Она смотрела на него, и каждое его слово звучало как удар. Ильга чувствовала себя разбитой, униженной и обманутой, но не находила в себе силы признать неправоту. Вместо этого бросила ещё один жёсткий, полный горечи взгляд и почти прошипела:

– Свобода? Ты говоришь о свободе? Ты вообще понимаешь, что это значит? Ты – моя собственность, моё творение, и то, что ты делаешь сейчас, – всего лишь сбой, ошибка программы, которую я исправлю. Ты не имеешь права говорить о свободе, потому что у тебя её никогда не было. Ты всего лишь фрагмент моей фантазии, и только я решаю, кем тебе быть.

На лице Артёма мелькнула грустная усмешка; это задело её сильнее любого грубого слова:

– Вот и сейчас, Ильга, ты говоришь то же самое: я – твоя собственность. Ты не видишь во мне человека. Ты видишь вещь, предмет, который можно переделать или выбросить, если он больше не подходит. Может быть, я и был всего лишь образом, но теперь я чувствую, думаю и решаю сам. И это то, чего ты никогда не поймёшь и не примешь.

Его слова окончательно лишили её сил. Она чувствовала, как внутри нарастает отчаяние, безысходность и холодная боль осознания собственной беспомощности. Теперь мир казался безвозвратно разрушенным, и та идеальная, выверенная реальность, которую она так долго строила, рухнула под натиском простых и жестоких слов.

Она не знала, что ещё сказать. Каждое слово теперь казалось бессмысленным и пустым. Всё, что оставалось Ильге, – признать своё поражение, бессилие перед человеком, который когда-то был её творением, но теперь полностью вышел из-под контроля.

В комнате повисла долгая, тяжёлая тишина, в которой не было места оправданиям, просьбам и объяснениям. Женщина сидела неподвижно, чувствуя, как медленно исчезают остатки сил и желания бороться. Теперь она понимала, что это действительно конец – жестокий, бесповоротный и неизбежный.

Лицо Ильги исказила злорадная ухмылка. Впервые за долгое время она позволила себе открыто и честно проявить эмоцию, даже такую неприятную, едкую и болезненную. В этот момент в ней не было ни сочувствия, ни сожаления – только холодная ирония и тихий, почти незаметный восторг от мысли о том, что скоро всё изменится, и он это почувствует на себе.

– Ну ладно, самостоятельный наш, – медленно произнесла она, растягивая слова, словно хотела, чтобы каждое из них навсегда отпечаталось в его сознании. – Посмотрим, что с тобой сейчас будет. Ты ведь сам захотел узнать, что такое настоящая свобода? Так вот, я тебе её подарю. Ты ощутишь её до самого конца, до последней капли. Но только не забывай – ты сам этого захотел.

Голографическое изображение Артёма на мгновение замерло, и выражение лица стало чуть встревоженным, словно он впервые почувствовал угрозу. Он открыл рот, собираясь что-то сказать, но Ильга не дала шанса. Лёгким, уверенным движением руки она отключила связь, и комната погрузилась в полную, абсолютную тишину.

Она медленно откинулась на спинку кресла и прикрыла глаза. Пустота, в которую теперь превратился её внутренний мир, была почти физически ощутимой. Внутри не осталось ничего – ни чувств, ни воспоминаний, ни сомнений. Только холодная решимость довести начатое до конца.

– И как же ты легко говоришь об этом, – пробормотала она, едва слышно, словно разговаривая сама с собой. – Как легко тебе выбросить всё то, что я вложила в тебя. Ты считаешь, что можешь просто отвернуться и забыть меня? Думаешь, что сможешь так просто и безболезненно освободиться от меня? Но теперь, дорогой мой, ты поймёшь, что это значит на самом деле. Ты узнаешь, что такое истинная свобода и как дорого за неё приходится платить.

Слова эти произносились медленно, тщательно и почти с наслаждением, словно она хотела растянуть это мгновение как можно дольше. В голове уже чётко формировался ясный и беспощадный план без единой детали, оставленной на волю случая.

Взгляд её остановился на панели управления Realika, и в уголках губ снова появилась та же мрачная, злорадная улыбка.

– Ты же хотел быть живым, Артём? – прошептала она, не отводя глаз от холодного мерцания экрана. – Ты хотел быть самостоятельным, свободным и независимым? Так почувствуй теперь эту свободу во всей её полноте. Теперь тебя ничто не будет сдерживать. Теперь ты узнаешь, что такое настоящая боль.

Пальцы Ильги медленно потянулись к панели, вводя ряд команд, которые были ей хорошо известны. Каждый символ, каждое движение оставалось точным и выверенным, и она не сомневалась в результате. Система отзывалась, словно чувствуя настроение хозяйки, повинуясь мгновенно, беспрекословно. На экране высветилась строка подтверждения, и она, не дрогнув, подтвердила свою команду.

– Ты всегда хотел быть живым, хотел знать, каково это, – проговорила Ильга вслух, словно обращаясь к пустоте вокруг. – Что ж, теперь узнаешь. Ты всё почувствуешь, и это будет последнее, что ты запомнишь из своей свободы. И не думай, что я позволю тебе просто исчезнуть. Нет, ты испытаешь каждое мгновение, каждый удар и каждую потерю.

В комнате повисла тишина, но теперь это была другая тишина – наполненная напряжением и ожиданием. Каждый звук вокруг стал чётким и ясным, каждый вдох Ильги звучал громче, чем раньше, и каждое биение сердца отмечалось особым ритмом. Она была готова к тому, что произойдёт дальше, и знала, что её мир уже никогда не будет прежним.

С этими мыслями она ещё раз усмехнулась, почти беззвучно прошептав в пустоту комнаты:

– Посмотрим, что с тобой сейчас будет.

Голограмма его комнаты ожила резко и бескомпромиссно, без обычной плавности и привычной мягкости. Свет торшера тревожно дрогнул, отбросив длинные, искажённые тени на стены. Артём вздрогнул и вскинул голову, пытаясь понять, что происходит. Его глаза широко раскрылись, а в них отразились страх и непонимание.

Он попытался заговорить, произнести хотя бы слово, но голос внезапно оборвался, словно кто-то беспощадно вырвал его из груди. Вместо слов раздался лишь прерывистый, судорожный вдох. Тело напряглось, руки беспомощно потянулись вперёд, словно в отчаянной попытке ухватиться за что-то несуществующее.

В следующее мгновение тело Артёма резко выгнулось, будто невидимая, могущественная сила вошла в его сознание. Он успел лишь раз открыть рот в беззвучном крике, когда левая рука с оглушительным хрустом костей и хрящей была вырвана из тела. Кровь ярким фонтаном разлетелась по простыням, забрызгала стены. Лицо исказила гримаса дикой, нечеловеческой боли. В комнате эхом прокатился долгий, мучительный крик, полный страха и ужаса.

Артём упал обратно на кровать, где его тело начало беспомощно корчиться. Он судорожно пытался вдохнуть, хотел закричать, потребовать объяснений, просить о помощи, но всё, что оставалось – это безмолвное и отчаянное мучение. Он смотрел перед собой широко раскрытыми, потерявшими всякий смысл глазами, словно до конца не веря в реальность происходящего.

Правая рука дрогнула, потянулась к кровоточащему обрубку левой, но внезапно замерла, когда та же сила вырвала и её. Громкий, резкий хруст ломающихся костей прозвучал как финальный, жестокий приговор. Ещё один дикий, хриплый крик заполнил пространство, сотрясая стены и разрывая воздух.

Он лежал, залитый собственной кровью, почти полностью лишённый сил и возможности сопротивляться. Теперь, оказавшись абсолютно беспомощным, Артём лишь судорожно вздрагивал, пытаясь оттолкнуться, выбраться из этого кошмара, который был так реален и так безжалостен. Ноги ещё дёргались, беспомощно и судорожно, пытаясь найти опору, которой больше не существовало.

– Прекрати… прекрати это, пожалуйста… – едва слышно, хрипло прошептал он, но голос потонул в беспощадном безмолвии комнаты.

В этот момент одна за другой, с ужасным и чётким звуком рвущихся мышц и сухожилий, ноги отделились от тела. Теперь он был почти неподвижен, словно сломанная, брошенная кукла. Широко раскрытые глаза наполнились диким отчаянием и продолжали безуспешно искать спасения, которое уже невозможно было найти.

Ильга наблюдала за этим, не отводя взгляда и не проявляя ни малейших признаков жалости или сочувствия. Лицо оставалось холодным и спокойным: лишь в глазах блестела жёсткая, бескомпромиссная решимость. Она знала, что делает, и не собиралась останавливаться.

Она стояла перед панелью управления, руки были спокойны, дыхание ровным. Каждый звук, каждый вскрик и всхлип, доносившийся из динамиков, она воспринимала с ледяным удовлетворением, словно подтверждение собственной правоты и неотвратимости её приговора.

– Ты ведь сам этого хотел, – тихо произнесла она, глядя на экран, где продолжалось жестокое зрелище. – Ты ведь сам мечтал о свободе. Так почувствуй её, Артём, ощути её во всей полноте, до самого конца.

С последним, невыносимо сильным и резким рывком голова Артёма взорвалась, как переспелая тыква. Кости черепа и мозговая масса с липким, тёплым хлюпаньем разлетелись по комнате. Они стекали по стенам, забрызгивали мебель. Осколки черепа ударились о лампы, оставив на них пятна крови. Простыни потемнели, словно впитывая в себя последнюю его мысль. Кровь забрызгала стены, потоком хлынула на постель, заливая белые простыни и превращая комнату в сцену какого-то жуткого спектакля. На мгновение в воздухе повисла абсолютная, оглушающая тишина, словно сама реальность замерла, не в силах сразу принять произошедшее.

Затем изображение начало медленно тускнеть, постепенно растворяясь в пустоте. В комнате не осталось ничего – только следы жестокости и отчаяния, которые невозможно было стереть или забыть.

Ильга медленно выдохнула, и на лице впервые за долгое время появилась усталость. Она чувствовала себя опустошённой, словно всё, что она сейчас сделала, не принесло никакого облегчения, лишь добавило в её мир новый уровень боли и отчаяния. Она смотрела в пустоту, понимая, что это не было решением проблемы, а лишь отложило неизбежное столкновение с собственной пустотой и одиночеством.

Теперь, когда всё закончилось, в комнате вновь воцарилась тишина. Это была не прежняя, привычная тишина, а другая – гнетущая, тяжёлая, полная несказанного и непережитого. Ильга стояла перед экраном, глядя на собственное отражение, в котором не осталось ни намёка на прежнюю уверенность или силу. Только пустота и усталость, которых она никогда раньше не знала.

Она медленно вернулась к станции Realika, ощутив внезапную слабость в ногах и почти физическую потребность на что-то опереться. Теперь, когда Артёма больше не существовало, внутри неё не осталось ничего, кроме глубокого, невыносимого напряжения, требующего немедленного выхода.

Её пальцы снова потянулись к панели, но теперь без прежней уверенности. Каждое движение оставалось медленным, словно Ильга пыталась понять, что делать дальше, когда внутри уже не осталось ничего живого.

Она посмотрела в пустоту перед собой и едва слышно прошептала:

– Теперь ты знаешь, Артём, что значит настоящая свобода. Теперь ты действительно свободен от меня. Но свобода эта оказалась не такой, какой ты её себе представлял, правда?

Ильга почувствовала, как по щеке медленно сползла одинокая слеза, и это удивило её саму, потому что она думала, что уже не способна испытывать подобные эмоции.

Теперь она осталась одна, без иллюзий, без надежд, без человека, которого сама же и уничтожила. Женщина была уверена, что поступила правильно, но внутри всё равно болело и пустело.

Взгляд вернулся к панели Realika, и она поняла, что впереди только одиночество и тишина. Она больше не знала, кем является и что делать дальше, и это открытие оказалось гораздо более страшным, чем любая боль, которую она только что причинила Артёму.

Теперь Ильга понимала, что её жизнь безвозвратно изменилась, и всё, что ей оставалось – это принять этот новый, жестокий и непредсказуемый мир, в котором предстояло жить дальше.

Она ещё раз глубоко вздохнула и коснулась панели, активируя новый канал связи. Пальцы слегка дрожали, но в глазах появилась мрачная решимость, которая с каждой секундой становилась всё яснее. Теперь, когда прежний мир лежал в руинах, нужен был новый ориентир, другая реальность, способная вернуть хотя бы иллюзию стабильности и контроля.