Максим Привезенцев: Маяки Сахалина

МАЯКИ САХАЛИНА

МАКСИМ ПРИВЕЗЕНЦЕВ

ПРОЛОГ

август 2023 г.

Полумрак кабинета окутывал плечи, как старый плед – тёплый, чуть тяжёлый. В этой тишине книги читались иначе: буквы втягивали воздух и с каждым вдохом уходили в глубину памяти.

Сигара догорала. Дым поднимался и растворялся – как мысль, не успевшая осесть. Я был дома. По-настоящему.

И вдруг – вспышка.

Экран сверкнул, как молния. Рассёк покой и исчез.

Незнакомый номер.

Сегодня это не просто сигнал. Вторжение. Особенно ночью.

По возвращении домой я перевожу телефон в режим «не беспокоить». Это мой щит от шума, суеты, случайных прикосновений мира. Но даже без звука экран всё равно вспыхивает – маяком в темноте. Экран погас, и я вернулся к чтению. Но книга уже не принимала.

Сделал пару вдохов, попытался удержаться – и почти смог. Почти.

Экран снова вспыхнул. Сообщение. Тишина треснула и рассыпалась.

Я открыл мессенджер:

«Максим, добрый вечер! Юрий, газета Сахалинский моряк. Простите – забыл о разнице во времени. Готовим репортаж к 70-летию. Нужен ваш комментарий о маяке Анива – символе Сахалина. Вы ведь родом отсюда. Интересны впечатления – детские и спустя годы. Если готовы обсудить, напишите, когда удобно. Или позвоните – я на связи».

Я выдохнул. Раздражение подступило, но не прорвалось.

Маяк Анива.

Призрак из прошлого.

Всегда рядом – будто дышит в затылок, не даёт забыть, откуда ты.

Сахалинский ответ Эйфелевой башне.

Почему все за него цепляются?

Что я ещё могу сказать?

Первым порывом было промолчать. Оставить без ответа. Но, поколебавшись, я набрал номер.

Голос отозвался словно из другой комнаты.

– Здравствуйте, Юрий. Это Максим Привезенцев. Готов обсудить маяк Анива.

– Максим! – обрадовался он. – Вот это да! Я вас раньше завтра не ждал!

– Звёзды сошлись, – коротко ответил я. – Давайте к делу?

Юрий не стал тянуть. В трубке зашуршала бумага.

На секунду я увидел далёкий кабинет: пыль, чашка с остывшим чаем, абажур. И мелькнула надежда: вдруг он удивит? Скажет не так. Спросит не то. Вынесет заголовок: «Анива: ртуть, радиация и забвение. Живая легенда или каменный хлам?» – про маяк, в чьи стены одна эпоха впитала ртуть японских аккумуляторов, другая – радиацию советской батареи, а третья оставила лишь пустоту.

Но он задал те же вопросы, что задают всегда. Я отвечал так же. Мысли бродили вдоль сахалинских берегов, ища трещину привычного.

– Спасибо большое, Максим, – подвёл он итог. – Достаточно содержательно. Доброй ночи.

Я попрощался. Откинулся в кресле.

«Достаточно» – слово, которое тушит свет в любом прилагательном.

Хотя чего я ждал?

Для них маяк Анива – картинка. Символ. Инфоповод. И про архитектуру, и про гордость, и для буклетов сгодится.

А для меня?

Мне нужно было другое.

Не в том дело, что Анива – плохой маяк. Он стоит, как и прежде: молчаливый страж на краю света, хранитель памяти. Но почему каждый раз вытаскивают именно его, словно у Сахалина не осталось лиц, кроме этого, истёртого повторами?

Покой развеялся. Я придвинулся к столу, открыл ноутбук, щёлкнул браузер – и стал искать то, чему пока не знал названия. Строки вспыхивали и исчезали. В какой-то момент я набрал: «маяки Сахалина».

И на экране, один за другим, как огни вдоль зимнего берега, выстроились силуэты – живые и забытые.

Вот оно, понял я.

Анива – лишь один из тридцати маяков острова. Остальные растворились в его тени. О них не пишут, их не снимают, не печатают на значках. Чтобы найти их, приходится часами вылавливать обрывки в интернете, перебирать архивы, искать редкие книги.

Одна из них – очерк Игоря Самарина «Маяки Сахалина и Курильских островов». Изданный мизерным тиражом, он давно стал редкостью. Для большинства этой книги будто никогда не существовало. Как и самих маяков.

Почему бы «Сахалинскому моряку» не рассказать обо всех – о тех, что ещё светят, и о тех, что давно погасли, но были? Да, это дольше. Тише. Без гарантий. Но разве не в этом смысл – идти туда, где ещё не топтали?

Я нырнул глубже, и сразу всплыло второе, ещё более липкое клише: каторга. Я и сам когда-то называл Сахалин «островом каторги». Тогда это звучало веско. По-журналистски. Теперь бы не сказал. Каторга – обрывок. Настоящий Сахалин не попадал на полосы. Он – в шаманских историях, где слово ещё не стало речью. В заброшенных деревнях, где имя – лишь шорох. В мифах, которые на Большой земле уже не помнят. А остров – хранит.

Поисковый запрос вывел на скромный сайт этнографов с Хоккайдо. Там – сканы старых японских карт. Бумага выцвела, края пожёваны временем. Шрифт будто процарапан иглой. Все маяки подписаны по-английски. А поверх – чья-то чернильная рука: советские названия – косые, дрожащие.

Цифра 12.

Пометка: Айро Мисаки – мыс на узком месте.

Рядом – Tonin.

Под ним по-русски, от руки: Тонин.

Дальше – белый берег. Ни посёлков. Ни дорог. Только излом гор и тень моря.

И чуть выше, у залива Airo-van, почти невидимое слово: Ai.

Я всмотрелся. Не по-японски. Не по-русски. Даже не по-картографически. Слово стояло, как забытый знак. Вопрос? Имя? Навёл курсор – пусто.

Открыл поисковик. Напечатал: Ай. Сахалин.

Первая строка – будто из другого века. Плохо отсканированная, почти шепчет:

«Ай – айнское селение. У залива Терпения. В 1890-х здесь жил ссыльный этнограф Б. О. Пилсудский».

Я прочитал вслух. Медленно. Буква за буквой. Имя скользнуло по сознанию, как холодная ладонь по лбу.

Пилсудский.

Не маршал. Не герой. Просто кто-то среди айнов. На краю. Вдали от всего. И – ближе, чем кажется.

Палец завис над клавишей. Но я не кликнул. Будто за тонкой плёнкой справки кто-то смотрел в ответ. Молча. Из тумана другого века.

Я закрыл окно. Комната погрузилась в темноту. На экране остался одинокий мигающий курсор – крошечный маяк на краю памяти.

Глава 1

Дорога начинается с тишины

6 сентября 2024 г.

Обыватель думает: мотоцикл – это свобода. В кино отправиться в путь значит просто выкатить байк из гаража. В жизни этого хватает разве что для вечерней покатушки или визита к друзьям в паре километров от дома. Но если дорога впереди длинная – с переправами, ночёвками и штормами, – стиль беспечного ездока лучше оставить там же, где пылятся подростковые мечты: на антресолях.

Опытный байкер, прежде чем выйти в дорогу, продумывает маршрут, проверяет технику, договаривается с теми, кто сможет помочь, если что-то случится вдали от связи и дорог. Он думает и о медицине. Планирует, что есть, где спать, чем заправлять мотоцикл. Даже просто уехать подальше от дома – уже испытание.

А если ты ещё и сам придумал проект – неси его до берега. «Маяки Сахалина» – не метафора, а тридцать живых огней на краю карты. У каждого свой характер, свой ветер, своя пауза. К каждому ведёт дорога, разговор, съёмка. А всё это – дни, бензин, монтаж, жильё. Стоит открыть бюджет – и от романтики дороги не остаётся ничего. Лишь таблица Excel: скелет мечты, аккуратно разбитый по строкам. Со стороны трудно поверить, но подготовка заняла больше года. И это ещё я торопился и собрал большую команду помощников.

Я погрузился в биографию Пилсудского – фигуры, случайно всплывшей в архивах, но удивительно точно совпавшей с настроением экспедиции. Чужой среди чужих и всё же оставшийся. Этнограф, много лет проживший среди айнов, он изучал их быт и культуру, пытаясь сохранить исчезающую память нивхов и айнов.

А я параллельно складывал другую хронику – маяков: их строительство и историю «навигационных башен» острова. До этого я и не подозревал, что моя собственная карта Сахалина окажется такой же белой, как снег на перевале.

Я вдруг понял: за этим белым снегом скрывается уникальность. Сахалин – единственный в мире остров, где уцелели маяки трёх держав. Русские, японские, советские. Три эпохи, наложенные друг на друга.

Сахалин как будто не открывался, а вспоминался. Фото, заметки, старые статьи не оседали в архивах, а прокладывали тропу, соединяющую маяки – на карте и в голове.

Пока я перебирал архивы и раскладывал бумажные карты, шла вторая, не менее важная работа – подготовка маршрута. Не романтическая, а инженерная: остров – не прямая дорога. Особенно если ты на мотоцикле. Особенно если за плечами – проект, а не покатушка.

Я нашёл Андрея Цоя случайно. Вернее, он сам нашёлся – через одноклассницу, которая услышала о моей идее и сказала:

– Макс, мой всё время по сопкам эндуро гоняет. У них своя команда. И гонку «No Place to Run» делают каждый год.

Первый разговор длился больше трёх часов. Цой спокойно, без пафоса, рассказал про их коллектив – «Сахалин Эндуро Парк», про трассы и гонки, про то, как они ищут маршруты там, где их никогда не было. Уже в тот вечер стало ясно: если кто и может помочь проложить путь ко всем маякам, то только они.

Потом мы перешли на телефоны. Он передавал координаты, точки дозаправки, делился опытом: где ждать броды, где затяжной подъём, где лучше не соваться. Свою часть маршрута они с командой собирали по рельефу, по памяти, по следам прежних выездов. Я сверял с картами, уточнял логику.

Проект пришлось делить на два этапа: осенью 2024-го – шестнадцать маяков юга Сахалина на мотоциклах, весной 2025-го – северные маяки на сноубайках. Без команды Цоя весь маршрут остался бы на бумаге: красивым, но нежизнеспособным.

Ещё до старта я набросал первый сценарий будущего фильма и вчерне разметил структуру книги. Понимал: после дороги всё придётся переписывать – она всегда рассказывает свою историю. Но и этого оказалось мало: вдруг выяснилось, что почти все сахалинские маяки – объекты Минобороны, и доступ к ним для гражданских закрыт. Пришлось строчить письма в адрес региональных властей с просьбой о поддержке. Или я оказался достаточно убедителен (читай – назойлив), или они действительно прониклись идеей, но спустя полгода у нас были все необходимые разрешения.

В феврале 2024-го я прилетел на остров – всего на несколько дней, чтобы познакомиться с командой экспедиции. Они сами настаивали: сахалинцы – народ вдумчивый и осторожный. Видимо, остров накладывает отпечаток: с незнакомцем в дорогу не идут. Проверить нужно было и сноубайк. Я никогда не садился на него и должен был убедиться, выдержу ли вторую часть маршрута – и выдержит ли он меня.

Всё сложилось идеально: дружба с командой завязалась сама собой, погода выдалась ласковой. Наши сноубайки скользили по снежным покровам сопок, лыжи пели под ветром, мороз и солнце сочетались, как у классика. Душа отзывалась тем же ритмом.

Свобода захлёстывала. Но я держал себя в руках: в состоянии вседозволенности легко вылететь из седла и потом собирать себя по кусочкам на замёрзшем озере, спрятанном за очередным «белым барханом».

Больше всего поразило, насколько непуганой оказалась здешняя фауна. Немногочисленная – зима всё-таки, – но живая настолько, что лес дышал вместе с нами. Рёв сноубайков не тревожил ни соболей, ни краснокнижных оленей-кабаргу. Они смотрели на наши манёвры спокойно, будто забыв, что по-прежнему остаются частью пищевой цепи.

В одном из распадков – узких долин между сопками, – остановившись для пары «эпических» снимков, я увидел охоту. Пятеро соболей окружили потерявшую бдительность кабаргу. Один из них молниеносным, отточенным прыжком вцепился в её холку. Всё произошло почти беззвучно. Я стоял, не двигаясь, наблюдая, как жизнь уходит за считанные минуты. Олень упал и стал обедом.

И вдруг в этой тишине, среди белого покрова и звериной точности, меня кольнула мысль: а если рёв мотора разбудит медведя? По словам местных, их здесь в избытке. По спине скользнул холодный пот.