Алёна Берндт: Книжная Лавъка Куприяна Рукавишникова. Первая часть

Глава 1.

– Ой, Маруся! Глянь-кася, никак младенчик! – воскликнула румяная и круглобокая Варвара, прижимая пухлые свои ладошки к похожим на яблочки щекам, – Ох, Боже Сохрани, Господь милосердный! Как есть, младенец! Подкинули!

Худенькая Маруся выглянула в коридор большого дома купца Рукавишникова, вытирая мокрые руки о цветастый передник. Обе девушки служили в богатом доме и на судьбу такую не жаловались – хозяйка, Анфиса Дмитриевна Рукавишникова, женщиной была хоть и строгой, но справедливой, и без особой нужды прислугу не гоняла. Хозяйство держала в крепких руках и во всём любила порядок. Да и на оплату не скупилась, щедра была и на подарки.

Хозяин дома, Федот Кузьмич Рукавишников, был третьим сыном тверского купца второй гильдии Кузьмы Пантелеевича Рукавишникова, и дела свои вёл справно, как отец учил да старшие братовья наставляли.

Усадьба Федота Кузьмича, красивая, добротная, располагалась всего в пяти верстах от самой-то Твери, в селе Киселёво. Сию усадьбу отец Федоту отписал, когда тот оженился и зажил своей семьёй, а после сам Федот, с умом пользуя даденый отцом надел и полученное за женой приданое, дом отстроил новый, большой, на современный манер обустроенный всякими приспособами.

Своих детей у Федота Кузьмича и Анфисы Дмитриевны был трое – двое парнишков, десяти и семи годов, да девчушка, только месяц отроду было. Жили дружно, Федот жену свою обожал, семью баловал, хоть и старался детей-то в строгости воспитывать.

И вот, весенним мартовским днём, когда капель звонко пела под стать птичьим трелям, появилась на крыльце дома Рукавишниковых плетёная корзина, устланная атласным одеялком, а внутри оказался младенец, так взбудораживший молодых служанок.

– Маруся, беги, зови Анфису Дмитриевну, – Варвара подняла корзинку, откуда глядел на неё голубыми глазёнками малыш месяцев примерно пяти отроду.

Корзину с подкидышем принесли в людскую при кухне, стали ждать хозяйку, которая пришла через четверть часа и строго оглядела собравшихся слуг. Судя по тому, как была устлана корзина с подкидышем, он явно был не крестьянских кровей, что и показалось Анфисе странным и чудны́м.

– Маруся, позови, кто на дворе был, и в саду. Спросим, не видали ли, кто с этой корзиной к нам на двор шёл, – командовала Анфиса Дмитриевна, как заправский генерал, – А ты, Федосей, сходи за отцом Афанасием и за фельдшером по пути.

Младенца распеленали и оказался он мужского роду, упитанным и хорошо сложенным, все только и гадали, как же так, что же такое приключилось, что мать была вынуждена оставить на крыльце чужого дома такого ангелочка.

На пелёнках и одеяле ничего не нашли, никакого обозначения или отметки, указавшей бы на фамилию мальчика или его семью. Обиходили малыша, позвали кормилицу, которая маленькую дочку Рукавишниковых кормила.

Пришёл отец Афанасий, за ним мелким своим шагом спешил худощавый местный фельдшер Кондратьев. Ну, поговорили, судили да рядили, а что делать, мальца не бросишь теперь.

– Сегодня у нас Куприяна? Ну так вот пусть и будет Куприян, – сказал отец Афанасий звучным своим голосом, коим он славился на всю округу, – А что креста на нём нет, так это худо. Надобно окрестить!

Фельдшер младенца осмотрел и нашёл здоровым, после дождались хозяина дома Федота Кузьмича. Ну, а что хозяин, как добрый богобоязненный человек он решил – Бог дал, значит им теперь и назначена свыше эта забота.

Окрестили маленького Куприяна в местной церкви, чета Рукавишниковых фамилию свою дала подкидышу и стал мальчик расти с родными детьми Анфисы и Федота.

Куприян рос крепким парнем, красивым и добрым. Светлые, цвета спелой пшеницы волосы вились крупными волнами, синие глубокие глаза, окаймленные густыми ресницами, были причиной, что кумушки киселёвские разные истории придумывали про то, чей он сынок и как в ихние края попал.

Ох, чего только не болтали, и про «царские кровя́», и про «князьёв Гагариных», которые-то в Тверской губернии вотчину имели и изредка всё же сюда наведывались.

Но Куприяна приёмные родители держали строго, как и собственных детей, принуждали к учению, которого давали много. Приглашали учителей с Твери, и немец у них был, и француза звали, всякого образованного человека привечали и на плату не скупились.

Куприян к учению явил такое радение и старание, что учителя им нахвалиться не могли, и все как один прочили ему хорошее будущее.

А уж когда подрос Куприян, так местные девицы, разных сословий, только и вздыхали по нём, стреляя глазками каждый раз, когда семейство Рукавишниковых приходило в церковь. Но сам Куприян словно и не видел девичьих ухищрений, у него больше был интерес к книгам и разным наукам, потому и отправился он на ученье не абы куда, а в сам Петербург, там ему Рукавишников при своих связях исхлопотал место в Императорском институте.

Вернулся Куприян в дом, ставший ему родным, когда уже и науки все постиг, да и успел поработать на благо, под руководством институтских учителей.

А меж тем старшие сыновья Рукавишниковых уже своими домами жили, выделил им отец по наделу. Старший, Николай, вёл торговлю через сибирскую родню, пушнину там брал, мастеровитые у него были люди, вот и шили шапки, шубы, прочую одежду, которые потом везли в столицу.

Брат Николая, Алексей, женился на дочке Гаврилы Демидова, у которого пароход ходил по реке, да не один, и теперь у Алексея своё было дело – большая рыбная артель в Астрахани под его ведение перешла.

Дочка Рукавишниковых, Елизавета, пока ещё замужем не была, училась на курсах в Твери и тоже являла старание в ученье, помогая отцу в торговых расчётах.

Ну вот теперь вернулся и Куприян, пришла пора опекуну Федоту Кузьмичу и приёмыша своего пристраивать к делу, да вот только как знать – к чему у Куприяна душа-то лежит.

– Ты пока не гони его, Федотушка, в работу да заботу, – говорила мужу Анфиса Дмитриевна, жалея приёмного своего сыночка, – Пусть отдохнёт, дома побудет, ведь сколько по чужим-то углам мотался. После расспрашивать станешь, как с дороги отойдёт.

– Ну, быть так, ладно, – усмехался в ответ жене Федот, – Откорми покуда его домашними-то пирогами да пряниками, пусть отдохнёт, выспится. А после уже и станем решать, к чему его пристраивать.

Сам Куприян много раз думал, какое же будущее его ждёт, к чему у него есть устремление, но так и не придумал. В Петербурге он много чем занимался, не сидел бездельником на шее у благодетеля своего и приёмного батюшки.

Брался делать переводы, учил детей, готовил на экзамен курсистов, и прочим таким добывал деньги себе на жизнь, что получалось довольно неплохо. Да и другой работой парень не брезгал – подряжался к бакалейщику в помощь, товар ему привозили, нужно было разгрузить и занести в кладовые позади магазина. Бакалейщик на плату был хоть и скуп, но кое-как всё ж платил, сам-то дюже грузен был и к такой работе не приспособлен. А Куприяну деньги нелишние были, тратил их с умом, больше откладывал. Так, он даже умудрился привезти матушке и сестрице в подарок по нитке жемчуга, заказав его из-за границы, да и прочие домашние без гостинцев не остались.

Вот и стал Куприян по приезде домой отдыхать, как матушка велела, да только отдых у него свой был. Вставал он рано, когда дородная Варвара Фоминична только ещё цедила через чистую тряпицу утрешнее молоко.

– Куприянушка, ты что же снова эдак-то рано поднялся, – Варвара улыбалась, вокруг глаз её, на круглых щеках, образовывались лучики морщинок, – Спал бы ещё, отдыхал.

– Варварушка Фоминична, я выспался, – весело отвечал Куприян и обнимал вырастившую его тётушку, – А ватрушки твои когда готовы будут? Как пахнет вкусно, на весь дом!

– Ну, на-кось, – Варвара подняла чистый рушник, которым были прикрыты только что вытащенные из горячей печи ватрушки, – Поешь. А то опять до сумерек гонять будешь верхом…

Куприян с довольным видом съел горячую ватрушку, запил кружкой парного молока, обнял тётушку и заспешил на конюшню, помогать старому конюху Степану, и его молодому подручному.

И очень удивился Куприян, когда прибежала сухонькая Маруся и засуетилась возле него, быстро затараторила:

– Куприянушка, поди скорее к матушке, она звала. Да причеши вихры, ох ты, горюшко! Письмо какое-то пришло там, про тебя писано! Ну, ступай!

Глава 2.

В гостиной у круглого стола, покрытого шитой серебром скатертью, сидела Анфиса Дмитриевна, а сам Федот Кузьмич расхаживал от окна к креслам, заложив за спину руки. На столе перед ними лежал дюже диковинный предмет – лист то ли очень плотной бумаги, то ли манускрипт, то ли вовсе это была такая тонкая, но крепкая китайская бумага. Свиток был расправлен, и чтобы он не скручивался обратно, придавлен статуэткой кошки. Ещё несколько бумаг лежало рядом.

– Присядь, Куприян, – сказал Федот Кузьмич и остановился у стола, постукивая по скатерти пальцами, – Получили мы тут письмо… на твоё имя.

– На моё? – удивился Куприян, и стало на душе немного боязно, хотя вроде бы и страшиться ему было нечего, но…

– Именно. Вот и мы удивились, когда его прочли, – сказал Федот, подвигая к Куприяну бумаги, из тех, что лежали на столе.

Куприян и вовсе душой похолодел, взял листы в руки и стал осматривать. Письмо было написано красивым ровным почерком с завитушками, к свитку прилагались запечатанный конверт и небольшая записка, вот с неё он и начал.

«Сия бумага писана мною, Онуфрием Торопининым, в присутствии старшего нотариуса окружного суда города Торжок, Мефодия Крошенинникова. Чем велю я передать прилагаемое письмо Куприяну Рукавишникову, воспитаннику купца Федота Рукавишникова, жительствующего в селе Киселёво Тверской Губернии. Кроме сих бумаг, передать указанному лицу писанное мною самолично завещание, не открывая его до того момента, как означенный Куприян Рукавишников достигнет возраста в двадцать один год».

Куприян ничего не понимал, что всё это означает, но сердце его почему-то радостно вздрогнуло, от предвкушения чего-то нового, интересного… он хоть и любил дом, ставший ему родным, но всё же находил Киселёво довольно скучным, а осенью и зимой даже унылым.

Дрожащими руками Куприян взял в руки конверт. Там было завещание, которое гласило, что от Онуфрия Торопинина, когда тот почит в преклонных летах, переходит к Куприяну Рукавишникову книжная лавка в два этажа, находящаяся на Торговой площади, а купно с нею и всё, что в сей лавке пребывает.

– А… кто этот самый Онуфрий Торопинин? – спросил Куприян, в полном недоумении глядя на своего опекуна, – Он… мой родственник?

– На это вот здесь есть ответ, – Федот Кузьмич подвинул к Куприяну ещё лист, лежавший под свитком, – Прочти.

Куприян взял исписанный ровным, красивым почерком лист и стал читать. Писано было до того складно и красиво, что он невольно позабыл всё своё волнение. Онуфрий писал, что сам он не знает, какого он есть роду- племени, потому как во младенчестве подкинули его на крыльцо дома купца Агафона Торопинина, кой и вырастил его со своими детьми. А когда исполнился Онуфрию двадцать один год, получил он от нотариуса сей свиток, а также и завещание, по которому ему переходила от Гордея Дорофеева книжная лавка в Торжке, на Торговой площади. Гордей писал, что и его воспитал опекун Дорофеев, потому и он не знает своего рода и фамилии. А после, в преклонных уже годах, получил Онуфрий письмо, вещающее, кому передать лавку после кончины.

Так же Онуфрий писал то, что Куприяну было мало понятно – оно касалось дел в книжной лавке, как и что там управлять, где хранятся прочие касательные этого дела бумаги, и что продавать сие имущество нельзя, потому как многие беды падут на голову Куприяна.