожками от теть Маши.

– Пироги-то чего прятал? – удивился Борода.

– А я почем знал, кто идет? – проворчал Митрич.

– Кроме Егора некому. Выходной, – обнадеживающе отметил Степан Григорьевич. – Ты, Егор Александрович, не серчай, – чуть смущенно заговорил завхоз. – Оно ведь как: покумекать собрались, поразмышлять с хорошим человеком. А какая беседа без горючего?

– Никакая, – кивнул Митрич.

– То-то и оно, – подтвердил Борода. – Ты, Егор Александрыч, давай, проходи, не стесняйся.

– Да я пойду тогда, наверное… – хмуро буркнул в ответ. – Работы не будет…

– Ишь ты, не будет, – хмыкнул Митрич. – Ты, Ляксандрыч, молодой еще, неопытный. Все будет, и работа, и все… Что как обмозгуем и за дело. Или ты чегой-то решил, что мы до чертиков напьемся? Обижаешь!

Дядь Вася нахмурился, и, кажется, на самом деле обиделся, ну или сделал вид.

– И в мыслях не было, – заверил я. – Тогда вы мозгуйте, а я пока по схеме пройдусь, покумекаю тоже, – хмыкнул я.

– Ты вот чего, Егор Александрыч… – крякнул завхоз. – Ты давай-ка, садись и рассказывай.

– Чего рассказывать-то? – удивился я.

– Как оно, житье-бытье? Как обустроился? Все ли хорошо? – пытливо глядя на меня, издалека начал Степна Григорьевич. – Ну-ка… держи…

Завхоз быстро соорудил внушительный бутерброд, ловко разрезав на кружочки соленый огурец, уложил его на ломоть черного хлеба поверх сала.

– Горчичка, смотри, ядрёная у Марь Федоровны. Не боишься? – и снова зырк на меня.

– Не боюсь, – улыбнулся я. – Знаю, пробовал, огонь, а не горчица. Аж слезу выбивает.

– То-то! – Митрич подкрутил несуществующий ус и окинул нас довольным взглядом. – Маня моя мастерица. А уж хрен у нее… что ты! Мыши от армату дохнут в подполе. Точно тебе говорю. Ну, чего тянешь, Григорич? – прищурив один глаз, выдал дядь Вася.

– И то верно.

Борода наклонился, под столом что-то скрипнуло, видимо, открылся ящик. Затем булькнуло, стукнуло и на столе появилась бутылка с почти прозрачной жидкостью, и два граненых стакана.

– Погоди, Митрич, я сейчас, – Степан Григорьевич поднялся и пошел в соседнюю комнату, где у него находился своего рода кабинет. Вскоре послышался скрип дверцы шкафчика, всегда запертого, и через минуту завхоз вернулся с третьим стаканом.

– Вот теперь наливай, – скомандовал Борода.

– Да не буду я.

Но моя попытка отказаться не привела к успеху. Завхоз и Митрич переглянулись, кивнули друг другу, и вскоре третий стакан наполнился пахучей жидкостью. К моему удивлению, напиток пах достаточно приятно, видимо, Митрич знал секрет очистки, или на чем-то настаивал.

– Ну, будем.

Колебался я недолго, и не потому, что хотел завоевать авторитет в глазах старшего поколения, показать себя с лучшей стороны. Просто достало все до тех самых чертиков. За короткий срок моего пребывания в новом теле, в новом хорошо забытом старом мире столько всего произошло, что мозг работал в авральном режиме. Потому надо позаботиться, чтобы организм не перешел на холостые обороты, не сломался окончательно.

– Будем, – кивнул я, поднимая стакан.

Митрич и Борода довольно переглянулись, выдохнули и опрокинули в себя напиток. Краем сознания я отметил, что наливали мужики не по полному, а по половинке. Меня тоже не обделили, и теперь, крякнув от удовольствия, занюхав рукавом, во все глаза смотрели на молодого столичного парня.

– Ух, хорошо! – одобрил я, опрокинув в себя стакан и занюхав краюшкой хлеба.

– Ты закусывай, закусывай, Ляксандрыч, – засуетился Митрич, подсовывая мне бутерброд, который соорудил завхоз.

– Закусывай, Егор Александрыч, Митрич верно говорит. Мы-то привычные, огонь-вода у Митрича знатная.

– Огонь-вода? – удивился я, спиртное зашло, как к себе домой, без посторонних эффектов.

– Ну, так… – хмыкнул дядь Вася. – Зима придет, попробуешь.

– Он туда перцу сыпет, огонь вода и поучается, – пояснил Степан Григорьевич. – Ты вот скажи, Егор Александрыч… чего хмурый такой? А? Никак испереживался весь за салют? Ты не боись, все путем, Ильич в обиду не даст. Ох, чего тут было, когда ты уехал с фельдшеркой. Чего было! – покачал головой товарищ Борода, хитро зыркнув в мою сторону.

– И чего было? – глухо уточнил я, примерно представляя масштаб трагедии.

– Зойка-то наша… ну Зоя Аркадьевна… да… как она жаловалась инспекторше той. И недисциплинированный ты, и авторитетов не чуешь, и неслух окаянный.

– Ты гляди, так и сказала? – изумился Митрич.

– Ну, может и по другому как, но все одно. Неслух, говорит, и все тут, – отмахнулся Борода. – И режим не соблюдает, и пацанву дурному учит. Тут-то я и не выдержал…

Степан Григорьевич прервался и уставился на меня.

– И что сделали? – принимая правила игры, поинтересовался я.

– А вот взял и высказал Шпыне нашей все, что думаю! – рубанув воздух ладонью, объявил Борода.

– Вот прям-таки все? – прищурился Митрич.

– Все! наливай!

– Вот куда ты спешишь? А? – укоризненно посетовал дядь Вася, но огонь-воду, тем не менее, разлил.

– Не полни. По чуть-чуть, – пригрозил Степан Григорьевич. – И молодому поменьше, это он там в своей Москве привык к водке. К нашему-то еще приловчиться надо. Не дело это, ежели учитель по селу пьяным пойдет.

– И то верно, – кивнул Митрич, плеснув мне на два пальца.

– Так и чего сказал-то?

– Кому?

– Ну, Зойке-то нашей.

– А, Зое Аркадьевне, – завхоз погрозил дядь Васе пальцем. – Уважаемый человек Зоя. А вот характером не вышла… да-а-а… баба без мужика – это тебе не сахар, а отрава горькая…

– Эт точно, – поддакнул Василий Дмитриевич. – Ну, будь вздрогнем.

– Вздрогнем.

Мы снова чокнулись, выпили, закусили уже по-человечески, в голове моей слегка зашумело, огонь-вода приятным теплом прокатилась по гортани и мягко осела в желудке.

– Ты кушай, кушай Егор Ляксандрыч, – заботливо заворчал Митрич. – На-ка вот, Манин пирожок-от с мясом. Утром, поди, не успел? – полюбопытствовал названный батя.

– Успел, как не успеть. Такую вкусноту да не успеть, – улыбнулся я.

– А твоя-то? Поди не ела? Фигуру блюдет? – блеснув хитрой улыбкой, как бы невзначай поинтересовался дядь Вася.

– О, как, – настал черед удивляться Степану Григорьевичу. – Неужто с фельдшеркой сладилось? Быстро вы… – покачал завхоз головой. – В наше время такого не было… Ну да, времена нынче такие, быстрые… – проворчал Борода чуть осуждающе.

– Бери выше, – хохотнул Митрич. – Чего там, Ляксандрыч, чудит?

– Чудит, – скривился я.

– А нога-то, нога? – затормошил меня Беспалов.

– Фальшивка.

– Ты гляди, а? Ты гляди, говорю, деваха какая, ум что твоя палата.

– Да какая палата? – Степан Григорьевич переводил взгляд с меня на Митрича и обратно, мало что понимая из реплик Беспалого.

– О, Григорич, тут такая знатная история! Помогла-то моя настоечка, быстро на ноги болезную поставила. Считай, за ночь и подняла! – хохотнул Митрич.

– А ну, стоп, – завхоз чуть прихлопнул ладонью по столу. – Сказывай сначала.

– Дык, а я чего? Это вон Егор Ляксандрыч пусть сказывает, как умудрился двух девиц охомутать. Того и гляди, драка за нашего молодца начнется.

– Не начнется, – отмахнулся от такой чести.

Рассказывать ни о чем не хотелось, о мужики сообразили по третьему разу, и как-то незаметно вытянули из меня всю историю.

– Короче, умаялся я по полной программе, – закончил я свой рассказ. – Хуже всего, что эта дурында умудрилась действительно повредить ногу.

– Это как же так? – Митрич от удивления аж рот приоткрыл.

– А вот так, дядь Вася. Вот как знал, что табуретку надо иди выкинуть, или первой починить. Ножки подломились, ну и упала Лизавета вместе со стулом. Ума не приложу, как ее угораздило связки под коленом растянуть. Но что есть, то есть, теперь дня на три застряла, а то и на неделю.

– А фельдшерица чего?

– Вы о чем, дядь Вася? – не понял я.

– Чего Гринева-то говорит? Никак в сам деле сломала? – уточнил свой вопрос Митрич.

– Да не сломала, сказано: растянула, – объяснил товарищу завхоз. – Чего ты непонятливый какой.

– Да понял я, понял. А чего, настоечкой моей помазать, на барсучьем-то жиру, глядишь, к завтрему утру опять все пройдет, – хитро улыбнулся дядь Вася.

– Не в этот раз, Василий Дмитриевич. Оксана Игоревна диагноз подтвердила. Лежит Баринова в стационаре под ее присмотром.

– Кто лежит? – переспросил Борода.

– Лиза лежит, гостья моя, невеста бывшая.