Он выглядел усталым – мятый костюм, небритые щеки, красные глаза. В руках – не цветы, как я тайно надеялась, а коробка из какого-то дорогого магазина техники.

– Привет, – сказал он, неловко остановившись у порога. – Как дела?

Вопрос прозвучал так, словно он интересовался погодой.

– Папа, – Ольга поднялась со стула, и в ее голосе не было даже намека на радость. – Наконец-то.

– Ольга, ты здесь? – он удивился, словно присутствие дочери у постели больной матери было чем-то неожиданным. – А учеба?

– Мама важнее, – отрезала она.

Володя поморщился, словно эти слова его задели, и подошел к кровати.

– Ну как ты? – спросил он, и я услышала в его голосе что-то новое. Не заботу – скорее неловкость человека, который понимает, что должен проявить участие, но не знает, как это делается.

– Через пару часов операция, – ответила я.

– Да, я знаю. Говорил с врачом. – Он поставил коробку на тумбочку. – Вот, принес тебе планшет. Последняя модель. Говорят, очень удобный. Будешь лежать – сможешь книги читать, фильмы смотреть.

Планшет. Вместо цветов, вместо слов поддержки, вместо простого «все будет хорошо» – планшет.

– Спасибо, – сказала я автоматически.

– Да не за что. – Он пожал плечами, словно купил мне пачку аспирина. – Только представляешь, во что мне эта история обойдется? Операция, реабилитация… Хорошо, что у нас медстраховка есть, а то разорились бы.

Молчание в палате стало таким плотным, что его можно было резать ножом. Я смотрела на мужа и не узнавала. Где тот человек, который двадцать три года назад, делая мне предложение, клялся, что будет со мной в горе и в радости? Где тот Володя, который плакал от счастья, держа на руках новорожденную Олю?

– Папа, – голос дочери был ледяным. – Ты серьезно сейчас жалуешься на расходы? При маме, которая идет на операцию?

– Я не жалуюсь, – огрызнулся он. – Я констатирую факт. Думаешь, деньги сами с неба падают? Кто-то должен работать, чтобы все это оплачивать.

– Мама тоже работает!

– Ее зарплата – это копейки по сравнению с моими доходами. Так что давайте без популизма.

Вот оно. То самое презрение к моему труду, которое он так тщательно скрывал все эти годы. «Твоя зарплата – это карманные расходы, серьезные деньги зарабатываю я». Сколько раз я это слышала в последние годы?

– Володя, – тихо сказала я, – может, не стоит…

– Что не стоит? – он повернулся ко мне, и в его глазах была злость. – Говорить правду? Света, я отменил важнейшую встречу с инвесторами, чтобы приехать к тебе. Проект, над которым работал полгода, может сорваться. Но я здесь, да?

Да, он был здесь. Физически. Но душой, сердцем он был совсем в другом месте.

– Как трогательно, – сказала Ольга, и сарказм в ее голосе мог бы резать сталь. – Папа пожертвовал встречей ради жены, которая лежит в больнице.

– Оля! – воскликнула я.

– Что, Оля? – дочь обернулась ко мне. – Мам, хватит его оправдывать! Посмотри на него! Он стоит здесь и жалуется на расходы, вместо того чтобы поддержать тебя!

– Я не жалуюсь, – проворчал Володя. – Просто говорю как есть.

– Как есть? – Ольга встала и подошла к отцу вплотную. – А как есть – это то, что ты уже месяца два возвращаешься домой под утро? Это то, что у тебя в машине лежит женская заколка, которая точно не мамина? Это то, что ты получаешь сообщения в час ночи и улыбаешься, как идиот?

Я почувствовала, как кровь отливает от лица. Ольга знала про измену. Моя двадцатилетняя дочь знала то, что я боялась себе признать.

Володя покраснел, потом побледнел.

– Это… это глупости, – пробормотал он. – Не знаю, о чем ты…

– Папа, – голос Ольги стал тихим, но в нем звучала такая боль, что у меня сжалось сердце. – Мне двадцать лет. Я не ребенок. И я не слепая.

Он молчал, глядя в пол. А я лежала на больничной койке и смотрела на развалины своей семьи. На мужа, который не мог даже отрицать измену. На дочь, которая защищала меня от собственного отца.

– Знаешь что, – сказал Володя наконец, натягивая на лицо маску оскорбленного благородства, – я не собираюсь выслушивать обвинения в измене от двадцатилетней девчонки. Особенно здесь.

– Тогда опровергни их, – тихо сказала Ольга.

Молчание.

– Не можешь? – продолжала дочь. – Тогда просто уйди. Мама и без тебя справится. Как всегда.

– Ольга, хватит! – взорвался он. – Ты забываешь, с кем разговариваешь!

– Нет, папа. Это ты забыл, с кем живешь. – Она подошла к двери и распахнула ее. – Уходи. Тебе здесь не место.

Володя посмотрел на меня, словно ожидая, что я заступлюсь за него, попрошу дочь извиниться. Но я молчала. Потому что Ольга была права. Во всем.

– Хорошо, – сказал он через минуту. – Раз я здесь не нужен…

– Не нужен, – подтвердила Ольга.

Он направился к двери, остановился, обернулся.

– Света, завтра я постараюсь приехать. Если смогу.

И ушел, так и не сказав «все будет хорошо», «я люблю тебя» или просто «держись». Ушел, оставив дорогой планшет как отступные за двадцать три года брака.

Ольга закрыла дверь и прислонилась к ней спиной. По ее щекам текли слезы.

– Прости, мам, – прошептала она. – Я не хотела устраивать скандал. Но я больше не могу смотреть, как он с тобой обращается.

Я протянула руки, и дочь бросилась ко мне, уткнувшись лицом в мое плечо.

– Все в порядке, солнышко, – гладила я ее волосы. – Все правильно. Спасибо тебе.

– За что?

– За то, что защитила меня. За то, что сказала правду.

Мы сидели в обнимку, моя взрослая дочь и я, и плакали. Она – от боли за меня. А я – от облегчения. Потому что наконец-то кто-то сказал вслух то, что я боялась произнести даже мысленно.

Мой брак кончился. И я больше не буду делать вид, что все в порядке.

За окном начинало темнеть, а в палате становилось тихо и спокойно. Скоро будет операция, неизвестность, страх. Но сейчас, впервые за много месяцев, я чувствовала себя не одинокой.

Глава 4+

Девять недель. Четыре недели в больнице после операции, пять недель в реабилитационном центре. Девять недель, когда я училась делать первые шаги, не падать от головокружения. Девять недель, когда мой мир сузился до размеров больничных палат, а главной победой было дойти до туалета без посторонней помощи.

Операция прошла успешно – врачи сумели стабилизировать поврежденные позвонки, и риск серьезных осложнений миновал. Но полное восстановление потребовало времени, терпения и ежедневной работы над собой. Сначала я лежала неподвижно, потом сидела, потом делала первые робкие шаги с ходунками. Каждый день – маленькая победа над болью и страхом. Теперь предстояло продолжить восстановление дома – с ежедневными упражнениями, регулярными визитами к физиотерапевту и постепенным возвращением к обычной жизни.

Ольга приезжала каждые выходные. Привозила домашнюю еду, смешные истории из университета и главное – любовь, которая грела лучше любых лекарств.

Володя появлялся редко. Раз в неделю, максимум – раз в пять дней, всегда с тем же оправданием: «Дела на заводе, важные переговоры, не могу оставить всё». Приходил на десять минут, приносил дорогие фрукты из элитного магазина, спрашивал о самочувствии тоном человека, выполняющего неприятную, но необходимую обязанность.

– Как дела? – спрашивал он, косясь на часы.

– Лучше, – отвечала я. – Сегодня прошла почти сто метров без посторонней помощи.

– Молодец, – говорил он рассеянно, уже листая что-то в телефоне. – Значит, скоро домой.

Домой. Это слово звучало в его устах как приговор. Не «скоро будешь дома», не «я соскучился», а просто констатация факта – скоро его обязанности по посещению больной жены закончатся.

Но сегодня всё это осталось позади. Сегодня я наконец возвращалась домой.

Ирина встретила меня у выхода из реабилитационного центра, как и обещала. Она выглядела такой же энергичной и прямолинейной, как всегда, но в ее глазах читалось что-то новое – осторожность, почти жалость.

– Светочка! – она осторожно обняла меня, стараясь не потревожить еще не окрепшую спину. – Боже, как же хорошо видеть тебя на ногах!

– Ира, спасибо, что приехала, – я улыбнулась, поправляя трость в руке. – Не хотела беспокоить Олю, у нее экзамен сегодня.

– Да что ты! – Ирина взяла мою сумку. – Конечно, встречу. Машина вон там стоит.

Мы медленно шли к парковке, и я чувствовала, как непривычно после долгого заточения дышать свежим воздухом, видеть небо над головой, слышать городской шум. Простые вещи, которые здоровые люди принимают как должное.

– Ира, – сказала я, садясь в машину, – спасибо тебе. За всё. За поддержку, за визиты…

– Света, не надо, – она завела мотор. – Мы же подруги. Настоящие подруги всегда рядом.

Настоящие подруги. В отличие от некоторых мужей.

Дорога домой заняла полчаса, и всё это время Ирина развлекала меня новостями – рассказывала о работе, о новых проектах в агентстве, о смешных случаях с клиентами. Я слушала и понимала: она специально избегает вопросов о Володе, о нашем браке, о том, что будет дальше. Деликатность настоящего друга.

Наш дом – девятиэтажка в тихом районе – встретил меня серыми окнами и знакомым двором с детской площадкой. Сколько лет я здесь прожила? Пятнадцать? Нет, шестнадцать. Здесь росла Оля, здесь мы с Володей обустраивали наш быт, строили планы на будущее.

– Доехали, – сказала Ирина, глуша мотор. – Как ощущения?

– Странные, – честно ответила я. – Словно возвращаюсь в чужое место.

Подъем на четвертый этаж дался мне тяжело, несмотря на лифт. Ноги всё еще были слабыми, спина ныла от непривычной нагрузки, а трость то и дело соскальзывала на мокром после уборки полу. У двери квартиры я остановилась, переводя дыхание, и Ирина участливо взяла меня под руку.

– Давай помогу, – предложила она.

Я достала ключи – те же самые, с брелоком в виде совы, который подарила мне Оля на день рождения. Повернула в замке, толкнула дверь…

И ощутила холод. Не физический – в квартире было тепло. Эмоциональный холод пустоты и заброшенности.

– Володя? – позвала я, хотя машины его во дворе не было. – Володя, я дома!

Молчание.

Мы прошли в прихожую, и я сразу заметила: его куртки нет на вешалке. Ботинок тоже. Только мои пальто висят одиноко, как напоминание о том, кто здесь действительно живет.

– Света, – осторожно сказала Ирина, – может, он на работе?

– Может быть, – ответила я, но сердце уже сжалось в предчувствии.

Мы прошли в гостиную. Всё было чисто, прибрано, как в тот день… еще до аварии. Но что-то было не так. Не хватало каких-то деталей, мелочей, которые делают дом домом.

Я заглянула в спальню и сразу поняла.

Его прикроватная тумбочка была пуста. Ни книг, ни зарядки от телефона, ни очков для чтения, которые он надевал перед сном. Половина кровати выглядела нетронутой, словно на ней никто не спал уже давно.

Дрожащими руками я открыла его шкаф.

Пусто.

Идеально, стерильно пусто. Ни рубашек, ни костюмов, ни галстуков. Даже запаха его одеколона не осталось. Только пустые плечики качались на штанге, как призраки ушедшей жизни.

– Ира, – позвала я, и голос мой прозвучал странно – тихо и хрипло.

Она тут же появилась в дверях спальни, взглянула на открытый шкаф и выругалась сквозь зубы.

– Сволочь, – сказала она тихо, но с такой злостью, что я вздрогнула. – Подонок чертов.

Я опустилась на край кровати, чувствуя, как подкашиваются ноги. Не от слабости после болезни – от шока, от понимания того, что произошло.

Он ушел. Просто собрал вещи и ушел, не сказав ни слова. Пока я лежала в больнице, боролась с болью и училась заново ходить, он освобождал наш дом от своего присутствия.

– Может, записка есть? – предположила Ирина, заглядывая в ящики комода. – Письмо какое-нибудь?