Елисавета Петровна не собиралась допускать ситуацию, чтобы сенатор Ушаков служил и при шестом императоре, тем более что возраст Ушакова был весьма почтенным и скоро ему уже пора на покой.

А новостей об экспедиции Бергов нет. Из Берлина сообщают о том, что король Фридрих весьма заинтересован в том, чтобы юный герцог стал королем Швеции. Поэтому экспедиция Берга была организована в такой спешке. А это всегда чревато оплошностями и случайностями, коих в этом деле решительно нельзя было допускать!

– Что по делу Остермана и Миниха?

Глава Тайной канцелярии спокойно доложил:

– Ваше императорское величество, следствие идет к своему завершению. Обвинения доказаны по всем статьям. По тому же Остерману «измена присяге Екатерине Первой», «после смерти Петра Второго устранение от Престола вашего императорского величества, вопреки установленному престолонаследию», «сочинение манифеста о назначении наследником престола принца Иоанна Брауншвейгского», «совет Анне Леопольдовне выдать вас, моя государыня, замуж за иностранного убогого принца», «раздача привилегий, государственных мест, должностей и чинов иностранцам, ущемление русских», «разные оскорбления в адрес вашего величества» – вот лишь неполный перечень обвинений, которые были доказаны в ходе следствия. У Миниха примерно такой же набор обвинений и доказательств его изменнической деятельности.

– Ваши выводы?

– Государыня, они, безусловно, виновны перед государством и короной. Конечно, смертная казнь через колесование при полном стечении народа на площадь. Но, ежели ваше императорское величество пожелает проявить милосердие, то представляется возможным смягчение приговора для всех участников заговора против вашего величества. Заменить смертную казнь через колесование простой ссылкой в дальние дали, языки заговорщикам вырвать, семьи разлучить, выслав в разные места, запретив встречи и письма, имущество конфисковать в пользу казны, лишить чинов, наград и титулов.

Елисавета Петровна усмехнулась внутренне. Да, Ушаков, как всегда, богат на фантазию. Примерно так он с Меншиковым расправлялся с противниками всемогущего Меншикова, а потом, когда пришло время, точно так же поступил в отношении самого Меншикова и его семьи. Вчера Ушаков был против Елисаветы Петровны на троне, а сегодня он уничтожает врагов новой императрицы. Он служит России, а не тому, кто на престоле. Он служит не ей, потому не может ее и предать.

ГЕРЦОГСТВО ГОЛЬШТЕЙН. ОКРУГ СТОРМАН. РЕЗИДЕНЦИЯ РОЛЬФСХАГЕН. ПОКОИ ГЕРЦОГА. 2 января 1742 года

Вот здесь все началось больше двух с половиной лет назад… Жил-был мальчик. Рос без мамы, но под заботой отца. Тот внушал ему вернуть все земли Гольштейна… А потом помер. А мальчик, увидев покойника, упал без чувств. Нормально это в неполные двенадцать лет. На следующее утро проснулся мальчик другим человеком… Правящим герцогом и бесправным сиротой. А еще… Но это я пока оставлю при себе. Пока же достаю из кожаного походного чемодана небольшой фолиант. В мое время его бы назвали ежедневником, впрочем, кто мне мешает это сделать сейчас? Да я так и называю. Уже два с лишним годом веду. Но этот новый – дорожный.

Вдыхаю запах обложки. Да, это не уже (!) пропахшая морозной пылью и дорогой кожа чемодана. Нет, запах был удивительный, настоящий, он так и манил открыть книжечку и что-нибудь написать эдакое. Возвышенное. Что-то вроде «Хоббит. Нежданное путешествие». Внуки показывали фильм, в рамках семейного просмотра, когда собрались все поколения под одной крышей. Занятный фильм. Сказка, конечно. Но сейчас вспомнилась почему-то. Но путешествие у меня долгожданное. Да и фильм по книге Джона Толкина «Хоббит. Туда и обратно» снят. У меня в библиотеке, как оказалось потом, эта книга 1976 года издания есть. Была? Будет? Какая теперь разница. Главное, название своевременное.

Открываю обложку и пишу на первой странице по-немецки.

«Reise. Hin und zurück».

Долго думал над первым словом. Я мог бы написать что-то более возвышенное и поэтическое, но я не чувствовал никакой особой романтики в предстоящем нам путешествии. Длинный, полный опасностей и очень пониженного сервиса путь. Радищев когда-то написал свое творение: «Путешествие из Петербурга в Москву», где описал весь ужас дороги и бедственное положение русских крестьян, которые встретились ему на его пути. Мне предстоит нечто подобное в ближайшие полтора месяца, ведь путь из Киля в Санкт-Петербург совсем не близкий. Но путешествую я инкогнито, и никому, кроме едущих со мной и императрицы Елизаветы Петровны, пока не надо знать кто, откуда и куда.

Потому останавливаю руку, уже намеревавшуюся написать:

«Путевые заметки Карла Петера Ульриха герцога Гольштейн-Готторпского».

Я сейчас не я и для посторонних пока в Лейпцигский университет еду. Учиться. Там и сейчас есть чему. Но не судьба.

Потому и по-русски «Дорога. Туда и обратно» я не написал.

Добавляю «пропустив строчку» ниже.

«Reisenotizen des Winters von 1742 G.D.».

На русском «Путевые заметки зимы 1742 года» со своим подлинным титулом и перевод «названия» я в Риге добавлю. А пока я G.D. – граф Дюнкер. И в дневнике придется шифроваться, но свои сокращения я за девяносто лет выучил. Восстановлю потом, коли понадобится, да и думаю перейти дня с шестого при записи на смесь известных мне языков и наречий. Если кто дальше третьей странице полезет – переводить замучается.

Морем было бы можно так не шифроваться, да, может, и быстрее, но нечего было и думать о таком вояже – с лета идет война между Швецией и Россией. Война в том числе и на море. Ну и погода – «чаще шторм». Впрочем, и на суше был отнюдь не райский сад. Война за австрийское наследство шла полным ходом. Армии сторон двигались туда-сюда, устраивали баталии, перемирия рушились, полководцы не ждали тепла, покидая «зимние квартиры». Январь на улице. Не май месяц. Пусть здесь и не Россия, но зимой тоже холодно. И сыро.

Война за австрийское наследство шла уже второй год. И продлится еще семь, если мне не изменяет память. Европу и ее колонии трясли события и политические потрясения. Франция, Пруссия и Испания против Австрии, Англии и Голландии. Два года назад на трон Пруссии взошел Фридрих, который еще не Великий и начал больно кусать соседей. На опустевший трон Австрии взошла Мария-Терезия, но указанные выше Франция, Пруссия и Испания имели на сей счет особое мнение, которое требовали внести в протокол Истории. А была еще Османская империя, которая тоже поглядывала на земли Австрии. И Российская, готовая поддержать Австрию против Пруссии. Но Россия стараниями Франции была занята Швецией…

Швеция, подстрекаемая и подталкиваемая из Европы, объявила в прошлом июле войну России. Повод нашли. Вроде наши отказались поставлять Стокгольму хлеб. Да и Выборг вернуть шведы хотели. Царствовал в Санкт-Петербурге младенец Иоанн III. Отодвинув его родителей, царедворцы делили власть. В общем, шведы сочли момент удобным. По осени они ради «защиты прав на корону, интересов Елизаветы Петровны и меня любимого, как наследника престола» дали тетушке моей денег. Французских. Хотели помочь и пушками. Но младшая дочь Петра Великого обошлась без шведских штыков и устроила в Санкт-Петербурге государственный переворот при помощи гвардии (как без нее!) и в благодарность Стокгольму пошла на перемирие. Где сейчас мой венценосный троюродный племянник Иван Антонович с родителями мне неизвестно. В любом случае, по сравнению с его судьбой, моя еще ничего! Помеха он и тетке, и мне, но вмешиваться в это дело надо ли? Царица сама разберется.

В общем, в интересные времена я ныне живу.

Сижу в отцовском кресле. Подушку все же не только для тепла подложил, но и для роста. Конечно, прохладно, хоть специально для меня комнату протопили. В дороге писать не удобно. Зима, конечно, дороги ровнее, но расплескать чернильницу – как нечего делать. Да и холодно. Чернила расслаиваются. Я, когда в прошлую зиму в университет катался, проверил. Буду в дороге думать, а писать на остановках. Они как зимние ночи длинные. Надеюсь, на свечах не разоримся. Пишу первые заметки по-немецки. Вспоминаю прошедший день.

«1 января 1742 года. Выехали с задержкой. Чуть проследовали на север проводить старшего Корфа и повернули к Университету, огибая просыпающийся Киль. Едва успел заехать в Бордесхольм попрощаться с могилой отца. Когда еще выдастся. В прошлый раз не получилось. Университет начал оживать после новогодней попойки, и мы быстро уехали. Брюммер опять ворчал. Мол, попусту время тратим. Сам же вчера нажрался скотина. Пришлось фон Корфам его на пару грузить в карету. А вот к Бордесхольму отошел. Отто рад, конечно, что ему не руководить в ближайшие дни праздниками, но солдафон из гофмаршала Брюммера так и прет. Я и не надеюсь, что дорога это вытрясет.

Из-за утренней задержки переночевать хотели в Бад-Зегеберге в местной гостинице на Рыночной площади. Дать отдохнуть нашим лошадям. Сколько таких ночевок еще предстоит. Но город датский, и майор фон Корф настоял продолжить путь. Фон Берхгольц и Крамер не возражали хоть и промерзли. Брюммер же удачно заснул перед Бан-Зегебергом. Слуг и не спрашивали. Местные, может, и обращали внимание на две кареты из Киля, простучавших по Рыночной площади. Но для них это не в диковинку. Бад-Зегеберг – город небольшой, но курортный и достаточно ухоженный. Жители, конечно, им гордятся. А так… Рынок, магистрат, кирха, гостиница и пару постоялых дворов для путешественников попроще. Все, пожалуй.

Въехали по темноте, но кильские лошади и возницы хорошо знают дорогу в готторпский Рольфсхаген. Господские спальни здесь давно не топили, так что пришлось побегать подданным. Зато все постельные клопы померзли, а то они уже мне здесь порядком надоели.

В Бордесхольме передал пастору Хосманну несколько писем. Завтра депешами уйдут в Лондон, Милан и Буксвиллер. Ничего личного. Только научная переписка. Почти.

С утра переложимся в возки. Помоюсь с утра нормально, пока мои попутчики отоспятся. Для местных я просто решил отдохнуть без взрослых. Так что вроде у меня и не побег вовсе. Выдвинемся опять, наверно, к полудню. Но на возках быстрее. По белому снегу, мимо белого замка Аренсбурга на горизонте… Очень рассчитываю, что засветло доберемся до ганноверского Лауэнбург, Лоонборга на голштинском. Впрочем, там мы уже окончательно покинем мои родные земли, и я начну забывать это наречие».

СВЯЩЕННАЯ РИМСКАЯ ИМПЕРИЯ. КНЯЖЕСТВО-ЕПИСКОПСТВО ЛЮБЕК. ЭЙТИНСКИЙ ЗАМОК. 4 января 1742 года

Адольф Фредрик любил свою резиденцию на Эйтинском озере. В отличие от Кильского здешний замок отделялся от города парком и рвом, что давало ощущение уединенности. Любекский городок Эйтин, или по-местному Ойтин, не нес на себе шумной суеты портового Киля. Да и был Адольф здесь полновластным хозяином, а не регентом при малолетнем двоюродном племяннике, как в Готторпе. Отдав, в ночь на первого января должное празднованию в Киле, Адольф Фридрих, проснувшись после полудня и перекусив, не мешкая, укатил в Любек. Все же он еще властвовал здесь как суверенный князь-епископ. Тем более что русский посол фон Корф со своим братом с самого утра отбыли в Данию. А любекцы тоже хотели увидеть своего правителя на фейерверках.

Так что весть о том, что куда-то делся опекаемый им юный герцог Гольштейн-Готторпский Карл Петер Ульрих, заботливый дядюшка узнал только вчера. К вечеру ему сначала привезли разные сплетни. Одни видели двоюродного племянника Адольфа уезжающим утром с русским послом. Другие говорили, что он был днем на могиле отца в Бордесхольме. А кто-то видел его непутевого племянника с русскими на следующий день в Рольфсхагене. Общее было одно, везде Карл Петер был с русскими. Теми русскими, которые когда-то чуть не погубили их Гольштейн, и, уехав к которым, старший брат кильского князя-епископа Карл Август умер накануне своей свадьбы с цесаревной Елизаветой Петровной. Впрочем, уже императрицей. И Адольф Фридрих более чем догадывался, куда делся его подопечный, которого прежняя русская императрица Анна Иоанновна называла «чертушкой».