Он задумался. Кроме монотонного гудения мотора, больше ничего не было слышно. Ни визга шин, ни гудков, ни авторадио, ни встречного ветра, ни…

Джулс остановился посреди гостиной, словно наткнувшись на невидимую стену.

– Вы стоите. Вы не едете.

Клара грустно рассмеялась:

– Абсолютно верно.

Но мотор работает. В гараже. Металл по бетону. Закрытая дверь.

Джулс знал: математика страха часто предлагала человеку совсем простые арифметические задачки, только мозг иногда отказывался принимать настолько же однозначный, насколько и шокирующий результат. Часто разум искал более сложные пути, чтобы менее травматично решить жуткое уравнение. Но в этом случае у Джулса был только один вариант. Машина с работающим мотором, ночью, в гараже. Внутри женщина, которая, гонимая страхом, сохранила в своем сотовом номер службы ночного телефонного сопровождения, – это могло означать только одно.

– Вы хотите покончить с собой сегодня ночью, Клара!

Чтобы опередить Янника!

Отравившись выхлопными газами, которые, наверное, поступают в салон через шланг, соединенный с выхлопной трубой и просунутый в щель приоткрытого бокового окна.

Я ей в этом помог? Вот это и была ее «дорога домой»?

– Абсолютно верно, – подтвердила Клара самое страшное предположение Джулса. – Я бы хотела сейчас покончить жизнь самоубийством. Надеюсь, вы не рассердитесь, но у меня это лучше получится, если я закончу разговор.

10

Клара

Приборная панель ее «мини-купера» всегда заставляла Клару чувствовать себя как в самолете. Вот и теперь различные округлые приборы и датчики горели в темноте гаража матовым оранжевым светом. Что очень даже подходило к ее последнему «взлету» в неизвестность.

Клара сглотнула, но першение в горле не прошло. Она схватилась за шею и нащупала под свитером цепочку с маленьким серебряным крестиком, который носила с первого причастия.

Тахометр и спидометр расплылись перед ее глазами, на которые навернулись слезы. Она закашлялась, у нее потекло из носа, слизистые оболочки отреагировали быстрее, чем она ожидала, правда, и машина, которую она приготовила для своего последнего путешествия, была крохотной. В воздухе уже стояла угольная пыль, или ей только так казалось. Вдруг Кларе пришла в голову неуместная мысль: сможет ли Мартин продать «мини», если в предсмертной агонии она опорожнится на сиденье. Возможно, трупная жидкость уже впитается в ткань обивки, когда ее тело обнаружат. Тогда в салоне будет вонять еще хуже, чем в папиной «омеге», за которой он с такой любовью ухаживал каждые выходные, пока маму как-то вечером не стошнило на коврик для ног.

Это случилось на обратном пути после встречи учителей в «Лоретте на Ванзее»^[5], где преподавательский состав гимназии имени Дёблина регулярно встречался для пьянок, на которые раз в месяц можно было брать своих супругов.

Мать Клары плохо переносила алкоголь, но муж заставлял ее «не быть занудой» и «не выставлять его дураком с зажатой бабой, которая не умеет веселиться».

И вот ее попытка соответствовать «веселому» поведению пьяных учителей закончилась после единственного бокала «Кампари Оранж» тем, что содержимое желудка – пропитанные желудочной кислотой остатки огуречного салата – оказалось на коврике для ног. Клара хорошо помнила, как проснулась в ту ночь, когда в начале двенадцатого хлопнула входная дверь. Она выпрыгнула из постели, открыла дверь своей детской комнаты на мансардном этаже и прислушалась к шагам. Потому что они были ее индикатором. Ее сейсмографической системой предупреждения, которую она тренировала с раннего детства и которая сейчас, в возрасте четырнадцати лет, работала почти идеально.

Особенно топанье отца, проследовавшего за матерью, которая уже проскользнула наверх, было надежным показателем его ярости. Папу выдавал скрип третьей ступеньки, которая вообще реагировала с трудом. Отцу нужно было наступить на нее как следует, надавить всем весом, чтобы она издала какой-то звук. Но самым верным знаком была скорость. Если папа был в ярости, то поднимался в супружескую спальню размеренным шагом. Медленно, как раскаты приближающейся грозы, которой невозможно противостоять и от которой не спастись. Когда Клара слышала эти тяжелые неторопливые шаги своего отца, она знала: было слишком поздно! Уже бесполезно спускаться на родительский этаж и ждать перед запертой дверью спальни, когда ее мать начнет стонать. Задыхаться. Хрипеть в приступе рвоты. Клара не могла уже ничего сделать, чтобы предотвратить это. И все равно в тот вечер после попойки в «Лоретте» она попыталась. Прошлепала босиком вниз, мимо ненавистной копии рембрандтовского «Мужчины в золотом шлеме», чей строгий взгляд напоминал ей отца.

На первом этаже всегда, даже после уборки, пахло пылью – казалось, старый дом непрерывно производил новую, будто постоянно линял. Пыль лежала на перилах, на ковре, даже на стенах, особенно на раме, которая висела между ванной и спальней.

За стеклом была черно-белая фотография. Папа сам сделал этот снимок. Безлюдный причал в Бинце зимой: разбивающиеся о пирс волны словно оледенели, дойдя до своей высшей точки. Те, кто видел эту фотографию, часто хвалили отца за хороший глаз, не зная, что его особый дар не исчерпывался умением ловить на пленку красивые моменты рюгенской природы. Его главным талантом был рентгеновский взгляд. За секунды он мог распознать слабые эмоциональные места человека. Но он их не фотографировал. А пользовался, обнажая до тех пор, пока те не начинали зиять перед ним открытыми ранами, в которые он с удовольствием опрокидывал соль, кислоту или что похуже.

«У каждого человека есть ахиллесова пята, – объяснил он Кларе как-то раз на детской площадке и обнял. Она почти заплакала от радости, так редко у них бывали подобные моменты близости. – Твое слабое место – это твоя эмпатия, Клара. Ты принимаешь все слишком близко к сердцу. Тебе нужно стать жестче, иначе когда-нибудь жизнь со всего размаху даст тебе под зад».

Потом он сунул ей монету в две марки – своеобразный штраф, который нужно было выкладывать в семье за каждое ругательство, – и она засмеялась. Позднее Клара задавалась вопросом, давал ли он что-нибудь и матери, когда пересекал черту дозволенного. Пятьдесят марок за синяк под глазом? Сотню за выбитый зуб?

Когда в тот вечер она стояла перед запертой дверью спальни и слушала отчаянный смех матери – это парадоксальное избыточное действие перед изнасилованием, – Клара впервые осознала, в чем слабое место ее отца. Она уже взялась за ручку двери, сама не зная зачем, без всякого плана. И тут поняла, что должна сделать.

Клара подошла к фотографии, которой так гордился ее отец, схватилась обеими руками за края стеклянной рамы – и сорвала со стены морской ландшафт с волнами, чтобы швырнуть его на пол.

После этого ей уже не нужно было самой открывать дверь спальни. Испугавшись оглушительного звона бьющегося стекла, ее отец распахнул дверь. С голым торсом, в одних брюках, которые мама выложила ему утром для школы, держа в руке ремень, как собачий поводок.

– Какого черта?.. – Его глаза округлились, когда он увидел, что натворила Клара.

– Мне очень жаль, я…

Она не придумала для себя никакого оправдания. Было невозможно поверить, что этот акт внешне бессмысленного разрушения мог произойти случайно. Но ее отец и не потребовал никакого правдоподобного объяснения. Он ударил. Не в первый раз в жизни Клары, но в первый раз ремнем, в первый раз в лицо и в первый раз с эффектом, на который она надеялась: он использовал ее как громоотвод. Гроза, предвестником которой была скрипящая ступень, разразилась. Правда, удар пришелся на нее, а не на ее мать.

Когда на следующий день Клара пошла в школу и рассказала своей лучшей подруге, что упала с велосипеда и ударилась лицом, она радовалась и улыбалась, так что на глазах от боли выступали слезы. Наконец-то, – думала она и улыбалась еще шире. – Наконец-то я нашла способ защитить маму и себя…

Сигнал входящего эсэмэс вырвал ее из этих, предположительно последних, воспоминаний и вернул в загазованную реальность гаража.

ГДЕ ТЫ????

Мартин. Конечно. Всегда с упреком, всегда с четырьмя вопросительными знаками.

Верный себе до самой смерти.

Я ПЫТАЛСЯ ДО ТЕБЯ ДОЗВОНИТЬСЯ.

ТЫ НЕ ПОДХОДИШЬ.

Она вытерла слезу и дочитала сообщение до конца.

ИЛИ ТЫ НЕ ДОМА?

ТЫ ЧТО, ОСТАВИЛА АМЕЛИ ОДНУ????

Клару стало подташнивать. У Мартина был такой же талант, как у ее отца. Такой же психологический рентгеновский взгляд.

Он мог безошибочно ткнуть пальцем в ее больное место, хотя невелика хитрость догадаться, что эмоциональная ахиллесова пята любой матери – это ее ребенок.

– Нет, говнюк, – прошептала она. – Я НЕ оставила Амели одну. С ней Виго. Бебиситтер, которого ты так ненавидишь, потому что он гей. Потому что он климатический активист, потому что отвергает мобильные телефоны и автомобили, просто потому, что он хороший мальчик и поэтому полная твоя противоположность.

«Не переживайте, фрау Вернет, – сказал ей шестнадцатилетний подросток, когда они прощались в дверях квартиры. – С Амели так легко, что в принципе это я должен платить вам деньги за то, что могу читать у вас свои книги. В случае чего я спущусь и позвоню вам снизу».

Очень удобно, что они с матерью жили во флигеле на другом конце двора.

А потом Виго еще добавил, что она может не торопиться – все-таки выходные, и на воскресенье у него нет планов. Позже он приляжет в гостевой комнате, рядом с детской. «Я буду ждать, пока вы не придете».

Значит, вечно.

Клара всхлипнула, и неожиданно у нее перед глазами снова возникло омерзительное, перекошенное от гнева лицо ее мужа, на которого она мысленно кричала: Знаешь, почему я не вернусь? Почему я оставила свою дочь одну? Чтобы защитить ее! Чтобы у нее никогда не возникло такой же мысли, как у меня. Чтобы ей не пришлось играть роль громоотвода и вызывать на себя твой гнев, чтобы ты срывался на ней, а не на мне.

Потому что в одном она не сомневалась: Мартин был самым ужасным мужем на свете, но тем не менее хорошим отцом. Он никогда не причинит зла своей дочери, только если та однажды не спровоцирует его, предлагая себя в роли громоотвода, как это делала Клара на протяжении многих лет своего потерянного детства.

С успехом. Потому что со «дня уничтоженной фотографии» (как она мысленно его называла) отец никогда больше не поднимал на мать руку. Никогда больше не бил ее и не насиловал, что много лет спустя – когда Клара уже давно не жила дома – подтвердила ее мать. Да и зачем? Ведь он нашел новую жертву. Свою дочь.

До этого в нашей семье не дойдет, – подумала Клара. – Я защищу своего ребенка от Мартина, оставив их одних.

Она закрыла глаза, осознавая, что этот несомненно парадоксальный ход мыслей был только половиной правды, которой она, бывшая ученица католической школы для девочек, пыталась оправдать свой «смертный грех». Потому что главной проблемой был не Мартин.

А Янник.

Его она боялась больше, чем Чистилища, которое во время причастия в красках описал ей приходский священник.

И тем не менее.

Сейчас, пройдя точку невозврата, она, конечно, начала сомневаться. Не в своем желании умереть, оно было непреклонным. А в правильности предположения, что без нее ее дочь будет расти в большей безопасности.

Без меня. И без Янника.

У Клары раскалывалась голова, что она списывала на выхлопные газы, которые создавали в салоне машины все более высокую концентрацию яда. Она слышала, что незадолго до потери сознания могут начаться галлюцинации – и, действительно, сейчас как раз переживала акустическую иллюзию. Ее муж заговорил. Произнес ее имя. Сначала тихо, потом все громче, пока она не услышала его голос вполне четко, хотя даже не держала телефон у уха.