Патриарх Всея Руси говорил так, что, пожалуй, сам Левитан аплодировал бы ему стоя. Про злодеев, что, прикрывшись святым именем Го́спода, идут убивать и грабить. Про то, что это не тучи тёмные тянет по́ небу – то ползёт на Русь сила вражия. Что тысячи коней несут на нашу землю супостата, что хочет заслонить от нас Солнце ясное, запустив в полёт стрелы вострые. Что стонать земле под его пятой, что войти беде горькой в дом родной. Площадь стонала и плакала. Вся.

– Нет!

Рык Чародея ударил так, что вздрогнул и замолчал отец Иван. Многие от неожиданности вскрикнули, подскочили. И толпа начала поворачиваться от страшной «стенгазеты», глядя на великого князя с тревогой, с беспомощной надеждой в заплаканных глазах. И с мрачной твёрдой решимостью на лицах бывших, настоящих и будущих воинов. Выглядевших сейчас совершенно одинаково. Когда глазами внуков смотрели деды.

– Я, Всеслав, князь Полоцкий и великий князь Киевский, взяв в свидетели Го́спода и Пресвятую Богородицу, Небо Синее, Солнце Красное, каждого из восьми вольных ветро́в, Стрибожьих внуков, и каждого из вас, кто видит и слышит меня, клянусь!

На площади было много дружинных. И при этих словах каждый из них опустился на одно колено. Огромные Ждановы, заметные издалека, и Гнатовы, которых, кажется, не видели в упор до тех пор, пока не склонялась у стоящего рядом неприметного мужика голова, не ложилась на сердце правая рука и не впечатывалось в талый снег и грязь под ногами колено. Это было невероятно, но за пару ударов сердца на коленях стояла вся площадь, весь город.

– Клянусь, что не бывать на Руси чужим вере и воле! Клянусь, что сам я и дружина моя встанем на пути вражьей силы! И загоним мразей под лёд, под землю, в самый Ад!

Мы будто снова рычали с ним одновременно. И снова голос «двоился», резонируя сам с собой. И от этого ярость, сила и уверенность в этой силе передавались каждому, кто слышал нас. Скалились и прижимали уши ратники, как волки перед прыжком. Поводили плечами, ёжась от волны мурашек от темени до пят, горожане.

– За нами Правда, за нами Честь, родная земля, наши семьи и наши Боги! И я клянусь в том, что мы их не подведём! Наше дело правое! Враг будет разбит! Победа будет за нами!

Да, видимо, очень крепко переплелись наши со Всеславом памяти, раз эта фраза разнеслась над головами и ударила в сердца людей почти на девятьсот лет раньше. Но эффект был ошеломительный. Народ, не поднимаясь, гудел и выл, вздымая руки. Многие обнимались так, словно уже одержали победу. Во многом так оно и было. Победить свой страх – одно из самых трудных и драгоценных достижений.

– Да будет слово моё крепко! – прорычал Чародей условленную фразу. Выдернув из ножен отцов меч и направив его на чёрные щупальца над родной землёй.

Риск, конечно, был. Здесь, в этом времени, не принято было перекрывать дороги и площади перед соборами для репетиции парадов. Да, пару дней стражники заворачивали ночами и проезжих, и гуляк окольными путями. Но отрепетировать этот финальный номер всё равно возможности не было. Уж больно жарким и ярким должен был оказаться эффект, такое втихую точно не провернуть, хоть всех по домам разгони – всё равно кто-то что-то увидит. Надежда была на одного Кондрата. И чудо-плотник снова не подвёл.

Полотно вспыхнуло, как потом божились очевидцы, в том самом месте, на какое указал мечом батюшка-князь. Правда, они же уверяли, что пламя молнией с того меча и сорвалось, но это было даже кстати. По угольной пыли побежали во все стороны золотистые и алые огненные змейки, отлично различимые, потому что Солнце как по заказу скрылось за случайной тучкой. Добравшись до границ ткани, змейки слились-объединились – и большое полотно, наползшее почти на треть нашей огромной «стенгазеты», полыхнуло разом, превратившись в клуб чёрного дыма, в котором кружились и гасли искорки.

То, что творилось с толпой сейчас, сравнить было не с чем. Ну, может, только с осенней грозой над берегом Почайны, вслед за которой вырос там свежий курган. И неопровержимый, подтверждённый Богами лично авторитет великого князя-Чародея.

Людское море выло и ревело, в небо летели шапки, бабы тянули над головами малышей, будто стараясь дать им вобрать или хоть коснуться небывалого чуда-благословения.

Вой здравиц Всеславу не ослабевал даже тогда, когда за высокой делегацией руководства закрылись тяжёлые ворота терема, отсёкшие толпу, что тянулась за своим героем от самого Софийского собора, профессионально нервируя незримых Гнатовых на земле и Яновых на крышах.

Первое в истории Руси массовое огненное шоу можно было считать проведённым на редкость успешно.

Глава 2. Кадровые вопросы

– Что значит «можно»? Нужно! – отрезал Всеслав.

Леся смотрела на наречённого отца с восторгом и обожанием. Она долго не решалась подойти со своим вопросом-уточнением-робким предложением, и теперь сама на себя злилась. Надо было раньше спросить, а не выдумывать самой себе, как он прогонит, да какими словами отругает.

– Ты ж сама видела – у тех рисовальщиков руки из… Хм… Им, в общем, детали удаются слабо, – сгладил отзыв о художественном ви́дении отдельно взятых плотников и их подмастерьев князь, – Вместо орла у ляхов на стягах какая-то псина с крыльями, а в сани, если не приглядываться, свиньи впряжены.

– А если приглядываться? – несмело уточнила Леся. Видимо, пытаясь чётче понять требования потенциального генерального заказчика.

– А если приглядываться – то козы деревянные, – буркнул Всеслав.

– Почему? – округлила глаза «дочурка».

– Вот и я думаю – почему? Деревянные – потому, что ноги не сгибаются, ни задние, ни передние. Хотя, на коз они похожи ровно так же, как и на коней, никак то есть. Так что молодец, правильно придумала. Пусть Кондрат и его умельцы за сложности технические отвечают, а ты будешь им красоту наводить. И чтоб без неведомых зверушек. Это хорошо, что посольство польское не успело узреть, на чём, по нашему мнению, они к нам мириться ехать наладились. А то б ещё хлеще рассорились.

Князь был доволен и умиротворён. Культмассовое мероприятие прошло «на ура», и не расстроило даже то, что через неполный час после его завершения чудо-плотник Кондрат на зов Всеславов не явился. Ввиду того, что они всей группой постановщиков-декораторов на нервной почве и сами завершились сразу же, как только народ схлынул с площади, и стало возможно вылезти из-за «экрана». Трое суток не спавших и не евших нормально мастеров по зову княжьему найти-то нашли, но пред очи представлять не стали от греха. Доложили Рыси, тот и отмазал технарей, выпучив глаза и изображая старого служаку с одной внешней извилиной, натёртой шеломом:

– Плотник Кондрат со товарищи найден, но доставлен быть не может! – гаркнул он едва ли не в самое ухо Всеславу.

– Ну а орать-то так на кой? – поморщился князь. – Не может, значит не может, потом награжу. Блажить-то так зачем?

– Чего, даже не спросишь, с какой такой радости не прибыл Кондрашка? – судя по хитрой морде, знакомой за столько лет князю едва ли не лучше своей собственной, Рысь придумал какую-то хохму, и теперь его распирало от желания её рассказать. Но настроение и так было хорошим, а шутить князь-батюшка и сам любить изволил:

– А чего спрашивать? Ясно, как днём: плотничья ватага доставлена пред княжьи очи быть не может в связи с тем, что ибо потому что! – вернул он другу мимику, интонацию и громкость фельдфебеля. И расхохотался, глядя на то, как Гнат сдулся сперва обиженно, потом вытаращился удивлённо, и наконец тоже заржал.

– Надо запомнить и нашим передать, ловко сказано, ишь ты: «ибо потому что»!

Поэтому награждали стахановцев тесла и топора на следующий день. И попутно поместили в их гулкие слабопохмелённые головы мысль о том, что княжна Леся Всеславна лично станет теперь приглядывать за тем, чтобы их поделки не надо было вслух пояснять: это, мол, птица, а не собака. И чтоб детей они не пугали, чуды-юды эти. Кондрат, не сдержав расшатанных нервов, рухнул в ножки батюшке-князю и завопил благодарности, крестясь широко настолько, что чуть не изувечил двоих своих же.

А «стенгазета» расцвела уже к следующему дню. Казалось, что и реки на ней журчали, и леса шумели, и у городов появились отличия не только в названиях: очертания башен и стен, маковки церквей и купола соборов приковывали внимание. Гнат говорил, своими ушами слышал, как уверял один мужик другого:

– Колдовство как есть! Глянул вон на Кутную башенку, да так сердце домой потянуло, во Псков, где могилы тяти да матушки. Годков семь там не появлялся, а вот гляди ж ты. Нет, точно тебе говорю, как этих латинских тягомотников разгоним – поеду, поклонюсь!

И таких историй о родных краях и городах, где довелось побывать, теперь на площади каждый день слыхали не по одному десятку. «Стенгазета» начинала справляться с первоочередной своей задачей – наглядной агитацией. Теперь «Великая Русь» было не просто громкими словами с княжьего или патриаршего подворья. Это был образ, величественный и живой. А Лесю под такое дело уговорил на роспись двух храмов сам отец Иван. Который, оказывается, знал технологию переноса изображения с эскиза на поверхность при помощи какой-то хитрой конструкции из реек, напоминавшей штангенциркуль. Поэтому княжне не пришлось самой болтаться на дощечке, привязанной верёвками, перед картой, а только перенести макет на расстеленную внизу коровью шкуру и дальше украшать и оживлять уже его.

Мы со Всеславом не уставали гордиться и восхищаться успехами людей, и они чувствовали искренность и сердечность этого восхищения. И старались изо всех сил, чтобы князь-батюшка ещё разок похвалил. А он и вправду не стеснялся отмечать и награждать талантливых.

Так в городе появилась Ковалёва или Кузнецова слобода – по-разному называли. Тут, хоть идея и была Чародеева, больше подсуетился Глеб, средний сын. Смекнув, насколько выгодными оказались уже вошедшие в обиход придумки Фомы и Свена, Кондрата, Ферапонта и Крутояра, а с ними и их подручных, он тишком сговорился с соседями кузнеца и ювелира, а потом, при деятельной, хоть и незримой почти помощи Гнатовых и Алесевых, за одну ночь организовал им переезд в новые хоромы со всем хозяйством. А поутру лично вручил изумлённым мастерам и их на диво онемевшим жёнам грамотку с княжьей печатью и ключи от всех домов по их улице. Новоселье гуляли два дня, отвлекаясь только на хлопоты с расселением и переносом мастерских. Да на матчи чемпионата по ледне, что тоже шли своим чередом. Будто и не ждала земля русская и Киев-град силы вражьей.

Брат Сильвестр поправлялся не по дням, а по часам. Никогда бы не подумал, что в далёком, диком и тёмном Средневековье найдётся что-то, способное удивить советского хирурга, и за такой своеобразный снобизм был наказан. Я пытался вспомнить всё, что знал, про звуковые волны и их воздействие на организм человека, но, к сожалению, ничего, кроме старой шутки про кандидатскую с названием «влияние гармонических колебаний на репродуктивную систему парнокопытных», на ум не шло. Помимо песен княжны, которые в прямом смысле слова волшебным образом наполняли пациента и всех, кому доводилось оказаться в «палате», жизненными силами, удивили и Антоний с Феодосием.