Андрей Степанов: Северозаводск

Последняя смена

1

Будильник сдох еще прошлой зимой. С тех пор Игорь Коваленко просыпался по внутренним часам – или по соседскому перфоратору, который будил весь дом, если у соседа снова начинался «ремонт». Сегодня – без перфоратора. Только тишина, мерзлая, как и само февральское утро.

Он открыл глаза и первым делом посмотрел на потолок: облупленная побелка, тонкая трещина от угла к углу. Все как всегда. В соседней комнате хрипло кашлял старший сын, Сережа. А жена Лена пыталась перекричать этот кашель:

– Сережа, не пей холодную воду, я же сказала!

Игорь сел на край кровати. В комнате пахло чем-то металлическим – может, батареи опять текли. Или это просто был запах жизни, которая ржавела.

На кухне оказалось холодно. Газовая плита горела синими языками, чайник шипел. Лена налила ему чай в старую кружку с облупленной надписью «Лучший токарь цеха №3». Надпись уже давно не смешила.

– Опять на завод? – спросила она.

– А куда ж еще, – ответил он.

Завод не был работой. Он был точкой возврата. Там Игорь отмотал двадцать лет – с тех пор, как после армии устроился учеником токаря. Завод кормил, когда другие предприятия сдыхали, но теперь и сам едва дышал.

Он оделся в потертый китайский пуховик, проверил карман – пачка сигарет, мелочь на автобус. Глянул на сыновей. Младший спал, уткнувшись носом в игрушечный самосвал. Старший кашлял, тонко и злобно. Лена сказала:

– Таблетки кончились. Эти новые – две тысячи стоят

– Возьму подработку, – ответил он.

Он сказал это спокойно, будто знал, где взять. Хотя не знал. В мебельном цеху заказов почти не было. Там хоть и платили живыми деньгами, но теперь Баранов, мастер, шептал всем про «штрафы». За что – никто не понимал.

Автобус до завода шел сорок минут. В салоне – сплошь серые лица, как под копирку. Все такие же, как он. Никто не разговаривал. Только радио бубнило про «рост производства». Игорь смотрел в окно. Северозаводск, как и вчера: серый, унылый, с провалами асфальта и облупленными фасадами.

На проходной охранник не поздоровался – зачем, если видит тебя каждый день.

Цех пах железом, потом и тоской. Молотки, стружка, гул станков. Время застыло где-то в восемьдесят девятом. Только плакаты сменились – теперь не «Пятилетку за три года», а «Работай эффективно – получай премию!».

Игорь включил свой токарный станок. Сталь визжала под резцом. В голове стоял гул – будто и там, внутри, тоже работал станок. Он думал о Сереже, о лекарствах, о том, что еще неделя – и в долг уже не дадут.

К обеду к нему подошел мастер участка Баранов – он же владелец мебельной мастерской. Якобы. Город маленький, как он сам говорил, надо крутиться. А сам маленький, нервный, всегда с папкой.

– Коваленко, ты там в мебельном косяк допустил. Заказ не принят.

– Какой еще косяк? Все ровно было.

– Клиент сказал – брак. Лихачеву делали, сам понимаешь.

– Так то Лихачев, директор же. Мы ему и делали?

– Ага. Так что готовься – штраф будет.

Игорь молчал. Слова «штраф будет» бахнули, как гильотина по листу стали.

После смены он зашел в мебельный цех, попытался выяснить, что за косяк. Ему ответили: «разберемся». И не разобрались.

Вечером дома Лена тихо сказала:

– Может, тебе на вахту? В Мурманске люди деньги зарабатывают.

– Там чужие, – ответил он. – Я тут свой.

– А толку?

Он промолчал.

За окном валил серый снег, похожий на пепел. Игорь стоял у окна и думал, что, может, где-то там, в тьме, действительно есть другой мир – где не нужно крутить железо, считать копейки и бояться штрафов. Но этот мир был не для него.

Он допил чай, затушил сигарету и тихо сказал:

– Завтра разберусь.

2

На следующее утро Игорь проснулся раньше будильника – вернее, раньше внутреннего хронометра, который никогда не подводил. Было еще темно, в квартире стоял запах вчерашнего картофельного пюре и холодного металла – от старой батареи, что гудела где-то у стены.

Он сел на кровати, долго смотрел в пустоту. Сегодня разберусь, сказал себе. И впервые за долгое время почувствовал злость – холодную, тяжелую, как кусок чугуна в ладони.

Лена спала, сыновья мирно сопели. Он оделся тихо, чтоб не разбудить, и вышел в подъезд. Лампочка на площадке моргнула пару раз и сдохла – будто устала жить.

На улице валил липкий и тяжелый снег. Северозаводск просыпался лениво: гул машин, запах дешевого дизеля, редкие фигуры в серых куртках. Все это было похоже на один большой цикл.

На заводе его встретил тот же гул. Станки, как и люди, несли свою повинность без жалоб. Баранов появился ближе к обеду – довольный, как кот, что вылизал сметану.

– Ну что, Коваленко, я тебе говорил – косяк серьезный. Клиент в ярости. Лихачев вчера устроил разнос, всех на уши поднял.

– Так я-то при чем? – тихо сказал Игорь. – Я все по чертежу делал, каждый шов, каждую деталь.

– Бумаги говорят обратное. Не бери в голову – подпишем акт, снимем с тебя ползарплаты, и все.

Игорь сжал кулаки.

– Ползарплаты? За что?

– Не кипятись. Лучше без скандала, а то знаешь – начальство у нас теперь нервное.

Баранов ушел, оставив на столе серую папку с актом. Подпись требовалась снизу. Подпишешь – признаешь, что виноват. Не подпишешь – не выплатят вообще ничего.

Игорь долго смотрел на бумагу, потом убрал ее в ящик.

В цеху по-прежнему пахло маслом и ржавчиной. Он работал, но мысли сбивались. Ползарплаты… Это значило, что лекарства Сереже не купить, и опять надо брать в долг у аптеки, а там уже намекали – без гарантий не дадут.

После смены Игорь не пошел домой. Он свернул в переулок, где стояла убогая вывеска «Мебельное производство Баранов и Ко».

Внутри было привычно тепло, оттуда несло лаком. За столом сидел бухгалтер, тучная женщина с лицом, будто вылепленным из дрожжевого теста.

– Мне бы с мастером поговорить, – сказал Игорь.

– А он занят, – ответила она, не поднимая глаз.

– Я подожду.

Через десять минут появился Баранов.

– Коваленко, ты чего приперся? Я ж сказал – все решено.

– Кто решал? Ты или Лихачев?

– А тебе какая разница?

– Большая. Если я не виноват – штрафа не будет.

Баранов ухмыльнулся.

– Слушай, Игорь, не ломай себе жизнь. Бумажки подписаны, все законно.

– Законно? – повторил Игорь, чувствуя, как внутри поднимается злость. – Законно у вас только то, что выгодно.

Он вышел, не попрощавшись.

Вечером дома Лена сказала, что приходила участковая – спрашивала, не сдает ли он квартиру кому-то. Игорь только усмехнулся. Значит, уже и туда добрались.

Он налил себе водки, дешевой, из синей бутылки, сел у окна. Снег валил без остановки, редкий свет фонаря прорезал темноту.

Штраф придумали. Чтобы закрыть чей-то косяк. Лихачев – жирный кот, ему все можно. А мне – копейки и долги.

На следующий день он все-таки решился. После смены пошел не домой, а к особняку Лихачева – за городом, на холме, где у богатых свой Северозаводск, с теплыми гаражами и охраной за заборами.

Дом был светлый, большой, с колоннами. За калиткой стояла собака, лаяла, будто чувствовала беду.

На пороге появился сам Лихачев – лысоватый, в халате, с сигарой.

– Ты кто?

– Коваленко. Токарь у вас.

– И что тебе нужно, токарь?

– С вами хотят по-человечески поговорить.

Он объяснил про штраф, про заказ, про лекарства. Лихачев слушал с улыбкой.

– Сын болеет, значит? – спросил он. – Печально. Но я-то тут при чем?

– Ваш заказ, ваши люди.

– У меня сотни заказов. Думаешь, я помню каждого?

А потом Лихачев засмеялся. Тихо, мерзко.

– Деньги, говоришь? Так заработай. А ныть – не мужское дело.

Игорь стоял, чувствуя, как что-то ломается внутри.

– Я заработал, – тихо сказал он. – Двадцать лет.

– Дорогой, кто там??

– По работе, Рит! – гаркнул Лихачев через плечо и повернулся к Игорю: – Двадцать лет? Значит, теперь хватит работать. Свободен!

Лихачев хлопнул дверью, а Игорь постоял немного, потом повернулся и ушел, чувствуя, что холод теперь не только снаружи, но и в груди.

На остановке он ждал автобус, но тот не пришел. Он отправился пешком – по сугробам, через дворы, где светились редкие окна.

Дома Лена спросила:

– Ну что?

Он ответил:

– Плевать им на нас. Всем.

Она не стала спорить. Только тихо заплакала.

А ночью Игорь не спал. Лежал и смотрел в потолок. Трещина стала длиннее – будто расползалась, как жизнь.

Если они не хотят по-хорошему – значит, будет по-другому.

3

Следующий день начался, как и все остальные дни в Северозаводске: тускло, упруго и без светлых обещаний. Солнце в комнате Игоря пролезал сквозь щель в жалюзи – слабый, серый, словно кто-то включил лампу в другом мире и забыл выключить.

Он не выспался: ночь снова прошла в мыслях о сыне, о лекарствах, о бумажке с актом, лежащей теперь в ящике рабочего стола. Эта бумажка вела себя в его голове как чужой документ – не его рука ставила подпись, не его карман должен был почувствовать ее удар.

Лена ушла на утреннюю смену в поликлинику, при этом обняла детей быстро, будто не хватает времени и на это. Сам он чувствовал, что уже опаздывает.

Сережа успел бросить ему в окно скомканный лист с рисунком – машина, большая, с красным кузовом, в которой были и взрослые, и лекарства, и все мечты. Игорь сунул лист в карман и пошел на работу. Каждый его шаг по лестнице вел по одному и тому же маршруту: холодная улица, автобус, завод, станок, тот же гул и та же рутина, в которой он по инерции был еще в состоянии жить.

На заводе он всю смену крутился среди масла и горячей стали. Количество деталей, которое он выпускал за день, не приносило радости – это было просто еще одно доказательство, что он существует: токарь Коваленко, смена утренняя, станок №14.

Голова не работала в обычном темпе: мысли все время возвращались к бумажке. Ползарплаты. Две тысячи за таблетки. Это были не мелочи – это был разрыв между тем, как он жил, и тем, как должен был теперь выживать.

Под вечер, когда станки затихли, он не пошел домой сразу. Коллеги разбегались, кто куда: кто-то в подработку, кто-то в магазин, кто-то – к бутылке. Игорь прошел по дворам мимо старых гаражей и направился к дому, в котором жила Тамара Павловна.

Старенькая, жила одна, но держалась: окна ей предлагали поставить новые, а она отказывалась. Скрупулезно латала старые и регулярно белила заново. Он знал ее поверхностно: она иногда просила затянуть вентиль, взамен иногда подмазывала что-то в подъезде, а он – токарь – всегда мог зайти и поправить краны или текущие трубы.

Дверь у нее была приоткрыта, как часто бывает у людей, уставших от одиночества: закрыть дверь означало, что некого ждать. В квартире всегда пахло борщом и старостью. Тамара Павловна прикидывалась, будто все в порядке, но ее руки дрожали, и глаза хватали кого-то, кто мог бы остаться рядом – если повезет.

– Привет, Игорь, заходи, – сказала она, не отрываясь от рубахи, которую мыла в тазу. – Что-то у тебя лицо тяжелое.

Он слабо улыбнулся; смех не получился вовсе. Она попросила сделать кран – капал уже третьи сутки, и вода оставляла ржавые круги в раковине.

Старший сын кашлял, а вчера в аптеке ему опять сказали: «Без гарантии не отпустим». Он вспомнил Сережу, как тот держал рисунок.

– Подсобишь? – сказала соседка, – я сама не дотянусь. Да заходи быстрее, он за ночь капает, как завтрак ворует.