Ирина Дегтярева: Иранская турбулентность

© Дегтярёва И.В.

© ИП Воробьёв В.А.

© ООО ИД «СОЮЗ»

Глава первая
Тихая жизнь в Тегеране

2017 год

Наступала та часть ночи, когда вечерний смог начинал рассеиваться. Оставалось всего несколько часов затишья до рассвета, когда Тегеран загудит десятками тысяч машин, голосов, гудков. Тонкими пронзительными нитями во весь этот гвалт будут вплетены азаны муэдзинов.

Но свежесть, если и наступит, то лишь на севере города, на отрогах Точала, горного хребта, зимой белоснежного, летом – дымчато-серого. Там, за почти крепостными стенами, прячутся виллы с бассейнами.

В низине города скапливается стойкий запах выхлопных газов и неистребимой пыли. Его ненадолго смывают только апрельские дожди. Но до следующих дождей так же далеко, как до возможности переселиться на север города.

Фардин Фируз мог считать себя довольно успешным человеком. За почти тридцать лет жизни в Тегеране он смог из южных районов города перебраться ближе к центру. «Перевалил» через условную линию бедности и обрел уверенный статус среднего класса, с квартирой в шестиэтажке и машиной, пусть это и старенький иранский седан «Пейкан», серый с малиновой полосой под дверцами.

Ночью припарковаться удалось лишь через две улицы от дома. В выключенном моторе что-то пощелкивало и посвистывало. Фардин наклонился к бардачку, но не стал его открывать, пошарил под нагретой пластиковой панелью, двумя пальцами ловко выудил из потайной щели крошечный цифровой диктофон, нагревшийся, словно все еще велась запись.

Омида пришлось окучивать целый год. Нет, он не имел отношения к вопросам ядерных разработок напрямую. Разве что косвенно… Он был одним из тех ученых, кто занимался созданием способов лечения от химических поражений.

Однако Омид до недавнего времени утверждал, что эти исследования в большей степени необходимы пожарным и сотрудникам химзаводов, а не военным и гражданским жертвам войны.

Но сегодня сработал, наконец, древний как мир способ развязать язык и не менее древний армянский арцах.

Из чего они его гнали – из винограда или из тутовника, Фардин не уточнял, главное, что самогон был крепким и армянин строго соблюдал конспирацию, торгуя запрещенным в Иране алкоголем.

О да, Мовес вел себя осмотрительно, в отличие от курдского торговца, лишившегося уже двух пальцев, по количеству задержаний за незаконную торговлю горячительными напитками…

Фардина волновал не столько способ лечения химических поражений, сколько область применения данных методик и связи Омида с военными. А они есть, эти связи, как убедился сегодня вечером Фардин, трезво фильтруя подогретую арцахом болтовню начальника.

Омид уже около года возглавлял исследовательский отдел Тегеранского медицинского университета. В структуре отдела функционировали шесть секций, и для работы в двух из них требовался специальный допуск.

Фардин взвесил на ладони диктофон, решая дилемму, оставить запись в машине или отнести домой. Старенький седан – не самый привлекательный объект для грабителей и не так уж часто в их районе обчищают машины, и все же… Но и дома хранить такой компромат – риск еще больший.

Фардин ежедневно, ежечасно держал в уме возможность задержания и обыска. Нельзя давать ни малейшего повода иранским контрразведчикам. Они могут произвести арест и обыск по доносу, по подозрению, но если им в руки попадут вещественные доказательства его разведывательной деятельности, шансы выжить резко упадут до нулевой отметки.

Отправить запись по интернету и тут же уничтожить ее было бы оптимальным вариантом. Но интернет в Иране медленный, ограниченный, а стало быть, находится под строгим контролем спецслужб. Местные научились обходить препоны, но таких умельцев не слишком много, им «разрешают», но и следят за ними наиболее пристально.

Путями, проторенными местной контрразведкой, Фардин не ходил. Он предпочитал более долгие, обходные дороги, через Турцию, Венесуэлу, Сербию… Однако часто выезжать не мог. Отпуск, командировка – вот и все возможности.

Оглядев пустую ночную улицу, Фардин опустил в карман легкого пиджака диктофон. Бросил в рот жевательную резинку, которую ему сегодня утром все-таки продал назойливый мальчишка, бежавший за его машиной полквартала. Она оказалась вишневой, и, как надеялся Фардин, перебила запах арцаха, хотя и выпил-то он немного. Ему не приходилось хитрить – Омид пил за двоих.

Фардин выявил у него эту слабость к алкоголю, когда поехал вместе с ним в командировку в Турцию. Он знал, что многие иранцы ездят в Турцию и в некоторые другие страны именно за выпивкой и проводят отпуска в состоянии регулярного подпития, а то и вовсе в непотребном виде. Омид, как выяснилось, относился к первой категории. Проводил все свободное время, поддерживая легкий градус алкогольной радости…

Заперев дверь в машине на ключ, по старинке, безо всяких электронных штучек и пройдя половину пути до дома, Фардин остановился в тени огромной акации. Отсюда его не могли увидеть те двое с автоматами Калашникова, стоявшие в круге света уличного фонаря рядом с белым джипом «Ниссан».

КСИР [КСИР – Корпус стражей исламской революции – Здесь и далее примеч. автора]. Здоровенные бородатые ребята в форме стражей будут приветливы и вежливы лишь до тех пор, пока не учуют запашок водки… Хотя они, в общем, по другой части.

Сейчас стражи рыскают по городу в поисках подпольщиков, связанных с заграницей – азербайджаном, Саудовской Аравией, Израилем, Великобританией.

С 2005 года произошло одиннадцать терактов, около двадцати офицеров и рядовых КСИР погибли. Вполне обоснованно, что они усилили патрули, только Фардину это не по душе. Не ночевать же в машине. Бредущий ночью по пустынной улице человек вызовет у стражей интерес.

Документы у Фируза в полном порядке, но запашок алкоголя, смешанный с ароматизатором вишневой жвачки, – это уже повод для задержания и позорного телесного наказания плетью или палкой. Но что еще хуже – тюрьма на месяц или два. Фардин знал, тюрьма для него – это критическая точка на графике его существования в Тегеране. Второй раз заключения он не выдержит.

Фардин никогда не забудет ту жуткую ночь 1990 года, когда пришли его арестовывать, выбив хлипкую дверь в квартире дяди Ильфара. Как страшно кричала бабушка. С растрепавшимися седыми волосами она стояла посередине комнаты в ночной рубашке и босая. Фардина повалили на пол, лицом вниз, и все, что он видел – ботинки чужаков и бабушкины ступни, одутловатые, в фиолетовых прожилках, такие нездоровые и натруженные за прожитые годы.

В тот момент в голове жужжал целый рой мыслей, и все они жалили нещадно – он не ожидал столь стремительного развития событий и… провала. Однако, несмотря на страх и даже панику, молчаливую, не сопровождаемую активной мимикой, он больше всего переживал за бабушку. Фардин проклинал тот миг, когда согласился на уговоры и взял ее с собой в Иран.

Оторвать ее от родного дома в Баку, от могилы мужа казалось кощунством. Им пришлось бросить все вещи. Фардин запретил бабушке брать фотографии, в том числе и старинные, на плотном картоне, оставшиеся с тех времен, когда ее семья жила в Ширазе.

Они были вынуждены оставить в Баку и все документы, кроме советских паспортов, причем паспорт Фардина был слегка подправлен… Взяли лишь небольшой чемоданчик с одеждой и завернутые в бабушкин чулок серебряные ложки и вилки.

И она ведь не хотела ехать… Сначала в Ленкорань, затем пришлось идти через границу, оказавшись вне закона. Ильфар почти сразу приехал за ними на машине, которую одолжил у соседа.

Ложки и вилки – все, что осталось на нынешний день у Фардина из семейного имущества, да пара ковров от дяди Ильфара, сотканных мастерами еще в восемнадцатом веке, и почти такой же древний джанамази [Джанамази (перс.)– ковер для намаза] с почти до дыр затертым михрабом [Михраб – арка, центр которой совпадает с Киблой – направлением на священную Мекку].

Продав эти ковры, особенно исфаханский, Фардин мог уехать в Европу, скажем, в Париж, прикупить там небольшую квартирку и жить безбедно на проценты от оставшихся денег, положенных в банк.

Ковры сохранились на редкость хорошо, даже серебряные и золотые нити ничуть не потускнели, подчеркивая красоту трилистников и вьюнков растительного узора. Уже и цветы истлели, которыми вдохновлялся древний мастер, да и сам мастер бродит по садам аль-Фирдауса [Аль-Фирдаус – рай], тоскуя по своему станку и отполированному до блеска челноку, сделанному из пальмы. А ковры не распались в прах…

Стоять под акацией становилось опасно, углядят его в глубокой тени ксировцы, это вызовет еще большие подозрения, чем если бы он просто прошел мимо них посредине жаркой ночи.

Рубашка липла к телу, хоть и небольшая порция арцаха усиливала жар в лице, по лбу струился пот. Фардин ощупал диктофон через ткань кармана. И, пятясь, вернулся к машине. Присел на капот и закурил «Forvardin».

Он покупал самые дешевые сигареты, по восемь тысяч риалов за пачку. Привык экономить, хотя и зарабатывал довольно неплохо по меркам Тегерана – тринадцать миллионов риалов – около трехсот долларов, больше или меньше, в зависимости от колебаний курса, впрочем, инфляция неумолимо делала эту сумму меньше.

От дешевого табака саднило в горле, и дым разъедал глаза, но Фардин докурил до фильтра, поскольку привык все делать основательно. Он снова коснулся кармана с диктофоном и решительно пошел в противоположную от дома сторону. Сделал солидный крюк и приблизился к своему подъезду с другой стороны, где росло две сосны с сильно обчекрыженными ветками, а у их основания – лохматый куст аморфы, который замаскировал Фардина и позволил ему проскользнуть к ступеням подъезда незамеченным.

Дом напоминал неровно поставленные один на другой кубы со стеклянной передней гранью – просторными балконами с прозрачным ограждением и массивными, на металлических ножках, цветочными ящиками, глубокими, на высоту ограждения. Еще Зиба высадила в ящики базилик и тимьян. От ветерка аромат этих трав заносило в квартиру и навевало мысли о Средиземноморье и средиземноморской кухне. Иногда Фардин общипывал куст тимьяна, чтобы пожарить себе мясо в масле с веточкой, пахнущей то ли хвоей, то ли лимоном.

Перед тем как зайти к себе в квартиру, расположенную на последнем этаже, Фардин, выйдя из лифта, поднялся по узкой лестнице на крышу. Тут стояло несколько шезлонгов и зеленых зонтиков от солнца. Под ногами шуршал белый гравий, рассыпанный по всей поверхности крыши, защищающий верхние этажи от палящего летнего солнца. В дальнем углу за одним из кирпичей в кладке вокруг вентиляционного шкафа у Фардина был устроен тайник, куда он сейчас и спрятал диктофон. Только избавившись от него, почувствовал себя лучше.

Он прилег на шезлонг, пытаясь увидеть звезды за светящимся облаком из смога и множества огней Тегерана. С этой точки он мог видеть половину города, ниспадавшую черной мантией, усыпанной драгоценными камнями огоньков – рубинами, янтарем, изумрудами и бриллиантами. В Тегеране не жалели электричества на иллюминацию. Даже сейчас на крыше, когда тут никого нет, светились многочисленные лампы подсветки вдоль бордюра, огораживающего край крыши, привлекая летучих мышей. Маяком над остальными огнями горел мутно-красный, словно хмельной, огонь на телевизионной башне.

Чаще Фардин испытывал чувство покоя при виде ночного Тегерана, но иногда ему казалось, что он в замкнутом пространстве, даже здесь, под открытым небом, а Точал давит своим каменным массивным телом высотой в почти четыре тысячи метров. И когда зимой вершину горы припудривало снегом, ощущение темницы не исчезало до конца. Некуда деться и, даже если придется скрываться, перейти на нелегальное положение и попытаться бежать – удастся ли?