Глава одиннадцатая
Оринфар

На третий день плавания Нолин почувствовал себя лучше. Он всегда страдал морской болезнью, и нынешнее путешествие не стало исключением. Забавно, если учитывать, что имперское военное судно «Передовой» два дня болталось, словно пробка, в водах реки Эстея и только сегодня вышло в море. Пока корабль шел по течению реки, в парусах не было нужды – работали только весла и руль. Но звук трепетавшей на ветру парусины свидетельствовал о выходе в море. Нолин, как обычно страдавший на носу корабля, вдруг услышал звук разворачиваемого паруса. Подняв голову, он заметил огромного золотого дракона на синем фоне – символ императорского дома Нифрониан, его штандарт, раздувающийся, словно грудь гордого отца. Ощутив кожей солнце, Нолин глубоко вдохнул. Воздух – прохладный, свежий, с привкусом соли – трепал его волосы и ласкал покрытые испариной щеки.

«Меня не тошнит».

Эта мысль его удивила. Все предыдущие дни его либо рвало, либо могло вырвать. Или он томился ожиданием обещанных страданий. Впервые он не чувствовал ничего подобного. Вместо этого он ощутил болезненную пустоту в желудке, легкое головокружение и общую слабость, и все это он приветствовал как предвестник конца мучений.

Морская болезнь всегда протекала одинаково. Он знал признаки каждой стадии, и средняя, в течение которой он будто оказывался в коконе, одержимый собственными мучениями, наконец подошла к концу. Это был худший этап, период отключки, похожий на лихорадку, когда он ничего не знал и ничем не интересовался. Скоро наступит последняя стадия, которую он называл после бури, но худшее уже позади. Осталось лишь оценить ущерб. Три дня ему не удавалось ничего удержать в желудке, и он очень ослаб. Несмотря на вынужденное голодание, есть почти не хотелось, и он боялся, что, если поест, вернется на стадию отключки.

Вода. Вот что ему больше всего нужно. Мысль о воде распалила отчаянную жажду, и он хотел было рискнуть и попытаться встать, но тут заметил, как по палубе к нему приближается Амикус Киллиан с кружкой в руках.

– Что это? – с надеждой спросил он.

– Пиво.

– А воды не найдется?

– Такую, какая найдется, лучше не пить, – сказал Амикус, передавая Нолину кружку и усаживаясь рядом. – До того момента, когда мы заставили корабль отчалить, «Передовой» простоял в порту всего несколько часов. Как любой разумный командир, капитан велел сначала пополнить запасы пива. В воде очень милый зеленый осадок. Но если вы предпочитаете…

Нолин махнул рукой, останавливая Амикуса, и приложил металлическую кружку к губам. Страшно хотелось опустошить ее одним махом, до дна, но по опыту он знал, что это приведет к печальным последствиям, и посему заставил себя пить мелкими глотками, что явилось подобием пытки. Как и ожидалось, это был моряцкий эль, типичный разбавленный родич настоящего пива. Ни один здравомыслящий капитан не взял бы на борт подлинного напитка, если на корабле полно вооруженных мужчин.

– С вами это и раньше случалось? – заметил Амикус.

– Что? Тошнота?

Солдат кивнул.

– Я умышленно не стал наливать полную кружку, чтобы вы не выпили слишком много.

Нолин жалобно улыбнулся.

– Это не первое мое плавание. С тех пор как отец основал имперский флот, он с радостью пытал меня кораблями. А это… – Он задумался, но его разум все еще пребывал в тумане и не мог осилить точные расчеты. – Ну, по меньшей мере несколько сот лет страдания. А тебя не беспокоит гнев Эрафа?

– Если вы имеете в виду морскую болезнь, то нет. Как вы ее назвали?

– Гнев Эрафа, – ответил Нолин. – Эраф – древний бог моря. Еще в доимперские времена.

Амикус изумленно покачал головой.

– Я все забываю, сколько вам лет. Наверное, это так странно. Должно быть, в вашей юности мир был совсем другим.

– Верно, но перемены происходят так медленно, что это не так странно, как тебе представляется. Но, действительно, я многое повидал. Когда я был молод, человеческих городов практически не существовало – были только небольшие поселения, где дома строились на холмах в окружении деревянных или земляных стен. Люди дрожали от ужаса перед ночью, богами и духами. После Великой войны мы стали цивилизованными. Это стало возможным благодаря моей матери. Она была невероятным человеком – отважным, мудрым. Хотел бы я быть больше похожим на нее. Хотя иногда я подозреваю, что она скучала по более простым временам.

– Почему вы так считаете?

– Я сужу по тому, как она говорила о жизни в Далль-Рэне. Все друг друга знали. Клан был одной большой семьей. Все друг о друге заботились. А теперь… на улицах Персепликвиса голодают люди, потому что им не на что купить хлеб.

– Ваша мать и Роан из Рэна были знакомы, да?

Нолин кивнул.

– Конечно.

– Удивительный человек. Наверное, люди тогда были умнее. Или просто уже нечего изобретать – все придумано до нас. Говорят, в наше время уже невозможно открыть что-то новое. И все же поразительно, как один-единственный человек смог столько всего изобрести в то лето перед Грэндфордской битвой: колесо, металлургию, лук со стрелами и множество из того, что теперь мы воспринимаем как нечто само собой разумеющееся.

Нолин улыбнулся.

– Твои сведения не совсем верны.

Амикус удивленно посмотрел на него.

– Во-первых, Роан была женщиной.

Реакцией на это стала гримаса смятения.

– Все остальное – сильное преувеличение. То есть она, бесспорно, обладала выдающимися способностями, но оглядываясь назад, я вижу, что ей приписывают многое из того, чего не было в действительности. Даже мама часто упоминала тысячи открытий, которые сделала Роан, не осознавая, что люди воспримут ее слова буквально. На самом деле летом перед Грэндфордской битвой Роан изобрела только две значимые вещи: карман и лук со стрелами. И карман не больно-то помог выиграть войну.

Амикуса это явно не убедило.

– А как же колесо? Она создала его, что позволило кланам путешествовать, и так возникла военная колесница.

– Она придумала пробить дыру в центре гончарного колеса, но гномы и фрэи уже сотни лет использовали колеса. Вообще-то там в то время как раз проживали гномы. И они проделали основную часть работы, объяснив Роан про оси, втулки и тому подобное.

– А кузнечное дело?

– В те времена люди давно уже умели обрабатывать медь и жесть. Гномы в Кэрике научили ее ковать бронзу и железо. Великий талант Роан заключался в умении подмечать мелкие детали и запоминать их, но наблюдать и повторять за кем-то – не то же самое, что изобретать.

– А сталь?

– Она использовала формулу, найденную в Нэйте, но, имея это и целый полк помощников, трое из которых были гномами, она потратила почти год, чтобы наладить процесс, и продолжала совершенствовать его всю жизнь.

– Но были и другие вещи. Скажем, бочки, ножницы и… – Амикус попытался вспомнить. – Ах да, чернила и глазурь.

– Она действительно изобрела род чернил, но бочки придумали гномы, а ножницами люди стригли овец задолго до ее рождения. Насколько я помню, у Роан они были меньше и имели другую ручку, но это всего лишь улучшило уже существовавшие. Глазурь для гончарных изделий тоже изобрела не она. Она просто создала различные ее виды. Тем летом она еще собрала лубок для ноги, но он не работал. Не все, что приходило ей в голову, работало.

– И Роан из Рэна – женщина? – Амикус нахмурился и покачал головой, как будто именно это показалось ему самым странным. – Трудно поверить. Разве женщина, особенно в те времена, могла…

– Думать? Наблюдать? Заметить, что нечто круглое катится? Или понять, что, если зазубрить кончик буравчика и приложить его к натянутой тетиве лука, он полетит? Честно говоря, меня больше всего изумляет, что это заняло так много времени. Наверное, требовался именно человек вроде Роан, у которого было и время, и любопытство.

Амикус сложил руки на груди, как будто отрицая и все еще не веря.

– Амикус, Роан была моей тетушкой. Не сестрой матери по крови, но почти. Эта женщина научила меня читать.

Амикус удивленно изогнул бровь.

– Все еще не веришь? – спросил Нолин и пожал плечами. – Я давно понял, что люди – и человек, и фрэй – терпеть не могут, когда их давние убеждения оспариваются фактами, даже если речь идет о каких-то глупостях. Как только что-то укоренится у тебя в голове, оно совьет там гнездо. И его будет тяжело сместить. – Нолин пригубил пиво. Второй глоток на вкус оказался лучше первого. – Никому не нравится признавать свою неправоту, даже если всего-то нужно согласиться с тем, что сказал кто-то другой.

– Постойте-ка… – Амикус задумался. – Так вот что произошло между вами и Сефрин? Вы упорствовали в каких-то глупостях?

Нолин, едва вернувшийся в мир солнца и воздуха из глубин физических страданий, все еще не обрел должной ясности ума, так что ему показалось, будто он что-то упустил.

– Что? Как ты до этого додумался? Мы же обсуждали Роан.

– А потом вы завели разговор о том, как иной раз люди ведут себя глупо и упрямо. Похоже, вы и раньше об этом думали, иначе какой смысл… Может, вы чувствуете себя в чем-то виноватым?

– И ты решил, что речь идет о моих отношениях с Сефрин?

Амикус прищурился, разглядывая принца.

– Ага. У Райли есть девушка в Вернесе. Она любит его, а он ее – нет. Джарел оставил девушку, которую любит с детства, чтобы вступить в легион. Миф хвастает, что его ждет целая куча девиц, а Клякса, хотите верьте, хотите нет, женат. Даже Эверетт сохнет по девушке с соседней фермы. Я прослужил с ними годы, но, честно, не могу назвать имени ни одной из этих женщин. Вас я знаю всего восемь дней, а вы уже так часто упоминали Сефрин, что мне кажется, будто я ее давно знаю. Обычно причин такого поведения только две: любовь и чувство вины. Учитывая, что бóльшую часть этих восьми дней мы сражались или спасались бегством, а в такие моменты обычно не делятся личными переживаниями, думаю, тут и то и другое.

– Ты сделал много выводов, основываясь лишь на упоминании имени.

– Не только. Еще на том, каким тоном вы о ней говорите, что при этом выражают ваши глаза. Отец научил меня читать язык тела. Чертовски полезно в схватке. – Амикус ухмыльнулся. – Так что случилось?

– О чем ты? – Нолин проглотил остаток пива и уставился на дно пустой чашки.

– Между вами и вашей девчонкой.

– Девчонкой? – Нолин закатил глаза. – Ох, ей бы это понравилось. Сефрин восемьсот сорок девять лет и четыре месяца. Сомневаюсь, что слово «девчонка» ей подходит.

– Вот видите. Гарантирую, что ни Джарел, ни Эверетт, ни Райли не смогли бы сказать, сколько лет и месяцев прожили их женщины. Вряд ли Клякса вообще знает, когда у его жены день рождения. Рассказывайте. Что произошло?

– Ты не видишь, что я страдаю от морской болезни? Отец научил тебя никогда не проявлять сочувствия?

– Ох… все настолько плохо? Видимо, вы совершили нечто поистине ужасное. Она застала вас с другой женщиной?

– Нет.

Нолин посмотрел на пустую чашку и нахмурился, как будто она его предала.

– Около года назад мы поругались и с тех пор не виделись.

– Почему?

– Она хотела, чтобы я был кем-то, кем не являюсь. Она – председатель Имперского совета. На протяжении многих поколений пытается улучшить жизнь людей, подвластных моему отцу, но он отказывается слушать предложения совета. Он обещал их выслушать, и первый министр якобы передает ему их, но с тех пор изменилось так мало, что она убеждена, что ей лгали. Она попросила меня поговорить с отцом. Сефрин хотела, чтобы я убедил его прийти на заседание совета. Я отказался.

– Так я и думал, – улыбнулся Амикус.

Он теперь часто улыбался, отчего Нолин чувствовал, будто проигрывает состязание. Он не мог объяснить, почему их беседа казалась ему соревнованием. Хотя с Амикусом все напоминало битву.

Нолин отодвинулся от борта и грозно уставился на первого.

– Что ты имеешь в виду?

– Да просто… когда вы раньше рассказывали про гражданскую хартию, вы упомянули, что оба тогда много выпили. И что потом вам стало казаться, что это плохая идея.

– Вовсе нет. Идея отличная. Проблема в том, что она попросила меня поговорить с отцом. Она не знала – и до сих пор не знает, – что отец ненавидит меня. И всегда ненавидел.

– И вы не хотите, чтобы она узнала, что вы его боитесь, так?

– А ты тот еще мерзавец… – пробормотал Нолин.