– Кристаллы чувствительны к энергии, которая окружает все сущее. Это приводит к колебаниям и вибрациям на определенных частотах. Структура кристалла, решетка, которая делает его таким аккуратным и взвешенным, постоянно вибрирует. Иными словами, драгоценный камень слышит голос Элан и поет в ответ. И у каждого кристалла своя уникальная песня. Этот тон можно изменить, обрабатывая камень. Принцип работы драгоценного замка заключается в том, что тот реагирует только на голос конкретного камня. Есть простые замки, реагирующие на любой драгоценный камень того же типа, вне зависимости от размера или огранки. – Августин взял маленькую каменную шкатулку и постучал по ней рубином. Крышка открылась. Затем он закрыл ее и порылся на столе в поисках другого рубина. Им он тоже постучал по шкатулке, и та снова открылась. – Это курьерский драгоценный замок. Он так называется, потому что был создан, чтобы передавать сообщения между двумя или более адресатами, каждый из которых должен иметь возможность его открыть. Любой, у кого есть рубин, может это сделать. В этом случае я бы сказал, что не так важен голос рубина, как его песня, а все рубины, как птицы одного вида, поют одинаково.

– Мы можем так сделать? – спросила Сефрин. – Достать другой рубин. Почти уверена, что нам нужен именно этот камень.

– Сомневаюсь, что мы имеем дело с курьерским замком, – возразил Эррол. – Думаю, в этом хранилище чрезвычайно тонкое устройство.

– В таком случае речь идет о столь тонко сработанном механизме, что он слушает не только песню, но и голос камня. Чтобы открыть его, понадобится либо камень, сделанный специально для этого замка, либо точная копия. Но чтобы сделать копию, нужно, разумеется, достать оригинал.

– Это невозможно. – Сефрин бросила взгляд на Эррола.

– Есть еще один способ, – сказал Августин. – Замок можно запутать.

– Как? – спросил Эррол, с горячим интересом разглядывая низкорослого посла.

– Можно использовать нивелирующий камень. Если знать, к какому типу относится камень, которым открывается замок, можно использовать противоположный кристалл.

– Противоположный?

– Вибрации драгоценных камней чем-то похожи на пигменты. Существует три основных цвета: красный, синий и желтый. Если смешать желтый и красный, получится оранжевый. Желтый и синий вместе дают зеленый, а из смеси красного и синего получается фиолетовый, но, если смешать все вместе, выйдет черный. Это абсолютный цвет. Или полное его отсутствие. Однако, если смешать, допустим, оранжевый и синий, получится коричневый, а это тоже отсутствие цвета, поскольку оранжевый и синий – комплементарные цвета. Не путать с комплиментом, что значит положительно о чем-то отзываться. Комплементарность – это взаимодействие. Оранжевый и синий вместе уменьшают яркость, насыщенность цвета.

– Как это связано с драгоценными замками? – спросила Сефрин.

Августин поднял палец.

– Здесь применяется тот же принцип. Частоты драгоценных камней действуют примерно так же, как цвета. Используя комплементарные цвета, можно нивелировать насыщенность, а комплементарные частоты нивелируют вибрацию – вернее, создают абсолютную вибрацию.

Сефрин посмотрела на Эррола.

– Ну как, самопровозглашенный гений, ты что-нибудь понял?

– Честно говоря, нет.

Августин вздохнул.

– Если положить кристалл в шкатулку, а потом применить дополняющий его камень снаружи, они будут взаимодействовать. И замок откроется.

– Положить внутрь? – переспросила Сефрин. – Но если бы мы могли открыть хранилище, чтобы что-то туда положить, нам вообще не понадобился бы ключ.

– Да. Именно поэтому подобный метод обычно не действует.

– Ты должна убедить… владельца помочь, – вставил Эррол. – Заставить его положить туда камень.

– И как это сделать? – спросила Сефрин.

– Ну, – сказал Августин, – в хранилища с драгоценными замками убирают ценные вещи. Ты могла бы сделать императору дорогой подарок. Замечательное украшение.

Сефрин оцепенела.

– Мы ни слова не сказали об императоре.

Августин улыбнулся, и его глаза вновь заискрились в свете каминного огня.

– Высококачественный сейф с драгоценным замком, обладающим уникальным голосом и открывающимся рубиновым ключом? Сомневаюсь, что в этом городе – а может, и в целом мире – есть два таких устройства. Это хранилище король Дождь преподнес императору в качестве подарка на первый День основателя, который вы теперь отмечаете ежегодно. Сей шедевр создал мой прапрапрадед. Или вроде того. – Он покосился на Эррола. – И ты прав. Это весьма тонкий механизм.

Сефрин и Эррол бросили взгляд на бронзовую дверь. Им не понравилось, что она закрыта.

«Давно он все понял? Сапфировый дух – какой-то особый шифр? А слова “Я заказал ягодные пироги по случаю” на самом деле означали “Я вызвал городскую стражу”?»

Сердце Сефрин упало камнем.

– Видите ли, – продолжал Августин, – Нифрон так и не поблагодарил Дождя, вообще никак не отреагировал на его подарок. В Бэлгрейглангреанском королевстве подобный ответ на столь великий жест издавна считается оскорблением. Еще хуже то, что подарок доставили в день смерти Персефоны, а всем известно, что Дождь готовил его ей, а не Нифрону. Будучи послом бэлгрейглангреан, я не очень доволен тем, как обращаются с некоторыми из моих соотечественников, которые живут и работают в империи, но, поскольку Бэлгрейг не владеет мощью семи легионов, я редко могу что-либо предпринять. Напротив, будь у меня поддержка председателя Имперского совета, возможно, я смог бы достичь большего.

Сефрин нахмурилась. Она ненавидела себя за то, что собиралась сказать.

– Как бы мне ни хотелось, чтобы это было неправдой, но вынуждена предупредить вас, что Имперский совет не имеет особого влияния на императора.

– Знаю, – ответил Августин. – Но немного – это лучше, чем ничего. Подозреваю, ты с этим согласна, иначе после стольких столетий оставила бы всякие попытки. Послушай, если кто-нибудь спросит, я отвечу: «Кто такая Сефрин?» Но ты даже не представляешь, как долго я мечтал стать Дождем. Тебе потребуются изумруд и рубин непревзойденного качества, чтобы достичь нужной частоты. Один из них нужно будет вставить в роскошную оправу, что-то, что император оценит, но носить не станет. – Августин взял зеленый камень размером с его ладонь. – Дай мне неделю.

– Неделю? – Сефрин накрыла волна ужаса. – Не уверена, что у меня есть столько времени.

Лицо Августина выразило беспокойство, чего она не ожидала.

– Ты в большой беде, верно?

Сефрин кивнула.

– Но не можешь рассказать, в чем дело?

Она покачала головой.

– Я всегда ненавидел Гронбаха и жалел, что меня там в то время не было. Может, это высокомерие, но я всегда верил, что мог бы спасти Нэйт, став героем, постоявшим за правое дело. – Он оглядел себя и рассмеялся. – Можешь себе такое представить? Меня в роли героя?

Сефрин улыбнулась.

– Забавно, как жизнь дает тебе возможности, всегда не такие, каких ждешь, но суть одна. Меня не было в Нэйте, когда Персефона нуждалась в помощи. Я не мог пойти против Гронбаха или добровольно спуститься в загробный мир, но, может, я смогу кое-что сделать теперь. Из-за жадности и коварства Гронбаха мой народ прокляли. Возможно, мои действия станут первым шагом на пути к тому, чтобы смыть это позорное пятно… Возможно, это путь к переменам в лучшую сторону. Я буду работать так быстро, как только смогу.

Окрыленная надеждой спасти сына, Сефрин не сдержалась и обняла ювелира.

Глава десятая
Смерть наносит визит

Звонил полночный колокол.

Арвис Дайер лучше многих знала этот звук. Почти все жители города – те, кому пришлось в этот мрачный час еще бодрствовать, – слышали его сквозь стены домов далеко не так отчетливо, как она. Забившись под крыльцо мясной лавки Чака, Арвис слышала этот звон так ясно, как будто ночной любовник шептал ей в ухо. Чарльз Дженкинс, убийца всего, что годилось на мясо, жил над своим мелким кровавым хозяйством на северо-восточной стороне Рыночной площади. Арвис жила под ним, хотя, если бы ее спросили, она бы не назвала это жизнью.

Жизнь предполагала некую степень равновесия между счастьем и горем, успехом и неудачей, теплом и холодом, друзьями и врагами, нуждой и благополучием. Большинство наблюдателей описали бы ее жизнь как прозябание. Арвис же посчитала бы подобную оценку на удивление оптимистичной; впрочем, наблюдатели могли оценивать ее положение только со стороны. Они мельком видели женщину, уже не юную, но еще не старую, проживавшую под расшатанным деревянным крыльцом. Спутанные волосы и ворох грязной одежды, подобранной на мусорных кучах, делали ее похожей то ли на тролля, то ли на ведьму. Те, кто бросал ей в лицо такие обвинения, как будто не замечали, что она не берет платы за проход по крыльцу, а если бы она умела колдовать, то уж точно не жила бы здесь. Однако истинная глубина ее страдания была невидима глазу. Арвис мучилась не из-за того, что у нее нет дома, постели, приличной одежды, денег или еды, а потому, что она почти лишилась рассудка – вернее, его осталось очень мало. Арвис еще кое-как соображала, но подозревала, что даже этот скудный запас разума подходит к концу.

«Все из-за хлеба».

Сидя под крыльцом, обняв колени, она задумалась. Справа стояла разбитая керамическая урна. Верх как будто отсекли под углом, но нижняя часть уцелела, так что можно было разглядеть нарисованный вокруг основания хоровод оленей. В этом сосуде хранилось самое ценное имущество Арвис: деревянные бусины на шнурке, который столько раз рвался, что бусы стали слишком короткими, чтобы их носить; покореженная жестяная кружка без ручки; жесткий чехол в кровавых пятнах из лавки мясника, который она использовала как одеяло; потрепанная сумка с порванным наплечным ремнем; жук-долгоносик по имени Брэй.

Пекарня напротив была закрыта, как и любое приличное заведение и жилые дома в это время. Только пьяницы, воры, тролли и ведьмы дышали ночным воздухом и слушали ничем не приглушенный звон полночного колокола.

«Они задолжали мне хлеб».

Она была уверена в этом, но понятия не имела, откуда взялась эта уверенность, а от Брэя нечего было ждать помощи. Жучок вообще почти не двигался.

– Хлеб. Хлеб. Хлеб. Тайна у меня в голове, в голове, в голове, – шептала она себе под нос.

Это, безусловно, была тайна, утраченное воспоминание, одна из многочисленных потерянных крошек.

– И винтиков в голове не хватает.

Она захихикала, сжавшись под крыльцом, стараясь удержать босую ногу под окровавленным чехлом. Холодало.

«Нет ничего хуже холодных ног… или ноги».

Она попыталась вспомнить, о чем думала, и коснулась рукой шрама на голове. Длинный и широкий, скрытый волосами, он напоминал ужасный шов.

«Вот куда делся мой рассудок. Просочился через эту трещину и вытек. До сих пор вытекает, а вместе с ним – и тайна».

Она не помнила, откуда у нее этот шрам, как не могла вспомнить тайну хлеба. Арвис верила, что все это как-то связано: хлеб и шрам, утраченное воспоминание и тайна. Все это невероятно важно, но одновременно с этим и страшно. Иначе зачем ее разум стер ей память?

– А ты как думаешь, Брэй? – спросила она жука.

Тот промолчал. Она подтолкнула урну. Долгоносик соскользнул по гладкому дну на дюйм. Ни звука.

Возможно, Брэй умер. Или ему просто не нравились ржаные крошки. Долгоносики предпочитали пшеницу.

Шаги.

Звук шагов приближался, выделяясь из звона колокола. Арвис не нравилось слышать звук шагов по ночам. Медленный, одинокий, ритмичный стук кожаных сапог по камню пробирал до костей сильнее, чем холод.

«Все давно закрыто. Незачем здесь ходить».

Арвис знала привычки здешних людей. В холодную весеннюю ночь никто не стал бы бродить по площади. Чак с супругой весь день трудились в поте лица, убивая животных, и спали крепким беззаботным сном. Родни, пекарь-жулик, и его жена, мерзавка Герти с угрюмым обвиняющим взглядом, после наступления темноты запирались в доме вместе с дочерью, словно боялись, что в дверь к ним постучится смерть.

«Может, это она и есть?»