Спать я не собираюсь. Наоборот, твердо намереваюсь запомнить все улицы, ведущие к дому Мемнона, а потом и сам его дом в мельчайших подробностях. Но извилистые дороги через горы к северу от Сан-Франциско мягко укачивают меня, часы утверждают, что сейчас уже три ночи, и усталость берет свое. Возможно даже, несмотря на всю мою ненависть к Мемнону, что-то глубоко-глубоко внутри испытывает несказанное спокойствие оттого что я сижу в его машине: с ним и моим фамильяром.

Как бы то ни было, еще мили три, и мои веки смыкаются. Еще миля – и они больше не поднимаются.

Мой покой нарушается дважды – один раз, когда я чувствую, как меня поднимают сильные теплые руки, и второй, когда эти руки кладут меня на мягкий матрас и укрывают одеялом.

Снова проваливаясь в сон, я слышу у себя в голове эхо голоса Мемнона.

Расслабься, моя неистовая царица. Тебе не нужно больше сражаться. Со мной ты в безопасности.

Глава 3

Сонно моргаю и потягиваюсь, наслаждаясь лаской солнечных лучей, гладящих кожу, и мужским запахом, исходящим от простыней.

Тянусь к источнику запаха, но рука находит только скомканное одеяло.

Хмурясь, сажусь, подавляя зевок, и в недоумении озираюсь. Никогда в жизни я не видела такой огромной застекленной комнаты, и совершенно не могу вспомнить, как я тут оказалась. Нет, прошлый вечер – спасибо, блин, колдуну – я помню слишком уж хорошо, но после того как я села в его машину, следует какой-то провал.

Мемнон, должно быть, принес меня сюда и уложил в постель. В свою постель. Я резко выпрямляюсь, стряхивая дремоту. Вероятно, я в его доме, только вот хозяина нигде не видно.

Жадно разглядываю комнату. Первое, что бросается в глаза, – пространство. Нужно быть очень богатым сукиным сыном, чтобы позволить себе здесь, в Северной Калифорнии, что-то большее, чем консервная банка.

Мемнон определенно зверски богатый сукин сын.

Комната огромная. Мебели мало, и оттого спальня еще просторнее. Тут стоит кровать, книжный шкаф у стены слева, рядом с ним – кресло без подлокотников. И все – если не считать панорамных окон, занимающих три из четырех стен комнаты. За окнами, что прямо напротив кровати, виднеются покатые прибрежные холмы. Справа маячат растущие у дома вечнозеленые деревья. За ними темнеет лес. Не знаю, далеко ли мы от Ковена Белены, но этот лес очень похож на тот, что окружает Ковен.

Справа от меня – большущая ванная комната. Слева – входная дверь.

– Мемнон? – окликаю я.

Здание безмолвствует. Однако минутой позже в комнату проскальзывает Нерон. В мягком свете его шерсть переливается и выглядит особенно гладкой. Пантера идет прямо к кровати и не раздумывая запрыгивает на нее.

Протягиваю руку, глажу моего котика.

– Я уже говорила тебе, что ты лучший фамильяр на всем белом свете?

Он смущенно зыркает на меня исподлобья, слегка подергивая ушами. Наверное, именно так подростки смотрят на своих родителей. Полагаю, всю свою сентиментальность он израсходовал вчера, во время нашего воссоединения.

Провожу рукой по его шее и зову снова:

– Мемнон?

Где, во имя седьмого пекла, этот колдун? Он наконец заполучил меня в свою постель, чего, очевидно, и добивался все это время, только теперь куда-то пропал сам.

Сбрасываю одеяло – и прикусываю язык, проглатывая ругательство, осознав, что на мне слишком большая рубашка – его рубашка – и вчерашние трусики.

Он раздел меня. Ну конечно.

Ублюдок.

Маленькая, разумная часть меня готова пойти парню навстречу – он, наверное, просто хотел, чтобы мне удобней спалось. Но, черт возьми, он видел мои сиськи – в то время, когда я все еще злюсь на него. Закипаю от одной лишь мысли об этом.

Мемнон, – разве что не рычу я по нашей связи.

И первое, что я чувствую, – это его улыбку.

Ты проснулась, нареченная. Хорошо ли тебе спалось?

Морщусь от дурацкого слова. «Нареченная». Могу поклясться, он повторяет его специально, чтобы позлить меня.

Надеюсь, ты закрывал глаза, когда раздевал меня, – говорю.

По ту сторону – лишь наглая ухмылка, черт бы его побрал.

Ну и где ты? – спрашиваю.

Кто-то недоволен тем, что меня не оказалось рядом, когда она проснулась?

Скрежещу зубами. С чего это он сейчас такой беззаботный и игривый?

Когда ты вернешься?

Он продолжает веселиться:

Уже соскучилась?

Если это убережет твое хрупкое эго, не дав ему разбиться вдребезги, то да, конечно. Так жутко соскучилась, что умру, если не увижу тебя снова.

На другом конце связи – тишина.

Потом Мемнон говорит:

Повтори это еще раз, и я исполню твое самое заветное желание.

Мое заветное желание – избавиться от тебя. Если готов исполнить его, тогда я, конечно, нашепчу тебе в ухо пару глупых банальностей.

Мемнон больше не веселится. Если уж на то пошло, клянусь, я чувствую, что он уязвлен. И чуть не хихикаю от этой мысли. Возможно, я еще не побеждена.

Я скоро буду дома, – говорит он наконец.

Скоро? Скоро? Какого черта это значит? Через пятнадцать минут? Через два часа? Мне нужно знать, сколько у меня есть времени.

Но ему я отвечаю:

Что ж, отлично, тогда я достану ножи и наточу их к твоему возвращению.

Он снова весел:

Императрица, ты говоришь на моем языке любви!

И он разрывает связь.

Откуда ему вообще известна концепция языков любви? Впрочем, неважно. Это не имеет значения. Мне нужно выбираться отсюда.

Бросаю взгляд на огромную черную рубашку, болтающуюся на мне.

Ладно, сперва переодеться, потом бежать.

Иду к гардеробной, что рядом с ванной. И замираю на полпути, увидев внутри кружевной лоскут.

Желудок переворачивается от ужаса при одной мысли, что тут, с Мемноном, была какая-то другая женщина.

Нет, этого не может быть. Или может?

Мне отчего-то не плевать, и от этого еще противнее. Нет, в топку его с его скверными жизненными решениями.

И все же сердце бешено колотится, когда я подскакиваю к шкафу, подталкиваемая жутким предвкушением чудовищных находок.

Что там может быть? Женская одежда? Оружие? Трупы? Хрен знает.

Гардероб размером с мою комнату в Ковене. Все-таки Мемнон очень богатый сукин сын. Впрочем, внутри, хотя место и позволяет, не так уж и много одежды Мемнона. Вижу несколько костюмов на вешалках, несколько сложенных рубашек на полках…

Не то чтобы я уделяла им много внимания.

Мой взгляд прикован к тому предательскому куску кружева, который при ближайшем рассмотрении оказывается вроде как платьем-комбинацией. Тянусь к нему, терзаясь мыслью о том, что кто-то другой мог носить это при Мемноне, и тут замечаю, что бирка не оторвана.

Судорожно выдыхаю. Ладно, никакой загадочной женщины не существует. Какое облегчение. Для нее, конечно. К этому чуваку ведь лучше не приближаться на расстояние удара.

За комбинацией висит еще одно платье. Тоже с биркой.

На всей женской одежде – бирки.

И вся она, кажется, моего размера.

Эти тряпки – для меня, – соображаю я.

Ничего вроде бы ошеломляющего – Мемнон, в конце концов, намерен жениться на мне. И все же это как-то… слишком.

В душе поднимается старое чувство. Чувство, принадлежащее Роксилане.

Ее бы это покорило. С легкостью.

Прежде чем Мемнон увез ее и женился на ней, у нее почти ничего не было за душой. Даже для меня, хоть я и независима, обожание весьма заманчиво.

Это кровавые деньги, Селена. Поддаться – значит позволить засранцу добиться своего.

Нет уж, скорее у члена отрастут крылышки.

Еще пару секунд разглядываю шмотки. Переодеться-то все-таки нужно. Роюсь в женских вещах и нахожу джинсы и простую белую рубашку.

Вогиня, прости, что я беру что-то у дьявола.

Внизу, на полке для обуви, обнаруживаю три пары моего размера, и среди них – мартинсы.

Их я и хватаю.

Прости, Вогиня, но я возьму и это. И оставлю себе.

В смысле, не каждый же день получаешь задаром новехонькие Doc Martens.

Иду в ванную, там быстро натягиваю одежду. Волнение возрастает. Не знаю, где сейчас Мемнон, но он скоро вернется, а значит, время мое ограничено.

Выпрямившись, замечаю на зеркале фотографию. Мою фотографию.

Там я чокаюсь бокалом с шампанским с кем-то, кто находится за кадром. Помнится, снимок был сделан в канун прошлого Нового года, на домашней вечеринке, куда пригласили нас с Сибил и нескольких ее сестер по Ковену. Динамичный вышел кадр – я искренне улыбаюсь, и камера лишь случайно поймала мой взгляд.

Забавные кульбиты выкидывает мое сердце, когда я смотрю на эту фотографию в пустой ванной Мемнона, понимая, что он, наверное, вытащил ее из одного из моих фотоальбомов и поместил сюда, чтобы видеть ее каждый день – рядом с собственным лицом.

Выхожу из ванной, беру свой телефон, лежащий на прикроватной тумбочке. На экране высвечивается всего пять процентов заряда.

Засовываю телефон в задний карман и еще раз озираюсь.

Хотя смотреть тут особо не на что – как и в ванной, и в гардеробной. Отчего-то я так и думала. Мемнон, конечно, хорош в играх правителей, и в современный мир он вписался, и владеет разными дорогими вещами. Но пока что все, что я видела, совсем не кричит о запредельном самолюбии.

Думаю, этот бывший полководец просто слишком суров, чтобы заботиться о земных благах. Или же он пока продолжает копить богатство. По одной жертве за раз.

Так, мне пора.

И все же меня тянет к еще одному месту, где Мемнон хранит свои вещи, – к его книжным полкам. Ноги сами собой несут меня туда.

Тут стоят сочинения Плиния Старшего, в оригинале, на латыни, и «Илиада» с «Одиссеей» на греческом, и труды Геродота, и немного древней поэзии. Вижу биографию Нерона, книги по истории Европы, Азии, Африки, Америки, охватывающие тот период времени, когда жили Мемнон с Роксиланой.

Взгляд перемещается чуть ниже и натыкается на знакомые корешки… моих дневников.

У меня перехватывает дыхание.

Это невозможно. Мемнон же их сжег. Я видела, как они полыхали.

Падаю на колени, не веря, но все же охваченная надеждой – чудовищной, болезненной надеждой, – и вытаскиваю один из блокнотов. Обложка усыпана звездами из золотой фольги. Открываю тетрадь – и с моих губ срывается тихий стон, когда я вижу собственное имя и даты, написанные моим почерком. На следующей странице – ряд заметок о том, как добраться до ресторана, где я в то время работала. И заклинание, разглаживающее помятую одежду.

Торопливо пролистываю страницы, заполненные полароидными снимками, стикерами, списками дел, указаниями, заклинаниями, которые, по моему мнению, стоило запомнить, и быстрыми набросками.

Провожу пальцем по одному из таких рисунков – с сарматским грифоном. Проглатываю подкатившие к горлу эмоции и возвращаюсь к изучению блокнота.

Дневник, безусловно, мой. Каким-то образом он снова цел.

Это трюк. Фокус. Несомненно. Я видела, как горели тетради, я касалась их обугленных останков. Я помню тот едкий запах дыма, что висел в комнате, когда они превратились в пепел.

Хватаю еще один дневник, листаю его. Потом еще и еще.

Крепко зажмуриваюсь. Горло сжимает от эмоций. Несмотря на все усилия, из глаза выкатывается непослушная слеза.

Не знаю, каким образом Мемнону удалось утащить дневники из моей комнаты, инсценировать их гибель в огне, но они все еще существуют! Он спас их.

Секунды полторы я испытываю к колдуну прилив нежности. Потом вспоминаю, как он манипулировал мною. Принуждал меня. Повесил на меня убийства, заставил – против моей воли – снять то проклятье.

Нет, к черту его и его жалкую доброту.