– Начинал я свою жизнь с вида на мусор, – ответил Евгений Иванович. – Из моего окна была видна помойка, это были тридцатые годы. Голодные собаки, крысы бегали вокруг. И сейчас из окна моего дома тоже видна помойка. Запах тянется смрадный, особенно летом, когда земля нагревается. Мухи жужжат, тухлятиной пахнет. Помойка – это обрамление моей жизни, а посередке между двумя помойками – я. Главное для меня в 20 веке – то, что я уцелел. Война меня уберегла. И я не жалуюсь.

День у меня наполнен малюсенькими импульсами какого-то счастья, интереса, живинки в душе. Сам по себе я человек острый, вернее, остро чувствующий. И я многое вижу, это позволяет мне писать. Глаза – мои фотоаппараты. В пустяке я порой вижу судьбу, что может стать сюжетом.

Евгения Ивановича уже нет на свете, а эта документальная запись сохранилась. Я часто вспоминаю его фразу про «глаза-фотоаппараты». Наверное, у каждого работающего в кино или на телевидении должны быть такие глаза.

Монтировали программу в начале лета, во дворе цвели яблони. На Шаболовке царила семейная обстановка. Помню, режиссер Елена Никитан – талантливая, красивая женщина – приходила на монтаж с ушастой собакой. Это случалось обычно в выходные дни, когда сотрудников на студии было немного. Собака была породистая, кажется, бассет. В аппаратной она чувствовала себя превосходно, смотрела на всех большими печальными глазами, но большую часть времени дремала где-то под столом.

Вскоре телеканал «Культура» поменял свой адрес, все студии переехали на улицу Малая Никитская, в знаменитый Дом звукозаписи. Мне повезло, мои прежние знания пригодились. Все завертелось, закружилось. Сценарии, съемки, командировки. Зарплата была ничтожной, но какой интересной и насыщенной стала моя жизнь!

2. Печальная Вологда

В 2006 году на Соборной площади Вологды мы снимали фильм о поэте Николае Рубцове. «Мы» – это съемочная группа телеканала «Культура»: молодой режиссер Ярослав Гриневский, редактор Люба Перова, оператор Анатолий Авагин и я, сценарист.

Когда приехали в Вологду, казалось, город переполнен образами Рубцова. Памятники, музеи, улицы, дома, сам воздух города – все дышало и звучало поэзией, щемящей, невысказанной грустью.

Печальная Вологда дремлет
На темной печальной земле,
И люди окраины древней
Тревожно проходят во мгле.

Мы нашли дом на улице Александра Яшина, где жил последние годы Рубцов и где так неожиданно оборвалась его жизнь.

Была поздняя осень, дом казался серым и мрачным, сверху неказистого балкона на нас хмуро глазела черная кошка. Сам Рубцов – бродяга и бессребреник – не очень любил этот дом и квартиру, полученную в конце жизни.

Окно, светящееся чуть.
И редкий звук с ночного омута.
Вот есть возможность отдохнуть.
Но как пустынна эта комната!

Мне странно кажется, что я
Среди отжившего, минувшего,
Как бы в каюте корабля,
Бог весть когда и затонувшего.

Почему он так писал? Откуда это тайное знание? Он сам называл себя «загадкой мироздания» в знаменитом стихотворении про мчащийся поезд:

Вместе с ним и я в просторе мглистом
Уж не смею мыслить о покое, —
Мчусь куда-то с лязганьем и свистом,
Мчусь куда-то с грохотом и воем,
Мчусь куда-то с полным напряженьем
Я, как есть, загадка мирозданья…

Его считали тихим лириком, воспевающим деревню и сельские пейзажи, но мне думается, Рубцов – философ и провидец. Мчащийся поезд – это метафора страны, которой уже нет, которая называлась «Советский Союз». И неслась она к погибели.

«Поезд мчался с полным напряженьем
Мощных сил, уму непостижимых,
Перед самым, может быть, крушеньем
Посреди миров несокрушимых».

После Вологды мы отправились в село Никольское, где прошло детство Рубцова и где он скрывался от мирской суеты. Село тоже хранит память о поэте, музей, школа, улица – все носит имя Рубцова.

Тихая моя родина!
Ивы, река, соловьи…
Мать моя здесь похоронена
В детские годы мои.

– Где тут погост? Вы не видели?

Сам я найти не могу.

Тихо ответили жители: – Это на том берегу.

Село – действительно тихое, чистое, но пустынное. Во время съемок нам повстречалось несколько старушек, пьяный мужичок и шайка подростков. Но пейзаж несравненный. Бесконечная река. Прозрачная и в то же время таинственная, по берегам – домики и ветхие избушки. Лодки и редкие рыбаки с удочками в руках.

Вот чудо! Перед нашими глазами вдруг предстала совершенно неожиданная картина. Со склона холма спускалась женщина, словно попавшая сюда из другого времени. Лицо ее скрывала широкополая черная шляпа. Издали казалось, что оно закрыто черной вуалью. Длинное черное пальто, прямая спина, стремительная походка. Оператор застыл с камерой в руках. Режиссер шептал изумленно: «Это – она, женщина, которая убила Рубцова».

Женщина села в лодку, взялась за весла и сильными взмахами рук начала движение вниз по реке. Все это оператор запечатлел на пленке.

Образ незнакомки-смерти был, пожалуй, самым сильным в нашем фильме. И ведь на самом деле, по заключению следователей, Рубцова задушила женщина, возлюбленная, якобы во время бытовой ссоры.

На фотографиях, многие из которых хранятся в музеях, Николай Рубцов небольшого роста, у него щуплая фигура, тонкая шея, которую он всегда закрывал шарфом. В Литературном институте, где он учился после детдома, службы в армии, всевозможных работ, его так и называли: «Шарфик».

Конечно, мы снимали в Москве и институт, и общежитие, где жил Рубцов во время учебы. Писатели – Ольга Фокина, Станислав Куняев, Лариса Васильева – говорили проникновенные слова о таланте Рубцова, о его неуживчивом характере, пьянстве и дебоширстве, о бесконечных исключениях из Литинститута. Кто-то вспомнил, как однажды, рассердившись на приятелей, Рубцов снял со стен общежития портреты классиков и пошел в свою комнату выпивать с Пушкиным, Лермонтовым, Есениным.

В сущности, он был очень одинок. Его лирический герой, как и сам Рубцов, – таинственный всадник, неведомый отрок, который любил «древние дороги и голубые вечности глаза».

Все участники фильма отмечали непостижимую глубинную связь поэта с Россией, Русью, и оттого – всемирную печаль, неизъяснимую грусть и предчувствие собственной гибели. Все это Рубцов выплеснул в стихах.

На темном разъезде разлуки
И в темном прощальном авто
Я слышу печальные звуки,
Которых не слышит никто…

И еще:

Я умру в крещенские морозы,
Я умру, когда трещат березы.

Так и случилось. Он прожил на свете 35 лет. Его хоронили 19 января 1971 года.

Прошло немало времени со дня гибели поэта. Многие советские писатели забылись, но только не Рубцов. Пожалуй, самым удивительным и трогательным в наших съемках оказался эпизод, снятый в Москве, на остановке. Скромно одетая женщина ожидала трамвая на улице Дмитрия Ульянова, и неожиданно спрашивала пассажиров: «А вы знаете такого поэта Николая Рубцова? Давайте я его стихи почитаю». И начинала читать уже в салоне трамвая: «За все добро расплатимся добром. За всю любовь расплатимся любовью». Кто-то из пассажиров посмеивался: «Вот – сумасшедшая!» Но кто-то прислушивался и светлел лицом: «Спасибо, скромный русский огонек, за то, что ты в предчувствии тревожном горишь для тех, кто в поле бездорожном от всех друзей отчаянно далек».

Женщину звали Майя Полетова. Врач по профессии, она основала музей Николая Рубцова в Москве, на улице Дмитрия Ульянова, при районной библиотеке. А в свободное время вдохновенно читала в трамваях стихи поэта.

В 2021 году, когда я пишу эти записки, давно уже нет музея Николая Рубцова. Исчезла и библиотека, где я обычно брала для прочтения «толстые» журналы – «Новый мир», «Знамя», «Дружба народов»… Литература все больше и больше отодвигается куда-то на обочину. Недавно попал мне в руки новый литературный альманах, он так и называется «Небожители подвала». Думаю, и Николай Рубцов был небожителем.

3. Васильев из Васильева

В Казань на съемки фильма о художнике Константине Васильеве я ехала поездом, потому мне и запомнился железнодорожный вокзал из красного камня, похожий на старинный замок. Съемки начались еще в пути. Съемочную группу сопровождала сестра Константина Васильева, хранительница его наследия, Валентина Алексеевна.

Режиссер Александр Шувиков придумал интересный ход: мы едем на родину нашего героя, а в пути Валентина Алексеевна рассказывает попутчице, то есть мне, сценаристу, о своем брате.

Константин Васильев – фигура интереснейшая и во многом необъяснимая. Отношение к его творчеству различается. Художники вообще его не признавали. Искусствоведы и критики утверждали, что это искусство для толпы, упрекали Васильева в слащавости, красивости, а порой и в мракобесии. Тем не менее в Москве и в Казани после таинственной и нелепой гибели Васильева открылись выставки и музеи имени художника. О нем и его картинах не переставали спорить.

Съемки фильма намечались не только в Казани, но и в родных местах художника, в поселке Васильево. Забавно, что название поселка совпадало с фамилией художника.

За окном поезда мелькали пейзажи, все больше расплывчатые и туманные, а у меня перед глазами вновь и вновь вставала картина Васильева «Человек с филином» – последняя его работа. Суровый старец с пронзительно синими глазами, на голове его – филин, а внизу свиток, на котором начертано имя художника.

И почему-то этот свиток сгорает.

– Что это? – спросила я Валентину. – Предчувствие ранней смерти?

– Возможно… – ответила Валентина. – Он спешил жить и часто шутил: мол, линия жизни на руке у меня очень короткая.

Потом Валентина показала мне несколько фотографий из семейного альбома: белоголовый мальчик и девочка с бантом, брат и сестра Васильевы, а вот вся семья – отец и мама. Лица внимательные, напряженные, как на многих фотографиях советского времени.

– Константин родился в Майкопе, – объясняла Валентина. – Это было в 1942 году. Уже шла война, в Майкоп вошли немцы. Отец ушел в партизанский отряд, а мама не могла никуда уехать, она ждала ребенка. Так случилось, что семья оказалась в заложниках у фашистов. Только чудо помогло нам избежать расстрела.

Позже я сопоставила даты: немцы вошли в Майкоп в августе 1942 года, а Константин родился в начале сентября. Поистине он – дитя войны. Не случайно несколько его картин – как бы подавленное воспоминание о том страшном времени. Война у Васильева – серо-свинцового цвета. Он в основном писал лица солдат. В его работах не было победной патетики, лишь ртутный отблеск стальных касок и серые из-за солдатских шинелей спины людей, шагающих в зарево войны. Интересно, что Васильев давал этим картинам названия военных маршей: «Прощание славянки», «Тоска по родине». Казалось, что и писал Васильев эти картины под звуки маршей.

– Мои дети спали под музыку из опер Вагнера, – вспоминала Валентина Алексеевна. – Слушали, как карлики куют мечи для Зигфрида… Костино образование – это книги, природа, песни, музыка.

Так случилось, что после войны семья поселилась на берегах Волги, в поселке Васильево. Места сказочные, и все они запечатлены на картинах Васильева. Лес на его полотнах походит на готический храм, в котором слышатся звуки органа. А сами пейзажи как будто светятся изнутри.

Снимали мы и на сказочном острове Свияжск, где сохранились постройки времен Ивана Грозного. Всей этой древностью и красотой дышал Константин Васильев. Любопытно, что картинам Васильева почитатели его творчества посвящали стихи и даже поэмы.