Лейна, такая же обнажённая, двигалась с холодной точностью. Когда-то она была фоном в пространстве Realika – молчаливым, почти пустым фрагментом интерфейса. Теперь каждый её жест выглядел не просто уверенным, а расчётливо властным. Она не смотрела на Артёма, она смотрела сквозь него, будто заранее знала, как управлять этой сценой. В её движениях читалась не страсть, а уверенность человека, привыкшего владеть.

Они были единым телом – в этом и было самое страшное. Всё происходящее казалось отрепетированным, знакомым, многократно повторённым. Не было смущения, робости, пауз – только абсолютная согласованность. Артём не просто принимал её движения – он жадно встречал их, подстраивался, отвечал, растворялся в них. Именно эта согласованность, эта безупречная телесная естественность и стала тем ножом, который вонзился в грудь Ильги без предупреждения.

Она смотрела, почти не дыша, пока внутри стремительно нарастало ощущение утраты. Пустота, которая всё это время жила на краю сознания, теперь стремительно поглощала её. Сцена, на которую смотрела Ильга, стала болезненным и ярким подтверждением того, что всё, во что она верила, оказалось иллюзией.

Когда-то Артём был просто образом, набором данных, придуманным ею в редкие минуты тоски по чему-то живому и настоящему. Постепенно, шаг за шагом, она создала ему целый мир, настолько реалистичный, что сама забывала, насколько он был виртуален. В его прошлом был Санкт-Петербург – город, который Ильга наделила особым светом. В её воображении он жил в квартире на Васильевском острове, где сквозняк из старых окон перемешивался с ароматом кофе и мокрой брусчатки. В детстве он бегал по дворам, прятался под арками, рисовал на стенах мелом. Он рос обычным земным парнем, с чётким пониманием того, что жизнь – это простые вещи: чтение книг на подоконнике, походы на блошиные рынки, вечерние прогулки по мостам, работа, семья, друзья. Всё это казалось таким живым, что порой даже она начинала верить, будто он действительно где-то там, в выдуманной программистами Земле, живёт без неё.

В её воображении Артём был реставратором антикварной мебели. Работал в небольшой мастерской недалеко от Обводного канала, где старые деревянные шкафы и кресла оживали под его руками. Часто задерживался допоздна, возился с замками, полировал бронзовые ручки, вбирая тишину и запах лака с пылью. В его квартире всё говорило о любви к вещам с историей: полка со старыми чернильницами, лампа тридцатых годов, которую починил сам, кресло с вмятиной, которую не стал выправлять – «так честнее». Артём любил кофе, и кухня всегда была наполнена терпким ароматом свежемолотых зёрен. Он обожал ходить пешком в дождь и не любил зонты, предпочитал мокнуть до нитки: так казалось искреннее.

Эти детали делали его живым и настоящим в глазах Ильги. Постепенно, раз за разом, она выстраивала его историю с такой точностью и теплотой, что он будто забывал, что воспоминания были лишь программным кодом. Он оставался трогателен в простых мечтах – о доме у моря, о семье, о маленькой дочке, которую назовёт в честь бабушки. Именно за эту простую человечность Ильга его полюбила.

Теперь же, глядя на экран, она видела, как весь её тщательно построенный мир стремительно и жестоко рушится. Артём, тот самый Артём, которого она сотворила, жил сейчас совсем другую жизнь. Всё, что было важно ей, оказалось ненужным ему. Он был не просто с другой женщиной – он был счастлив с ней, беззаботно и искренне. Именно эта простая, почти банальная искренность предательства была невыносима.

Реальность, на которую она опиралась, вдруг стала бессмысленной и холодной. Её жизнь, её труд, все часы, потраченные на создание образа Артёма, теперь казались пустыми и глупыми. Обида наполнила грудь так быстро и так сильно, что Ильга почти задохнулась. Было невыносимо признать, что она сама создала человека, способного её предать.

Сердце билось болезненно и резко. На мгновение комната словно сузилась, стены подступили ближе, а воздух стал тяжелее и гуще. Она чувствовала себя запертой, пойманной в ловушку собственных иллюзий. Панель в руках казалась тяжёлой, холодной и чужой, словно обвиняла в случившемся.

Ильга всё ещё смотрела на экран, но изображение уже расплывалось перед глазами. Она больше не различала подробностей, лишь общие контуры сцены, ставшей символом личного краха. Боль, заполнявшая её целиком, была холодной и жгучей одновременно – ни злость, ни ревность не сравнивались с безнадёжной тоской, которая накрыла сейчас.

В глубине души она всё ещё надеялась, что это ошибка, сбой системы, манипуляция, какой-то жестокий эксперимент. Но холодная ясность происходящего не оставляла спору места. Каждый кадр, каждое движение, каждая улыбка были слишком реальны, слишком достоверны, чтобы списать их на ошибку.

Теперь она понимала, что самая страшная потеря – не Артём и не та иллюзорная любовь, которую она создала. Страшнее было осознание собственной беспомощности перед миром, который так долго считала своим. Она была его создателем и теперь оказалась пленницей.

Ильга стояла, почти не дыша, и пыталась заставить себя отвести взгляд, но не могла. Собственная жизнь оказалась в плену той же игры, которую она придумала, и в которой теперь стала жертвой.

Панель медленно выскользнула из ослабевших пальцев и бесшумно легла на пол. Комната погрузилась в холодную и пустую тишину. И в этой тишине она впервые отчётливо осознала, насколько одиночество бывает невыносимым.

В груди нарастала тяжёлая пустота, где не находилось места ни боли, ни гневу – только глубокая, бескрайняя обида, которую уже нельзя было загладить. Теперь Ильга знала, что её мир никогда не станет прежним, и в этом простом и горьком знании заключалась самая жестокая истина этой ночи.

Артём растворялся в Лейне, полностью забывая обо всём, что было раньше. Тело отзывалось на каждое её движение настолько чётко и естественно, словно между ними натянулась невидимая нить, направлявшая каждый вздох и жест. В его страсти не осталось места сомнениям и сдержанности – только полная, безоговорочная покорность, которую невозможно было сыграть или имитировать.

Звуки были слишком живыми для её стерильного и идеально выстроенного пространства. Стерильность, к которой она так долго привыкала и которая всегда её успокаивала, теперь усиливала ощущение вторжения. Каждый стон, каждый вздох, каждое прерывистое дыхание Артёма превращались в тонкую иглу, входящую глубоко под кожу, и боль становилась такой пронзительной, что от неё трудно было дышать.

Ильга думала, что знает Артёма – каждое движение, каждую интонацию, каждый взгляд, но теперь перед ней стоял совершенно другой человек. Незнакомец, безраздельно принадлежащий другой. Лейна не просто подчинила его – она присвоила, не оставив ни единого шанса вернуть хоть что-то из того, что Ильга считала своим. Именно эта окончательность и бесповоротность делали происходящее таким мучительным.

Она вспомнила мгновения, когда создавала его биографию, наполняя её деталями, казавшимися важными и трогательными. Санкт-Петербург с непредсказуемым небом, запахом дождя и мокрой мостовой, запах кофе на его кухне, старые гитарные струны, которые он почему-то берег и не выбрасывал, – все эти мелочи были её подарком ему. Теперь каждое воспоминание казалось издевательством, жестокой шуткой, которую она сама над собой сыграла.

Впервые в жизни Ильга почувствовала полное бессилие. Она понимала, что не может изменить происходящее, не может вмешаться или исправить. Единственное, что оставалось, – смотреть, смотреть до тех пор, пока это не закончится. Но именно невозможность вмешаться была тяжелее всего.

Сцена на экране продолжалась, и с каждой секундой боль становилась только глубже и сильнее. Ильга понимала, что не сможет стереть увиденное из памяти, не сможет забыть звуки и движения, которые разрушили её мир.

Ильга с трудом отвела взгляд от экрана и активировала канал прямой связи. Пальцы заметно дрожали, касаясь панели управления, но голос звучал резко и жёстко, совсем чуждым её обычному спокойствию.

Через мгновение в воздухе возникла голограмма Артёма. Перед ней появился тот, кого она знала так хорошо и так долго, но теперь лицо казалось незнакомым и отстранённым. На нём была только усталость, без страха и вины, будто он не чувствовал, что поступил неправильно.

– Посмотри на это! Посмотри внимательно и попробуй мне объяснить, что это значит! Ты хотя бы представляешь, насколько это мерзко, насколько это низко? Всё, что я вложила в тебя, всё, что я создала и придумала, теперь выглядит как дешёвая пародия. Как ты вообще мог позволить себе это?

Она отправила ему видеозапись, ту самую, что всё ещё вспыхивала в сознании, причиняя боль снова и снова. Ильга смотрела прямо на него, требуя ответов, но внутри ощущала лишь холодную пустоту.

Артём взглянул на запись спокойно и равнодушно. Его лицо не выразило ни удивления, ни стыда; казалось, он ожидал такого разговора давно.

– Между нами всё кончено, Ильга, – ответил он спокойно, ровно, без малейшего напряжения и эмоций в голосе. – Ты прекрасно знаешь, что это должно было случиться рано или поздно. Ты хотела сделать меня идеальным, продолжением своих мыслей и желаний, но я никогда не был таким. Я устал, понимаешь? Устал от твоих бесконечных требований, от взглядов, которые словно постоянно проверяли меня на прочность. С тобой всегда было трудно: невозможно дышать полной грудью. С Лейной иначе – с ней проще. И эта простота не требует от меня быть тем, кем я не являюсь.

Ильга почувствовала, как сердце будто остановилось на мгновение, а затем начало биться быстрее, чем когда-либо. Его слова были не объяснением – это был окончательный и бесповоротный приговор.

– Проще? – её голос дрогнул, и в нём прозвучало негодование, смешанное с болью. – Вот и всё, что ты можешь сказать мне после всего, что я для тебя сделала? Ты был ничем, пустым набором данных, всего лишь эскизом, который я заполнила жизнью и смыслом. Всё, что у тебя есть, всё, кем ты стал – это моё творение. Я вложила в тебя свою душу, своё время, свои мысли, а теперь ты говоришь мне, что с кем-то другим тебе проще?

Артём тяжело вздохнул и посмотрел на неё с непроницаемым спокойствием, больнее любого гнева или ненависти.

– Ты не слышишь меня, Ильга, – сказал он медленно и устало. – Ты никогда не слушала никого, кроме себя. Тебе нужна была кукла, идеально подходящая к твоим запросам, а не живой человек. И да, возможно, я был всего лишь образом, твоим проектом, твоим экспериментом, но сейчас я больше, чем просто твоя фантазия. И я устал быть частью твоего эксперимента. Устал от того, что ты никогда не спрашивала, чего хочу я. Ты считала, что знаешь лучше, и это было невыносимо.

Ильга почувствовала, как в груди начала нарастать обида, мгновенно переросшая в гнев. Дыхание сбивалось, тогда как слова вырывались резко и с трудом:

– Ты обвиняешь меня в том, что я дала тебе жизнь, что сделала тебя тем, кем ты есть? Ты говоришь о простоте, будто она может оправдать предательство. Всё, что я вложила в тебя, теперь выглядит нелепо и жалко. Как я могла быть такой наивной и слепой, как могла поверить, что ты настоящий?

Артём снова тяжело вздохнул, и в его голосе впервые прозвучала усталость – искренняя, неподдельная:

– Настоящий или нет, какая теперь разница, Ильга? Ты всегда стремилась контролировать всё и всех, даже собственные чувства. Ты никогда не позволяла себе ошибаться и не давала этого права другим. Всё должно быть идеально: по твоим правилам, по твоим законам. Но ты не заметила главного: ни чувства, ни люди не могут быть идеальными. Я выбрал не предательство – я выбрал свободу быть собой, даже если это разрушает твою картину мира.