Ричард Суон: Испытание империи

Richard Swan

TRIALS OF EMPIRE

Copyright © 2024 by Richard Swan

First published in the United Kingdom in the English language in 2024,

by Orbit an imprint of Little, Brown Book Group.

Перевод с английского Расима Прокурова

Иллюстрация Виталия Аникина

Карта 7Narwen

© Р. Прокуров, перевод на русский язык, 2026

© Издание на русском языке, оформление.

ООО «Издательство «Эксмо», 2026

* * *

Пролог
На виселицу летним утром

«Вина рождается из умысла».

Из труда Катерхаузера «Уголовный кодекс Совы: Практические советы»

Помню, однажды мне довелось наблюдать, как вешали человека. Это случилось в маленьком городке, в десяти милях к северу от Лайенсвальда, и я могла думать лишь о том, какая это жестокая участь – столь дивным летним утром оказаться на виселице.

Человек, чье имя стерлось из моей памяти, как и название городка, обвинялся в убийстве. История, как это часто бывает, нелепая: уличная перебранка, которой бы следовало завершиться спустя пару часов в ближайшей таверне. Но вместо этого от ругани спорщики перешли к действиям, и один ударил другого ножом в грудь. Затем преступник сбежал, но Брессинджер выследил его меньше чем за день: убийца не придумал ничего лучше, как спрятаться на дереве.

Я сидела с Вонвальтом в одной из комнат на втором этаже таверны и наблюдала, как рабочие под руководством плотника возводили виселицу. Вонвальт сидел за столом, просматривая какие-то бумаги, среди которых было и обвинительное заключение. Убийца тем временем исповедовался в городской тюрьме неманскому священнику.

– На что вам все это? – спросила я, небрежно указывая на бумаги.

Вонвальт поднял глаза, ничуть не раздраженный моим вмешательством. Как правило, он охотно пользовался возможностью обучить меня чему-то, даже если я бывала непочтительна или груба.

– Что ты имеешь в виду? – спросил он.

– Бумаги. Это…

– Обвинительное заключение.

– Ну да. К чему это все?

Я мгновенно осознала свою ошибку. Вонвальт откинулся на спинку, достал трубку и закурил. По его губам скользнула улыбка.

– Тебе стоит поработать над порядком судопроизводства.

– Пусть бы и так, – я пожала плечами. – Просто мне все это кажется пустой тратой времени. Вы все равно его повесите. Результат один. Так к чему эти… бюрократические проволочки?

Вонвальт обдумал услышанное с тем раздражающе-насмешливым видом, какой обычно принимал, будучи в хорошем настроении.

– Давай поразмыслим над этим. Что произошло? – Он кивнул в направлении окна, имея в виду убийство.

Я недоуменно нахмурилась. Вонвальт и сам знал, что произошло.

– Убийство. Поножовщина. Повздорили из-за… Нема, каких-то инструментов? Один полоснул другого, тот умер – получается, это убийство. Куча народу видела это, так что у нас полно очевидцев, и это не подлежит сомнению.

– Ага, верно, – тихо проговорил Вонвальт. Затем глубоко затянулся и выдохнул струйку дыма. – Все так. А что было потом?

– Убийца сбежал, и Дубайн его выследил.

– А дальше?

Я недовольно фыркнула.

– Вы его допросили, применили Голос Императора, и он во всем сознался. И вместо того, чтобы обезглавить его там же, вы сидите за писаниной, вынуждая других тратить время и силы на возведение виселицы, от которой завтра не будет никакого проку!

Вонвальта явно позабавило мое негодование.

– Давай на миг представим, что меня здесь не оказалось, – сказал он. – Что я не смог применить к нему Голос Императора и добиться от него признания. Что бы тогда произошло?

– Горожане забили бы его до смерти.

– Серьезнее! – одернул меня Вонвальт, так что я вздрогнула.

– Начался бы судебный процесс, – сказала я через секунду.

– Верно. Его бы допросили законники, а возможно, и староста. А теперь представь, будто во время допроса выяснилось, что преступник лишен рассудка. Что тогда?

Я раскрыла и закрыла рот, ибо уже ступила на зыбкую почву.

– Ну… это кое-что поменяло бы.

– Точно. Оправдывает ли общее право душевнобольных?

– Да.

– Почему?

– Не знаю.

– Подумай!

Я задумалась.

– Потому что это не их вина.

– Совершенно верно. Вина рождается из умысла. «Тот, который не осознает природы своих деяний, не может отвечать по тем же правилам, что и тот, который действует в сознании». Катерхаузер. По той же причине мы не судим детей или собак, – сэр Конрад постучал по виску. – Они не понимают, что творят.

Несколько мгновений я переваривала услышанное.

– А что, если погибший убил жену преступника? – спросил Вонвальт.

– В каком смысле?

– Я спрашиваю: что, если убитый сам в то утро убил жену убийцы? Или, быть может, его ребенка? Что, если преступником двигала месть? Что тогда?

– Тогда… он в любом случае совершил убийство.

Вонвальт улыбнулся и одобрительно кивнул.

– Да. Но справедливо ли будет его повесить в этом случае?

Я задумалась и покачала головой.

– Полагаю, что нет.

– Верно. И что нам остается?

– Отправить его в тюрьму?

– Мы могли бы отправить его в тюрьму. Посадить его на всю оставшуюся жизнь или на несколько лет. Быть может, его бы даже не осудили. Человек зарезал убийцу своей жены. Много ли в Денхольце нашлось бы таких, кто стал бы его винить?

– Думаю, немного, – согласилась я.

Вонвальт откинулся на стуле и в молчании сделал несколько затяжек.

– Казалось бы, простое дело об убийстве, но как легко в нем запутаться. Если бы мы схватили преступника в тот миг, когда он зарезал жертву, и обезглавили его, не удосужившись даже спросить, почему он это сделал, правосудие бы восторжествовало?

– Очевидно, что нет, – ответила я, раздосадованная, как это часто бывало после уроков Вонвальта.

– Разумеется, нет. – Сэр Конрад погасил трубку и убрал в карман, после чего вновь пробежал взглядом обвинительное заключение. Удовлетворенный, он сложил лист пополам и поднялся. – Знаю, судебные процедуры кажутся нудной, сухой и бессмысленной работой – и зачастую так оно и есть. Но мы следуем им не просто так. В особенности когда приходится решать вопросы жизни и смерти. Кто знает, какие детали откроются по ходу дела?

– Я поняла.

Вонвальт кивнул.

– Хорошо. Понимаю, Хелена, юриспруденция кажется тебе скучной, но верь мне, когда я говорю: мало что в этом мире сравнится по важности с процедурой следствия.

Я не сдержалась и фыркнула. Вонвальт окинул меня строгим взглядом, но отповеди не последовало. Он посмотрел в окно, на почти готовую виселицу. День был по-настоящему чудный.

– Ну, пошли, – сказал Вонвальт и махнул в сторону двери. – Покончим с этим.

I
Естественный порядок рушится

«Жизнь не имеет значения. Забудьте о Неманской церкви: никто и ничто не сможет осудить вас, кроме вас самих и тех, кто сейчас рядом с вами. Пусть сегодня за вас говорят ваши деяния. Немногие из нас задержатся в чертогах людской памяти».

Лорд Вольф фон Варинштадт, из обращения к первому легиону накануне Битвы при Рабсбахе

Когда пришел враг, я спала и видела во сне Мулдау.

Впрочем… сон не самое подходящее слово. Это был кошмар. В то время кошмары преследовали всех нас. Иногда нам снилось одно и то же, и видения эти были полны знамений, а в иных случаях нам являлись лишь бессмысленные картины ужаса. Но мы видели их постоянно, и это неизменно вселяло страх. По прошествии десятков лет я молюсь о тихой и бессонной ночи. Мои молитвы редко бывают услышанными.

Мне снился Мулдау. Я нечасто вспоминала родной город. Первые семнадцать лет моей жизни трудно назвать счастливыми. Холод и голод, опасность и одиночество были моими неизменными спутниками. Но случались и проблески хорошего, хоть в то время я их и не ценила.

В Мулдау хватало храмов, при которых существовали всевозможные благотворительные ордены. Многие из них представляли собой нечистые на руку заведения, созданные с единственной целью – отмывать незаконно добытые деньги. Но оставались и такие места, как Храм Святой Гримхильты, что хранили верность заявленным принципам.

Во сне я попросилась в приют, как порой случалось и в жизни. Подмести в галерее, вытряхнуть пыль из алтарных покрывал, начистить серебряную утварь, и все ради горячего ужина и ночлега. Я как раз собралась поесть, и матре, женщина, чье имя давно стерлось из моей памяти, отвела меня в сторону, желая наставить в Главных Добродетелях.

Только вскоре она сама же о них и позабыла. Матре сидела в молчании и бесплодных раздумьях, внутри меня вскипала досада. Я хотела спокойно поесть. Слушать эту женщину само по себе было неприятно, а ждать, когда же она заговорит, было еще хуже.

Через какое-то время я стала подсказывать ей, но матре по-прежнему молчала. Я становилась все настойчивей и скоро начала кричать, потом вопить на нее как умалишенная, но так и не смогла ничего добиться. Она лишь смотрела на меня пустым, отрешенным взглядом, словно разум ее заволокло туманом.

Женщина заплакала, ее рассудок угас, и мозг лишился способности породить связную мысль. Пока я воплями требовала рассказать мне о Добродетелях, матре была поглощена абсолютным ужасом, не в силах думать о чем-либо вообще, не говоря уж об учении Немы. Когда остатки ее разума рассеялись, как пар над остывающим кипятком, она взглянула на меня широко раскрытыми, полными ужаса и паники глазами. Потом она принялась кричать, возмущенная несправедливостью своего безумия, своей немощью перед лицом внезапного и неизлечимого упадка. Матре визжала, как животное или младенец, как существо, не сознающее ни себя, ни своего места в мире.

На этом сон обрывался. С того первого раза я видела его еще не раз, и всегда он оканчивается примерно одним тем же: матре кричит, я кричу, просыпаюсь и слышу собственный крик.

Я не знаю, что значит этот кошмар. До сих пор не знаю. И десятилетия раздумий не дали никакого вразумительного ответа.

Но я по-прежнему размышляю о нем. Я думаю о многом, что случилось в то время.

* * *

Что-то зажало мне рот и нос. Это была рука сэра Радомира. От его перчатки пахло старой кожей и спиртом.

– Тише ты, ради Немы, – прошипел бывший шериф.

От него разило вином. Он давно топил в нем кошмары, но эта череда загадочных видений оказалась непосильной даже для него.

Я замолчала. Машинально попыталась сесть, но сэр Радомир не дал мне этого сделать.

– Нет, – прошептал он и помотал головой.

Он огляделся. В зал попадал лунный свет, и я разглядела белки его глаз.

Дом стонал и скрипел на ветру.

Я различила в сумраке маркграфиню храмовников Северину фон Остерлен, облаченную в кольчугу и черно-белое сюрко ордена. Она стояла, прислонившись к стене у входа в зал, ее рука покоилась на эфесе короткого меча, на лице читалось выражение напряженного ожидания.

Я осторожно повернулась. По другую сторону зала в похожей позе стоял Вонвальт. Но если фон Остерлен казалась встревоженной, то сэр Конрад выглядел спокойным, даже задумчивым. Мне стало любопытно, о чем он размышлял.

Сэр Радомир медленно отступил от меня и вернулся в свой угол. Мне стало понятно, что я была единственной, кому удалось поспать.

Мы притихли. Снаружи ветер ворошил кроны деревьев, свистел в ветвях и шелестел листьями. Деревянные балки скрипели, точно корабельная палуба да пропитанные соленой водой канаты. Сквозь тростниковую крышу, поднимая пыль и труху, задувал холодный воздух.

В этом шуме что-то двигалось.