– Да я хоть на коврике, – шмыгая носом, улыбаюсь и стираю рукавом новый поток слез.

– Подушка, одеяло и белье внутри, – Вика приподнимает сидушку, показывая отсек для вещей. – Шкафа, правда, нет. Я хотела встроенную стенку, но дорого, блин, так что пока так… – сетует подруга, виновато разводя руками.

– Что бы я без тебя делала, Вик? Ночевала бы на лавочке или вернулась бы домой…

Второе точно нет!

– Давно тебе, Анюта, оттуда уйти надо было. Молодец, что мне позвонила. На неделе хозяйка придет квартиру проверять и за деньгами, попрошу, чтоб разрешила тебе остаться. Вдвоем веселее будет. Но оплата пополам, – поднимает вверх палец.

– Договорились! – сглатываю комок, подбирающийся к горлу. Не верится, что одним звонком подруге решилась моя глобальная проблема. – Я найду работу, буду платить.

– Когда найдешь, тогда и заплатишь. Давай, иди мой руки и на кухню приходи, будем твое новоселье отмечать. У меня конфеты с ликером есть, клиентка подарила.

Вика красавица. У нее блестящие черные волосы до плеч, аккуратные брови с красивым изгибом, чуть вздернутый носик и пухлые, слегка подкачанные губы. Она настолько красива, что краситься не надо. Ну и ручки ухоженные, с красивым маникюром. А как иначе, если она делает людей красивыми.

Ростом и комплекцией мы с ней одинаковые, только она яркая, а я невзрачная серая мышь с русыми волосами, собранными в хвостик.

Иду в ванную.

На полках нет пустого места – все в баночках, скляночках, флакончиках…

– М–м–м! – стону от удовольствия, подставив ледяные руки под струю горячей воды.

Чуть согревшись, привожу себя в порядок, выхожу.

Вика на кухне накрывает на стол. Греется чайник.

– Давай помогу.

– Ага, – подсовывает мне разделочную досточку, нож и палку сырокопченой колбасы. – Я не готовила сегодня, бутербродов сейчас наделаем, чаек заварим.

Сглатываю голодную слюну и режу тонкими ломтиками. Подруга режет сыр.

– Ого. Это он тебя так? – поднимает мою руку, разглядывая свежие синяки от пальцев. – Отчим?

– Угу, – прячу их, натягивая рукав.

– А если в полицию на него заявить? За домогательство?

– Кто мне поверит? Да и не хочу я грязи. Матери еще достанется…

– Тихо! – поднимает нож вверх. Прислушивается. Я тоже. – Слышишь?

Глава 5

Аня

– Слышишь? – Иванова замирает с поднятым ножом в руке.

Прислушиваюсь.

– Писк какой–то, – смотрю на подругу.

– Во–от, – кивает, – из–за этого писка спать невозможно. И не только мне. Весь подъезд мучается. Идем.

Вика кладет нож, идет из кухни.

– Куда?

Сгораю от любопытства.

– Идем, идем, – манит рукой, приглашая следовать за собой.

Ведет меня к себе в спальню.

Кручу головой, осматриваясь. Не видела эту комнату после ремонта.

– Как красиво и уютно тут стало.

Белые в серебристый цветочек обои, красивый тюль на окне, плотные серебристые шторы. Кровать изголовьем к стене, тумбочка с торшером, на полу ковер с длинным мягким ворсом, в углу фикус.

– Еще тихо было бы, – ворчит подруга. – Хотела шумоизоляцию сделать, да квартира не моя, да и дороговато.

Тут действительно писк громче. Не могу понять откуда звук.

С немым вопросом обращаюсь к Вике.

– Ребенок там у него. Девочка.

– Ребенок? У него? – ничего не понимаю.

– Да мужик там живет. За стенкой, – поясняет, показывая на стену напротив. – У нас с ним спальни смежные, черт бы побрал эту планировку! Раньше–то он с женой жил, спать не давали совсем другими звуками, ну ты понимаешь, – Иванова многозначительно поиграла бровями. – Короче, жена его при родах умерла, а он вот – с ребенком. Пока похороны, то, се, малышка в роддоме была, а теперь вот – дома. Мне кажется, она у него совсем не спит. Пищит днем и ночью то тише, то громче. Я уже беруши себе купила, потому что спать невозможно. Хотела в зал перебраться, но там диван неудобный, а спальню сделать планировка не позволяет, да и хозяйка будет против.

– О боже! – ужасаюсь, представив, какое горе у мужчины и новорожденной малышки. – Он что – совсем один? А родственники, друзья?

– Не знаю. Никого не видела. Он раньше видный мужик был, я даже флиртовала с ним, думала – ну вдруг… А он нет, кроме жены никого не замечал. Смотрел на нее такими глазами… Хотела бы я, чтобы на меня так же смотрели. Как на богиню. И ноги чтоб целовали. И руки. И вообще везде, – коротко хихикает, но тут же принимает серьезный вид. – Короче, недавно встретила его, – пальцем Вика показала на стену, имея в виду соседа, – не узнала. Подумала, бомж какой к нам в подъезд забрел. Хотела участковому звонить, жаловаться, пригляделась – сосед… Оброс, постарел, даже не поздоровался. Да–а, незавидная судьба у обоих.

– Может, ему помощь какая нужна? – прислушиваюсь к писку.

Он не прекращается ни на секунду.

– Да ему уже весь подъезд помощь предлагал, отказывается. Нелюдимый стал. Замкнулся. Мне кажется, он того, – Вика покрутила пальцем у виска, – тронулся от горя. Еще немного и терпение мое лопнет. Сама лично позвоню в опеку, пусть делают уже что–нибудь с ними. Ладно, пойдем обратно, есть охота.

Возвращаемся на кухню.

Машинально режу колбасу, а сама слушаю жалобный плач ребенка. Сердце щемит от этого звука.

Помню, бабушка рассказывала, что мать меня оставляла маленькую одну, а сама уходила куда–то. Ба придет к нам в гости, я стою в кроватке, мокрая, зареванная, с соплями до колен. Иногда даже с сорванным голосом. Она говорила, что пугала мать, что пожалуется куда следует и меня заберут в детдом. В итоге, забрала меня к себе сама. А спустя какое–то время и мать к ней вернулась. Надоело по съемным квартирам скитаться. Но я помню, что она все равно, бывало, пропадала.

Как хорошо, что у меня была бабуля. Она меня любила.

– Ты режь, режь, – Вика подталкивает локтем.

– Прости, задумалась.

Чайник, вскипев, отключился. Хозяйка разлила кипяток по кружкам, кинула по пакетику заварки.

Я закончила с нарезкой, начала собирать бутерброды.

Из головы не идет история Викиных соседей, а между тем девочка продолжает плакать. Не могу не думать о ней. Сердце кровью обливается. Страдает же малышка.

– Ешь давай, – подруга двигает ко мне ближе тарелку с едой. Берет сама.

Едим в относительной тишине.

Жую бутерброд, не чувствуя вкуса.

Я переживаю, что вся такая бедная, несчастная, нелюбимая, а оказывается, есть люди, которым намного хуже, чем мне. Не знаю, как вдовцу за стенкой, а его дочке так точно очень плохо. Она маленькая совсем, а мамы у нее уже нет. Она никогда не услышит ее голос, не почувствует ее запах, не говоря уже о грудном молоке.

Я к своей матери не питаю родственных чувств, но она у меня хотя бы есть.

Как несправедлива судьба!

А вдруг ее отец ее не кормит? Может, с ним самим что случилось, а никто не реагирует…

– Ты, Анютка, тоже себе беруши купи, а то реально невозможно спать, – отвлекает меня из раздумий Вика.

– Ребенок сильно плачет, – слышу, как поменялся писк на надрывный плач. – А вдруг с ее отцом что случилось, а малышка одна или…

– Ну, иди, проверь, – скептически хмыкает подруга.

– Пойду, – вдруг решаюсь. – Мало ли…

– Ты серьезно, что ли?

Вике хватает одного пристального взгляда в мои глаза, чтобы понять, что я не шучу. Она закатывает глаза к потолку, качает головой.

– Да не откроет он тебе. А если откроет, не пустит или вообще пошлет.

Пусть не пустит. Пусть пошлет. Главное, чтобы был жив и в себе.

Я уже у порога и сунула ноги в тапки, на которые указала Вика.

– Какая квартира?

– Сорок третья. Анюта, ты только недолго. Завтра вставать рано.

– Ага.

– Если что, я замыкаться не буду, сама потом закройся.

– Ладно.

Вылетаю на площадку. Пробежавшись взглядом по номерам соседних квартир, вижу сорок третью и решительно нажимаю на звонок. Прижимаюсь ухом к двери, прислушиваясь. Ребенок кричит, ничего не происходит.

Глава 6

Аня

Вылетаю на площадку. Пробежавшись взглядом по номерам соседних квартир, вижу сорок третью. Она рядом с Викиной.

Решительно давлю на звонок. Прижимаюсь ухом к двери, прислушиваясь. Ребенок кричит, ничего не происходит. Может, звонок не работает или отключен.

Стучу. Еще раз. Громче. Дольше. Нетерпеливо.

Дверь распахивается неожиданно, едва не сбив меня с ног.

Отскакиваю, таращась на хозяина сорок третьей.

Шкафообразная фигура стоит в темном коридоре, и первая моя осознанная мысль – бежать. Потому что эта фигура внушает неконтролируемый страх.

– Ну? – звучит глухой и недовольный голос.

Какой огромный мужик. Он вообще человек? Обросший, весь в черном и смотрит недобро.

Я забыла, зачем долбилась в его дверь!

Вытаращив глаза, изображая рыбку, брошенную на сушу, делаю шаг назад. Чувствую, как пятки виснут в воздухе – я встала на самый край лестницы. Еще чуть–чуть, достаточно дуновения сквозняка и…

Но тут же сквозь грохочущий пульс в ушах слышу детский крик. И страх притупляется. Шагаю вперед.

– У вас ребенок плачет… громко… – решительно заглядываю под руку гориллы в квартиру. Там тоже темно.

– Ну?

– Грыжу накричит, лечить трудно.

– Ну?

Заладил…

Других слов не знает или оглох уже?

Мысленно сжав страх в кулак, зажмуриваюсь и… была не была!

Юркаю под руку гризли.

В чужую квартиру.

Как в горящую избу.

Ща–ас как схватит за шкирку, да как вышвырнет…

Но нет, не чувствую, чтобы кто–то ловил или орал вслед.

Приоткрываю один глаз, чтобы сориентироваться. Второй. В полумраке вижу свет из дальней комнаты. Той самой, что смежная со спальней Вики. Оттуда доносится надрывный плач, и туда несут меня ноги.

Запоздало думаю, что в квартире может быть кто–то еще кроме хозяина и младенца. И что врываться в чужую квартиру без разрешения нельзя. Но этот плач… Он перекрывает всё.

Влетаю в комнату. Взглядом выхватываю кроватку с балдахином и подвесной музыкальной игрушкой, которая в данный момент крутится без звука.

В кроватке лежит, машет ручками и кричит маленький красный комочек. Контрастно смотрится белый памперс на тельце малышки.

– Маленькая девочка, – наклоняюсь к малышке, поглаживаю ее по памперсу. Она, услышав чужой голос, притихла, прислушиваясь. – Здравствуй. Какая ты хорошенькая, – улыбаюсь ей, а у самой сердце сжимается от жалости и несправедливости судьбы. – Не плачь, маленькая моя. Ты такая красивая…

Трогаю ее пальчики. Они сжимают мой палец. Теплые, значит, ребенок не замерз, плачет по другой причине.

Беззубый ротик вот–вот разразится новой порцией крика.

– Тише, девочка, тише, сейчас мы разберемся, что с тобой. Да?

– Она голодная, наверное, – поднимаю глаза на ее отца.

Гризли прошел следом за мной, встал в проходе, смотрит зверюгой, что я делать собираюсь. Одно неверное движение и кинется.

Но при дочке, наверное, не посмеет.

Ага. Она кроха совсем.

А он сам темный, стоит в темноте, один силуэт вижу.

Страшный какой.

Пожимает плечами.

– У вас врач был? После выписки из роддома к вам должна была прийти патронажная сестра.

– Была.

Уже хорошо.

– Она должна была оставить вам график кормления.

– Там. На кухне, – взмахивает головой.

– Когда вы кормили дочку в последний раз?

– Час назад, – оглянувшись назад, видимо, чтобы посмотреть на время, ответил.

– Возможно, смесь не подходит, поэтому животик болит. Или газики…. А может быть она пить хочет или… – вспоминаю, что еще может быть, – или она вздрагивает во сне и пугается, надо пеленать.

Да что с ним говорить? Стоит чурбаном бесчувственным, плечи опустил. Такой не кинется.

– Мне нужно помыть руки. А вы пока возьмите дочку на руки, пусть она почувствует, что не одна.