Снимаю шарф, аккуратно сворачиваю его и прячу в куртку.

Живот сводит от голода. С утра я съела только пирожок в нашей столовой и выпила стакан чая.

Иду на кухню. В выходные покупала макароны, крупы. Можно сварить что–нибудь на ужин.

Михаил сидит на своем месте. Большой, грузный боров. Даже глазки такие же маленькие, узкие с редкими ресницами. Если бы он ухаживал за собой, мылся и брился чаще, можно было видеть в нем мужика, а так – животное. Свинья. По–другому язык не поворачивается его назвать.

Его место – между столом и холодильником. Вся кухня как на ладони. Любое перемещение в поле его зрения.

Пялится опять осоловелым взглядом, пока я кастрюлю достаю из нижнего ящика и пачку макарон из верхнего.

– Как дела, Анна? Двоек много наполучала?

Я вообще–то отличница. И в школе была, и в колледже учеба дается легко. Две сессии автоматами закрыла. А этот чуть ли не каждый день про двойки спрашивает. Терпеть его не могу.

– Нет, – выдавливаю из себя нехотя.

Наливаю воду из–под крана в кастрюлю, ставлю на плиту. Открываю форточку, потому что дышать нечем.

На столе стопки, корки, крошки и пустая консервная банка кильки в томате. От нее тоже воняет.

– Мама где? – спрашиваю, собирая все со стола в мусорное ведро.

– С утра дрыхнет, – кривится.

Убрав ведро под мойку, ухожу из кухни, чтобы не видеть противную рожу отчима, пока греется вода.

Мама спит в зале на диване. В цветастом халате, теплых носках. Темно–русые с проседью волосы торчат в разные стороны.

– Мам, – подхожу к ней, треплю за плечо.

Пьяная! От нее тоже несет.

– Мам, вставай, я макароны варю, сейчас кушать будем.

Бубнит что–то недовольное, не просыпаясь.

Возвращаюсь на кухню.

Но лучше бы я туда не заходила. И вообще не стоило в этот день дома появляться.

Глава 3

Аня

– Вик, – всхлипываю в трубку.

А ведь реветь не хотела. Репетировала перед тем, как позвонить подруге, дышала глубоко и часто, чтобы голос был твердым.

Не сработало.

Сорвалась, как только она ответила на звонок.

– Анька? Ты где? Что с тобой? Что случилось? – встревожилась подруга.

– Я из дома ушла, – голос дрожит.

Тыльной стороной ладони смахиваю со щек горячие мокрые дорожки. Неровно выдыхаю и отворачиваюсь от любопытных глаз других посетителей кафе. Хорошо, что среди них нет знакомых.

– Куда ушла?

– Совсем ушла. Не могу я там больше.

– Опять отчим шуточки похабные отпускал?

– Хуже. Приставал. Лапал.

В ушах стоят его омерзительные причмокивания и угрожающее «Никуда не денешься, вернешься, уж я с тобой поговорю как следует».

Старый извращенец! Мерзкий, поганый, дурно пахнущий! С противными свинячьими глазками, губами–пельменями и вечно сальными лохматыми волосами.

Меня передергивает от отвращения. Пятую точку до сих пор жжет от смачного шлепка Михаила, а ладонь – от пощечины об его небритую щеку. Мало я ему вдарила, но и этого хватило. Он так рассвирепел, когда я зарядила ему по морде, что я не на шутку испугалась. Схватил меня за руку, я чудом увернулась, бросилась прочь из кухни. Успела сбежать в свою комнату, запереть дверь, слава богу, догадалась еще год назад врезать замок.

Михаил стал ломиться в мою спальню, да так, что дверь начала ходить ходуном. Еще немного и снес бы ее. Я заорала, что вызываю полицию. Отчим почмокал под дверью, пригрозил «своими методами воспитания», грязно выругался, плюнул и ушел обратно на кухню. Загремел кастрюлей. Запахло сгоревшими макаронами.

А я быстро покидала документы и кое–какие вещи в спортивную сумку и сбежала.

Рука чуть выше запястья болит. На коже проступают синяки.

– А мать? – спрашивает Вика спустя паузу. Она тоже в шоке.

– Спит она. Пьяная. Будь она трезвая, он бы не посмел…

– Вот урод. Ты где сейчас?

– В кафешке напротив моего дома.

Бывшего дома! Но туда я ни за что не вернусь. Если только мать выгонит отчима или он сам сдохнет. Ни первое, ни второе, увы, не сбудется в ближайшее время. Мать за этого мерзавца держится обеими руками, прикрываясь тем, что без мужика женщине жить трудно, а на мои жалобы выставляет виноватой меня же. Ревнует.

Он здоровенный бугай. У него даже зубы никогда не болели, не говоря уже о чем–то другом. Лет до ста точно доживет.

Сквозь стекло с дождевыми потеками смотрю на дом напротив. Дом, где я жила с рождения. Половина квартиры по документам принадлежит мне, но жить я там больше не могу. И раньше это был ад, а теперь…

В окнах темно, только в кухне горит свет.

Ждет, боров поганый, когда я вернусь.

А я не вернусь! Ни за что!

Раньше я терпела его похабные шуточки, старалась не замечать жадных липких взглядов, пыталась быть тихой и незаметной. Никаких откровенных нарядов, красивых причесок, макияжа. Даже помадой не пользовалась, чтобы не привлекать внимания отчима.

Но он все равно меня видел! И ждал.

Ждал, когда я стану совершеннолетней. Пытался понравиться – комплименты, конфетки. Я его не могла терпеть с первого дня появления у нас дома. Когда мать забыла про меня и вся погрузилась в новые отношения.

Потом я выросла. Он осмелел. Начал намекать, пошло шутить, трогать! А когда мы оставались наедине – зажимать и лезть с поцелуями!

Я вырывалась, жаловалась матери. Она ругала меня.

Меня!

Собственную дочь!

Что я наговариваю на Михаила. Что он хочет стать мне настоящим отцом. А я неблагодарная!

Последний год я приходила домой только ночевать. Все остальное время – на учебе или случайных подработках. Бралась за все подряд, лишь бы накопить на съем квартиры или комнаты. Просила общежитие, но городским не дают.

Пришла сегодня пораньше домой… Лучше бы вообще не приходила.

– Ладно, дуй ко мне, диван в твоем распоряжении, – вырывает меня из грустных мыслей подруга. Она единственная, кто в курсе подробностей моей жизни.

– Спасибо, Вика! – от благодарности за приглашение щиплет глаза. – Пара дней меня спасут! А потом я что–нибудь придумаю.

– Живи сколько хочешь. Только у меня тут это… – мнется подруга.

– Что?

Неужели у Вики кто–то в гостях? Тогда я буду лишней. Не хочу доставлять неудобства. Но просить помощи больше не у кого. Перебрала номера в контактах, отмела всех сокурсниц. Родственников, кроме матери, у меня нет.

– Да так, ничего. Жду.

– Вик, если я буду мешать, то…

– Никому ты не будешь мешать, – перебила подруга. – Нам самим бы поспать дали.

Не понимаю, о чем она, но спросить не успеваю, Вика сбрасывает звонок. Идти кроме подруги больше некуда. И денег на съем жилья нет. Я скопила немного, но два месяца назад мать сильно простудилась, потому что спала пьяная с открытым балконом. Пришлось потратиться ей на лекарства. У нее самой денег не было, а что там у Михаила я даже не спрашивала. Потом еще оплатила коммуналку, купила продукты.

На данный момент у меня на карточке чуть меньше двух тысяч, а до стипендии еще неделя. Которой тоже ни на что не хватит.

Беру спортивную сумку с вещами – все, что успела собрать на первое время. Не глядя по сторонам, иду к выходу. Мне кажется, все на меня смотрят и жалеют. Как будто у меня на лице написано, что я теперь бомж.

Втягиваю голову в плечи, максимально пряча лицо в чужой клетчатый шарф.

На улице зябко, моросит ледяной дождь, осень сырая и ветреная.

Надеваю шарф на голову, перекидываю лямку сумки через плечо. Спрятав руки в рукава, иду в сторону остановки.

Еще полчаса и город погрузится в темноту, хорошо, что не слишком поздно, а то пришлось бы тратиться на такси, чтобы добраться до Вики.

Глава 4

Аня

С Викой Ивановой мы знакомы еще со школы. Изначально она училась в параллельном классе, потом, после седьмого, произошло распределение. Так, сидя за одной партой, начали общаться и дружим до сих пор.

Вика после школы пошла на курсы косметолога, а я – в педучилище. Подруга давно работает и полностью себя обеспечивает, даже позволила себе снять отдельную квартиру, а у меня всего лишь второй курс, мать–алкоголичка и ненавистный отчим.

К тому времени, как я добираюсь до дома Виктории, на улице окончательно стемнело и похолодало. Только желтые окна многоэтажек приветливо мигают сквозь жухлые листья вязов.

Надо было забрать зимний пуховик и сапоги. Курточка, в которой я ушла из дома, для такой погоды слишком тонкая, кроссовки легкие в сеточку. Когда сбегала, ни о чем не думала, кроме как быстрее скрыться с глаз Михаила.

Когда теперь смогу явиться домой – неизвестно. Если только караулить, когда Михаил куда–нибудь уйдет.

Это несправедливо! – вспыхивает во мне обида.

Квартира записана на меня и мать, отчим там вообще никаким боком, даже не прописан, а я не могу там жить. И управу на Михаила тоже не найти. Изворотливый жук. Стоит мне начать на него жаловаться матери, он во всем выставляет виноватой меня – якобы я его соблазняю. Мать бесится и… ненавидит меня. А я… ее.

За нелюбовь.

Отца своего я не знаю. По словам матери, он был командировочным. Месяц снимал комнату в бабушкиной квартире, а когда уехал, мама узнала, что беременна. Врачи запретили делать аборт. Адреса моего отца никто не знал.

Так родилась я.

Мой биологический отец не знает о том, что у него есть дочь.

Я часто думала о том, какой он, где живет, чем занимается. Возможно, у него есть семья, дети. Мои сестры и братья. Вот бы посмотреть на них. Просто посмотреть.

Всегда чувствовала себя лишней, ненужной, обузой. Мать говорит, внешне я похожа на своего отца, наверное, поэтому у нас никогда с ней было близких отношений. Она на всю жизнь затаила на него обиду, что он ее бросил. Дома ни одной его фотографии. Я даже фамилию его не знаю. Мать записала на свою девичью. Отчество дедушкино.

Одна бабушка меня жалела и по–своему любила. Когда мне было двенадцать, ее не стало. А через год мать сошлась с Михаилом, и я опять мешала. Матери. Но не ее мужику. Поэтому старалась быть тихой и незаметной. Училась хорошо, до ночи пропадала в библиотеке, лишь бы не идти домой. После окончания школы поступила в педколледж.

Со временем желание узнать своего биологического отца пропало. Если ему не интересна женщина, с которой когда–то у него была связь, то ребенок, который получился в результате, и подавно ему не нужен.

Перед дверью подруги грею ледяные пальцы дыханием, нажимаю на звонок.

Вика открывает практически сразу. Окинув меня сочувствующим взглядом, качает головой. И… порывисто обнимает.

Как родной мне человек. Как сестра, которой у меня никогда не было, но о которой я всегда мечтала. Помню, когда была маленькой, просила маму купить мне сестренку.

Не купила.

Объятия Вики рвут во мне какую–то струну. Меня прорывает. Все, что копила в себе, вырывается наружу в виде громких рыданий с подвываниями.

– Ну–ну, чего ты, Анютка? – Вика ласково гладит меня по спине. – Вот увидишь, все еще наладится.

Я не верю. Я устала надеяться. Каждое утро просыпалась с верой, что день будет лучше прежнего, а получается наоборот.

Бездна какая–то. Бездонная и беспросветная.

Подруга терпеливо ждет, когда я проревусь, затем снимает с моего плеча сумку, тащит ее внутрь квартиры.

– Проходи, раздевайся, сейчас покажу тебе где что и чай поставлю. Тебе надо согреться, не дай бог простынешь.

Сняв обувь, шарф и куртку, иду следом за ней. После лавины слез и истерики на душе стало легче, только немного трясет от холода. Я промокла насквозь, пока дошла до Вики.

Подруга ведет меня в комнату, которая служит залом. Тут окно с балконом, телевизор на стене, диван, журнальный столик. Я была здесь в гостях несколько раз.

– Вот твой диван, устроишься тут, – оставляет на нем сумку.