Встал и пошел (страница 5)
Но дед к тому времени встретил и полюбил невероятной красоты девушку – мою будущую бабушку (видели бы вы ее фото и портрет!). «А когда нам шепчет сердце, мы не боремся, не ждем»[1], вот и он остался, организовывая уже колхозы. Непонятной политической окраски, верующий мусульманин, инородец – понятно, что его ждало в те времена ранней советской власти. Ему и друг, ставший одним из руководителей Крыма, говорил: «Беги!» Но тут оказалось, что моя будущая бабушка беременна. Он снова остался и через какое-то время был арестован. Его ждал скорый расстрел – других приговоров тогда не было! Бабушка собрала все украшения (а была она из весьма богатой семьи), срезала золотые монетки, традиционно носимые на татарской женской шапочке (эта шапочка есть на портрете), и пошла к охранявшим мужа солдатам. Отдала все золото и упросила отпустить мужа на рождение ребенка, ведь уже вот-тот, а муж так и не увидит! То ли золото возымело действие, то ли вид рыдающей красавицы, да еще в таком положении, но через два дня, когда прошли роды, моего деда выпустили и с часовыми повели смотреть на новорожденную дочь – мою будущую маму. Часовые остались на входе, но моя бабушка всегда была хитрой и умной (оставалась такой до глубокой старости!): заранее разобрала заднюю стену в комнате, закрыв содеянное ковром. Так дед и сбежал, и стал скрываться в дубовых лесах Ай-Петри. Бабушка, едва избежав расстрела по обвинению в содействии побегу (пожалели молодую мать и новорожденную), носила ему еду и одежду. Однажды ее выследили и долго обстреливали рощу, где скрылись они с мужем.
Оставаться в Крыму больше было нельзя. С невероятными приключениями и при помощи высокопоставленного друга, который рисковал всем, помогая врагу народа (его все-таки расстреляли в том же году по другому, вымышленному поводу), вся семья перебралась в Батуми с целью перейти турецкую границу.
А вот в последний момент удача от моих отвернулась. Пограничники обнаружили нарушителей. Бабушка с трехмесячным ребенком спряталась в лощине, где просидела несколько дней. А деда погнали под выстрелами и повернули обратно; только увидев, как он, раненый, упал в горную реку, сочли мертвым. Река, – я думаю, это была река Чорух, я люблю путешествовать по Грузии, – вынесла безжизненное тело деда на турецкую сторону и выкинула на берег, где его и подобрали местные жители. Семья оказалась разделена «железным занавесом», и в итоге мой дед женился на дочери своих спасителей из приграничного селения.
Деда я живым так и не увидел, зато в Нью-Йорке общался со своей тетей – его дочерью от второго брака, она профессор-лингвист в университете. Тетя-профессор рассказывала мне: «Мы все росли в обстановке боготворения твоей бабушки, отец постоянно повторял: «И я, и мы все живы только благодаря ей!»
Мать встретилась впервые с отцом только в 1965 году, после того как его поиски бывшей семьи увенчались успехом. До сих пор неясно, как он нас нашел: все документы бабушки и мамы сгорели во время войны. А до этого они и живы-то остались тогда только благодаря тому, что бабушка вышла замуж за председателя Крымской ЧК, чья фамилия и стала девичьей фамилией моей матери.
В те годы выехать за рубеж было непросто, выпустили только мою маму, бабушка и я остались в Москве. А вскоре после этой единственной встречи дед умер.
Мама твердо считала, что Бог един, и неважно, какую религию человек исповедует, лишь бы жил по Божьим законам.
Она обожала готовить чебуреки, и они выходили у нее просто невероятные! Но у нее был секрет – класть в фарш немного сала! Как-то в гости к нам приехала родственница из Крыма – набожная мусульманка. Ела мамины чебуреки и нахваливала: «Невероятно вкусные! Оля, как ты такие делаешь?» Ну, мама наивно и призналась про сало. Бедная женщина, у нее открылась неукротимая рвота! Больше она к нам не приезжала.
Со стороны отца все относились к религии спокойно, хотя моя бабушка по отцу и была дочкой священнослужителя. На Пасху пекли куличи, красили яйца. Дед собирал иконы, но это в рамках его увлечения живописью.
Про своего знаменитого деда хочу рассказать особо.
* * *
Я с детства жил с рефреном: «Ты полный тезка своего знаменитого дедушки! Ты должен соответствовать такому имени!»
А я тогда не хотел никому соответствовать, я хотел кататься на велосипеде, ловить рыбу и собирать грибы. И дед был для меня не гений-академик, а просто мой любимый, огромный дед, добродушный и всегда улыбающийся. И хотел я сравниться с ним не в интеллекте (я тогда толком и не понимал величия моего деда), а в умении собирать грибы.
Дед делал это фантастически! Его природный артистизм сказывался и здесь. Он уходил в самый безнадежный лес, никогда с корзиной (свободный художник, а не заготовитель!), каким-то особым чутьем находил места и возвращался с охапкой отборных боровиков. Никогда я не видел его таким счастливым, даже после окончания очередной блестящей книги!
Писал он их своим бисерным почерком на даче, на втором этаже, сидя в вольтеровском кресле. У него была строгая норма: десять страниц в день (как я хорошо теперь понимаю, насколько это непросто!). Я же, мелкий недоумок, тихонько поднимался по лестнице и обстреливал его зеленой бузиной, как южноамериканский индеец, выдувая ее из срезанного полого стебля какого-то папоротниковидного растения, которое и по сей день в изобилии растет в Подмосковье.
С классической литературой я познакомился задолго до того, как научился читать. Перед сном дед обязательно ложился ко мне и долго (бабушка периодически кричала: «Алик, оставь уже ребенка в покое!») рассказывал увлекательные истории. Позже, раскрыв книги, я узнавал и Робинзона Крузо, и Гулливера, и Капитана Блада… А однажды, пойдя за грибами, мы несколько часов просидели на полянке: дед мне рассказывал истории Нового Завета, где Христос предстал передо мной совершенно живым человеком! (Дед умер за год до публикации бессмертного «Мастера и Маргариты» с пронзительным описанием последнего дня Христа!)
С ним я вообще не чувствовал нашу разницу в возрасте, недаром бабушка всегда говорила деду, что он большой ребенок. Однажды дед, вероятно, рассорился со всеми, и мы уехали встречать Новый год на дачу вдвоем! Это было удивительно. Я к тому времени воспринимал этот замечательный праздник как многолюдное веселье, а тут только он и я, шестьдесят лет и девять. Мы сидели около елки и долго, заполночь, увлеченно о чем-то разговаривали. Сейчас думаю: каким надо было обладать интеллектом, какой широтой души и тонкостью восприятия, чтобы, не притворяясь (ребенка не обманешь!), проговорить всю новогоднюю ночь с внуком!
А картины! Как он их любил и знал! Все стены его большой квартиры на Новослободской с 4,5-метровыми потолками были увешаны ими. Периодически приходили какие-то люди, и дед со специальной лампой в руках водил их по комнатам, показывая свою коллекцию, одну из лучших в Москве в те годы. Принося новинки, он с гордостью показывал их всем домашним и всерьез огорчался, когда мы их иногда критиковали. У меня в кабинете до сих пор висит портрет деда, написанный А. Зверевым. Чуть было не написал: принадлежащий кисти А. Зверева. Я был свидетелем, как он создавался. Не было там никакой кисти! Полотно лежало на диване, а Зверев, сегодня великий, а тогда нищий и безвестный (ничего не меняется в истории искусств!), выдавливал краски из тюбиков прямо на полотно и ваткой размазывал их по холсту!
Из более ранних воспоминаний: высокая температура, кровать у стены, я – совсем мелкий – карандашом разрисовываю отполированную штукатурку стен, подражая картинам, на них висящим! Дед тогда похвалил мою манеру письма, а от бабушки сильно влетело. Дед был тонкий знаток живописи. Намного позже я услышал от очевидцев такую историю.
Как-то он был приглашен к очень известному английскому профессору, «по совместительству» еще и барону, в замок. Хозяин встретил, и они прошли по длинной галерее, увешанной картинами, увлеченно беседуя о медицине. Позже он спросил деда: «Я слышал, вы любите живопись? Мы ведь прошли по галерее, где у меня довольно неплохая коллекция английских авторов, а вы даже не взглянули!» Дед невозмутимо ответил: «Почему же, просто мне было неудобно прерывать наш разговор. У вас там действительно есть и прерафаэлиты, и Лоуренс, довольно редкий Генсборо и два отличных Констебля».