Слуга государев. Бунт (страница 9)
– Верныя престолу и Отечеству стрельцы, помолясь за здоровье государя нашего Петра Алексеевича… – продолжил я диктовать.
Писарь – молодец. Хотя он и не писарь, а дьяк. Мне так удобно называть, а то дьяк в моем понимании – священнослужитель. А этот и есть писарь. И добрый, я ему диктую, а он еще и переводит мои странные слова на свой, современный канцелярский язык. Но все равно суть текста идет от меня. Другие могут, конечно, постоять рядом и поржать, но образования не хватает связать пару строк. Или еще чего не хватает. Может, осознания самой возможности обратиться на самый верх за правдой?
Словно только кричать в окружении толпы все и умеют. А вот ответить за себя лично, то нет… Тут «хатаскрайники», только не я, пусть кто-то иной! Собрались стрелецкие старшины, что в большой комнате с большим же столом, не протолкнуться. Стоят… Смотрят… Слушают.
– Согласныя вы, старшины, с тем, что написано? – спрашивал я, наблюдая над тем, как сверхэкономно, лишь капельку, растирает уксус на ладонях Никанор.
– Согласныя! – прозвучал нестройный мужской хор.
А как тут с самодеятельностью? Нет конкурса дарований и талантов между стрелецкими полками? А то мы бы хор организовали. Или шоу ложкарей? Ложками по ляжкам постучать – самое то для развлечения! Шучу, конечно. Но ситуация выглядела несколько комично.
– Дядька, ну ты меня убить хочешь! Налей на руки уксуса, убей микро… – все-таки нужно чаще сдерживаться в словах.
Ай, что говорю. Сейчас, только и рассказывать всем про вирусы… Так недолго и прозвище какое приобрести, созвучное с «пустозвоном».
– Давай, заканчивай! – нетерпеливо говорил я Никодиму.
Во дворе что-то происходило. Опять крики, вновь шум толпы и какие-то говоруны, надрывающие глотки.
– Дай я! – пришлось помогать дядьке завязать концы тряпицы.
Быстро, насколько только можно было с моим ранением, я облачился в рубаху, мокрую, застиранную от крови, но не отмытую, с кровавыми разводами, и вышел во двор.
– Да твою же мать! – тихо, чтобы другие не слышали, выругался я.
Толпа бурлила, кипела. Опять, словно начинать сначала. Вновь что-то стрельцам непонятно, возмущаются.
На телеге, словно Ленин на броневике, стояли два мужика, орали и жестикулировали.
– Говорю вам, стрельцы, убили Нарышкины Ивана Аляксеевича. Погубили отрока. Також извели и Петра. Все енто браты царицы, а головой злочинств тех стоит Матвеев Артамон. Он править хочет да стрельцов всех извести! – орали агитаторы.
– Приголубить петушков? – сбоку появился Прошка, казалось, что вездесущий.
Я не сразу понял, что имел в виду под «петушками» непоседливый стрелец. Но посмотрел на крикунов, а они и вправду были похожи своим поведением на петухов, стремящихся забраться повыше, чтобы прокукарекать погромче.
– Вот! Пущай слово держит Егор Иванович! – закричали стрельцы, увидев меня.
– А я слово держал… Я клялся на кресте, что Иван и Петр Алексеевичи – живые и здравствуют! А вы, православные, – я резко вскинул руку в сторону «петушков». – Крест поцелуете за то, что правду говорите? Да слово свое дадите? Али ежели живые они, так по десять рублев кажный дадите мне?
Я говорил это ровно, с издевкой. Так, как может говорить только человек, абсолютно уверенный в своей правоте. А вот крикуны замялись. Даже в будущем броски пустыми словами – осуждаемый вид спорта, за участие в нем и отхватить можно. А тут… Да еще с религиозным подтекстом…
– А ты откель ведаешь? – попытался один из «петушков» перевести на меня вопрос.
– Ведаю, на чем крест целовал! – горделиво выкрикнул я, а потом обратился к стрельцам. – А ну, братцы, хватай их!
Моментом двоих крикунов сбросили с телеги, и уже через минуту они оба стояли передо мной. Все ждали моих действий.
И что нужно сделать? Лидер, а я уже на пути становления таковым, должен не только говорить, а и защищаться, пусть и жестко, убивая своих врагов. Люди должны еще видеть, что я могу быть жестким, и что я в ипостаси “ в доску своего» только для тех, кто со мной. Кто же нет…
– Ха! – бью хуком справа в челюсть одного из крикунов.
И тут же, пока первый заваливается, уже с левой заряжаю второму. Рабочая у меня – правая. Так что один из крикунов остается на ногах. Ощущаю боль в костяшках кулака. А бил-то правильно, просто сил в этом теле, да ещё и раненом, не хватило.
– Кто послал? Говори! – закричал я.
– По Москве все бают… – сплевывая кровь, отвечал тот, что остался в сознании.
– А ну, браты, подай кто нож. Уши резать стану, опосля пальцы… – сказал я, протянул в сторону руку.
И… неожиданно сразу же ощутил на ладони холод от железного лезвия. Нашелся «доброжелатель» исполнительный. Люди хотят шоу. Так я дам им его!
Уж очень хотелось, чтобы здесь, в присутствии иных стрельцов, прозвучало имя заказчика. Видно же, что пожаловали профессиональные крикуны. Их смутило только требование клятвы в том, что говорят они правду. И до этого был один крикун, тоже присланный. Один ли существует центр рассылки «петушков»? Или работают конкурирующие «птицефабрики»?
– Да от Хованского мы… Как и иные от него же… Не режь ухо! – взмолился тот, что был в сознании, когда я уже сделал движение, якобы собираюсь отчекрыжить ему ухо.
– Так ты не ведаешь ни о Петре Алексеевиче, ни о брате егойном Иване? – спросил я, схватив за указательный палец крикуна.
Молчит… На меня смотрят все до единого стрельцы. Или я в их понятии решительный лидер, или…
– А-а-а! – закричал «петушок», и явно не от радости.
Когда ломают палец – это не доставляет удовольствия. Ну, если только с психикой все в порядке.
– Не ведаю я о Петре. Бают, что жив-живехонек, как и дурень-брат его Иван… – выкрикнул бедолага, а стрельцы зашептались.
Назвать «дурнем» царственную особу? Вот у меня и оправдание, в случае чего, почему я тут пальцы ломаю. Я честь и достоинство царевича отстаиваю. Так-то!
– Лихой ты на расправу, яко погляжу! – с осуждением покрутил головой Никодим.
Но я игнорировал его замечания. Я лихой на расправу? А кто уже вот-вот, если мне не удастся переломить ситуацию, пойдет в Кремль и будет там охотиться на людей? Вот где лихая расправа может случиться, если история пойдет по уже протоптанной тропинке! А я – так… баловство.
– Я крест целовал, что царевич Иван жив и пребывает под крылом Нарышкиных, – выкрикнул я.
После взобрался на «броневик», то есть на телегу. Чуть не упал с нее, так как вновь закружилась голова, но удержался. Толпа требовала подробных объяснений. Что ж… Они есть у меня.
– Глупцы ли Нарышкины, али кто иной приближенный к царю? – спросил я, но поспешил сам же и ответить на вопрос: – Нет, они зело разумные люди. Так чего же им убивать Ивана Аляксеевича? Сие выгоду не принесет. Потребно следить, кабы ни единый волос не упал с главы царевича. Хворый он, править не сможет. Так что милость являет царь, оберегая брата своего. Еще и гляди, Господь приберет скоро Ивана.
Я говорил, и вновь мне кивали. Подкралась мысль, что в тот момент, когда меня рядом не будет, ветер может подуть в другую сторону – и тогда и настроения стрельцов изменятся. Тоже кивать будут, а там и за бердыши. Так что объяснять нужно, как детям, прямо вдалбливать в головы яркие нарративы, чтобы выстраивать стену неприятия иного мнения.
– Все верно! Это ж, коли загубить царевича, да царя, так и править некому. А так все на месте… Чегось менять-та? – нашлись у меня помощники.
Не такие и глупцы многие из собравшихся. Некоторым можно дать наводку, направить на путь логических умозаключений. И люди сами придумывают все новые и новые причины, почему Нарышкины не должны были и не могли убивать Ивана.