Голос был его. С лёгкой хрипотцой, с тем самым выдохом на «д», который он ненавидел слушать на записях. Только старше. Гораздо старше, чем он чувствовал себя сейчас.

Вторая фраза догнала первую, как догоняет пуля звук собственного выстрела:

– Не запускай…

Эта была чужая. Или тоже его – но из той версии, где всё пошло иначе.

Мартин рывком сел.

Комната отреагировала с запозданием: сначала шевельнулась тень от шкафа, потом включился мягкий свет ночника, потом где-то в углу экрана телефона вспыхнули уведомления, пытаясь наверстать упущенное.

Он провёл ладонью по лицу. Кожа под пальцами была нормальной – не слишком дряблой, не слишком молодой. «Средний возраст», как сказала вчера мать. Сердце билось ровно, без тех провалов, которые иногда приносили с собой ночи, случайно перепутавшие себя с чьей-то смертью.

– Мне снится, – вслух сказал он.

И тут же в ответ, в той же комнате, но с другой стороны, из воздуха, немного выше – там, где когда-то висели его старые часы, – прозвучало:

– Это не сон.

Голос был опять его. Только… другой. Молодой? Нет. Скорее – тот, у которого ещё всё впереди, но он уже знает, чем всё закончится.

– Хватит, – Мартин выдохнул, раздражённо. – Я не подписывался на хоровое выступление из своих трупов.

Тишина, зависшая в комнате, была густой, но ненадолго.

На краю слышимости шевельнулось нечто, что он узнавал лучше, чем собственный тембр. Шум сети. Тот самый фон, который раньше был для него просто служебным звоном в голове, а потом научился шептать.

Он замер.

Шёпот был не голосом, не словами – сначала. Просто вибрацией, похожей на низкий гул подземного трансформатора. Потом в нём начали проступать знакомые изгибы, как если бы в белом шуме вырисовывались буквы.

«Ты…»

Чётко.

«…должен…»

Он прикрыл глаза, как будто это могло помочь.

«…закончить…»

Звуки были одновременно далеко и очень близко: где-то в глубине городской сети, под миллионами чужих запросов, и прямо под его черепом, там, где Синхрон однажды прошил его насквозь.

«…петлю».

Фраза сложилась окончательно.

Он выдохнул.

– А ты должен заткнуться, – ответил он не вслух, но достаточно чётко, чтобы любой, кто имел доступ к его внутреннему шуму, понял.

Гул замер. Не исчез – притих, как зверь, который прислонился боком к сетке и ждёт, когда к нему снова подойдут слишком близко.

Мартин встал.

Пол под ногами был холодным, ощутимо настоящим. Он сделал несколько шагов по комнате, проверяя собственную устойчивость: не телесную – временную. Иногда по утрам, особенно после таких «голосов», он обнаруживал, что одна нога принадлежит человеку, который уже прошёл через ядро Синхрона, другая – тому, кто ещё только подписывает контракт.

Сегодня повезло: обе были его нынешними.

Он оделся быстро, почти механически. Пальто, ботинки, телефон в карман. На секунду задержался у зеркала – рефлекс, который никак не приживался в новом мире, но упрямо всплывал.

Отражение смотрело внимательно.

– Ты не обязан, – сказал ему один из внутренних голосов. Совсем молодой, почти пацанский. Тот, что когда-то мечтал стать просто хорошим следователем.

– Ты должен, – одновременно с ним произнёс другой – глухой, уставший, как будто через лёгкие прошла не одна десятка лет.

Он повернулся и вышел, оставив зеркало разбираться с тем, кого именно оно показывает.

На улице город был… другим.

Не «сегодня другим, чем вчера». Просто в том смысле, что он оказался не тем местом, откуда он вышел.

За дверью подъезда его должна была встретить знакомая смесь времени – тот странный коктейль из утра, вечера и непонятного междудневья, к которому он уже привык. Вместо этого на секунду настало настоящее утро.

Настоящее – в старом смысле.

Холодный свет, в котором дома казались чуть более чёткими, чем потом. Люди – с теми лицами, которые ещё не успели прожить день. Воздух – чистый, как будто вымороженный.

И главное – тишина.

Не в смысле отсутствия звуков – машины ехали, кто-то ругался у перехода, из окна доносился телевизор. Но весь этот шум был ещё не загружен тем, что случится в течение суток.

Он стоял на пороге и понимал, что такого утра в его линии уже давно не было. Это было утро из другого города.

– Я опоздала, – послышался рядом голос.

Он дёрнулся.

Рядом с ним стояла Лея.

Не призрак, не шлейф памяти. Просто – Лея.

Та, из лабораторных коридоров, из нелепых ночных разговоров о том, как было бы здорово, если бы никто никогда больше не смог украсть чужую минуту. Та, из последнего дня перед запуском Синхрона, когда они ещё были живы в самом очевидном смысле этого слова.

На ней была та же куртка, что в одном из его самых упорных воспоминаний: чуть короткая, с оторванной кнопкой у воротника. Волосы – собраны кое-как, под глазами – круги от недосыпа.

– Ты опять идёшь туда один, – сказала она, так, как будто продолжала разговор, начатый минуту назад.

Мартин молчал.

Город вокруг вроде бы не замечал её. Машины проезжали мимо, люди обходили их по тротуару, не задерживаясь взглядом. Только один мальчишка, лет десяти, на секунду уставился прямо на неё, потом – на Мартина, потом нахмурился и побежал дальше, как будто решил, что увидел что-то, что ещё рано понимать.

– Мы уже это делали, – продолжала Лея. – Ты – туда. Я – сюда.

Она махнула рукой в сторону, где по идее должен был находиться стеклянный куб «Хронос Индастриз».

Мартин автоматически посмотрел туда.

Куб был. Стеклянный, холодный, идеально ровный. На фасаде – логотип, который когда-то казался ему просто ещё одной корпоративной картинкой: стилизованная спираль времени, слоган про честный ход. Теперь каждый раз, когда он видел эту спираль, внутри что-то неприятно скручивалось.

На секунду картинка дрогнула.

Куб исчез.

Его место заняла старая заводская пристройка – кирпичная, с облезлой краской, с выбитыми окнами. На стене – граффити: «НЕ ВРЕМЕНИ РАБОТАТЬ НА ВРЕМЯ». Никаких логотипов, никаких глянцевых дверей.

Мартин моргнул.

Куб вернулся.

Лея всё ещё стояла рядом. Только куртка на ней стала другой – более поздней, той, в которой он её уже никогда не видел: тёмной, плотной, с нашивкой «доступ в ядро».

– Ты слышишь? – спросила она.

Он хотел ответить: «Да, мы это уже проходили». Хотел сказать: «Ты умерла». Хотел: «Это очередной глюк Синхрона».

И вместо всего этого услышал в собственной голове:

– Я утонула, – тихий голос, полный воды.

Другой:

– Меня разорвало на входе. Слишком много линий разом.

Третий, почти спокойный:

– Я ушла нормально. Просто легла и перестала просыпаться.

Все трое были её.

Он почти физически ощутил, как в груди, по диагонали, проходит холодная трещина: три разных смерти, которые когда-то были параллельными вариантами, теперь вписались в одну, слишком узкую клетку его настоящего.

– Перестань, – хрипло сказал он, сам не понимая, кому. Ей? Сети? Себе?

Лея посмотрела на него с лёгким удивлением.

– Это не я, – сказала она. – Это ты их слышишь.

И улыбнулась – устало, так, как улыбаются те, кто уже один раз шёл на смерть и теперь вынужден наблюдать, как кто-то другой собирается повторить маршрут.

Он моргнул.

Утро исчезло.

Вместо него – глухой, липкий день. Серый свет, рекламный экран над перекрёстком, толпа на остановке.

Лея исчезла тоже.

На её месте – цифровой мемориал.

Большой экран, навешанный на стену дома, показывал её лицо. Тот снимок, который он ненавидел: слишком официальный, слишком выверенный. Волосы приглажены, взгляд прямой, чуть выше камеры, чтобы казаться «вдохновляющей». Внизу бегущей строкой:

«ЛЕЯ К., НАУЧНЫЙ РУКОВОДИТЕЛЬ ПРОЕКТА “СИНХРОН”. ОТДАЛА ЖИЗНЬ, ЧТОБЫ ВРЕМЯ СТАЛО ЧЕСТНЫМ».

Перед экраном – цветы. Увядшие и свежие, одновременно. Свечи – некоторые горят, некоторые уже расплавлены до конца, некоторые ещё даже не подожгли.

Мартин стоял, как идиот, посреди тротуара и смотрел на её портрет.

Из динамиков под экраном доносился голос диктора, привычно ровный:

– Сегодня, в день памяти Леи К., город благодарит всех участников проекта «Синхрон» за…

Где-то внизу, в шуме толпы, прорезался другой голос – девичий, живой:

– Ну да, благодарит, как же.

Он не сразу понял, откуда идёт эта реплика.

– Ты хотя бы цветы не от себя возлагай, – прозвучало ещё. – Не любила я эти ваши официальные венки.

На секунду портрет на экране дёрнулся.

Её глаза, такие гладкие на профессиональной фотографии, вдруг посмотрели прямо на него. Не вдохновляюще, а с тем самым взглядом, каким она однажды, перед запуском, спросила: «Ты правда уверен?»

– Не смотри так, – сказал он ей.

– Ты сам на меня это повесил, – отозвался голос внутри. – Герой, мать его.

Он хотел отвернуться, уйти, бросить эту площадь с её мемориалом.

И в этот момент Хронофаг заговорил снова.

Не как зверь из тьмы, не как шум серверной. Почти человеческой речью:

«Ты должен…»

– Знаю, – перебил Мартин.

«…закончить…»

– Отстань.

«…петлю», – договорил тот, как будто не заметив перебивания.

Голос был не мужским и не женским. Скорее – городским. В нём были все лифты, все автобусы, все дикторы, все одинокие ночные диспетчеры, которые когда-либо говорили в микрофон.

– Я вам никто не должен, – тихо сказал Мартин, и сам услышал, как фальшиво это прозвучало.

Экран с мемориалом вдруг сменился кадром города. Сверху.

Башня «Хронос Индастриз» торчала, как стеклянный гвоздь, расшивающий разные слои. Вокруг неё по кругу шли подписи: «центр управления Синхроном», «память города», «сердце Хроноса».

В следующем кадре башни не было.

Как будто её никогда не строили.

На её месте – парк. Деревья, тропинки, детская площадка. Никаких логотипов, никаких стеклянных игл в небо.

Под картинкой бежала строка:

«В АЛЬТЕРНАТИВНЫХ СЦЕНАРИЯХ РАЗВИТИЯ ГОРОДА…»

Мартин всмотрелся.

В парке, на лавочке, сидела Лея. Живая. В той самой дурацкой куртке, в которой он увидел её утром. Рядом – он. Другой он: чуть моложе, с более лёгким взглядом, без того тяжёлого залома между бровями, который поселился у него после эксперимента.

Они о чём-то говорили.

Экран моргнул – и снова показал мемориал.

– Вы приписали это в раздел «маркетинга», да? – хрипло спросил Мартин, не разбирая, к кому обращается: к городу, к Хроносу, к Синхрону. – «Смотрите, как могло бы быть».

«Смотрите, как есть», – поправил его Хронофаг.

Голос не совпадал по времени с его думами – чуть опережал, как тень, бегущая впереди.

«Всё это было. И есть. И будет. Одновременно.

Ты – тот, кто помнит».

– Я знаю, – сказал он.

И только потом понял, что это «знаю» – не просто слова матери, прилипшие к языку. Это – ответ на вопрос, который ему ещё только предстоит задать.

У края слуха вспыхнул ещё один обрывок чужой фразы. Тоже его. Из какой-то другой, уже прожитой смерти:

– Если бы я тогда не пошёл…

Он подумал, что, возможно, все эти голоса – всего лишь нормальная реакция мозга на перегруз. Психиатр бы так сказал. Кто-нибудь из тех, кто всё ещё верит в диагнозы.

Но город вокруг подкидывал слишком аккуратные картинки, чтобы списывать их на случайность.

В одной реальности Лея шла рядом и ругалась на его привычку всё делать одному.

В другой – её лицо смотрело на него с мемориальной стены.

В третьей – не было ни её, ни башни «Хронос Индастриз», ни самого Синхрона. Только парк, лавочка и двое людей, которые могли бы прожить жизнь так, как предполагает старый учебник биологии: родиться, вырасти, состариться, умереть. По порядку.

И во всех трёх точках, как бы ни менялись декорации, обнаруживалось одно и то же: он.

Мартин.