– А чего вы ожидали? Я зарабатываю на жизнь убийством.

На борту имперского военного корабля «Передовой» не было отдельных помещений, ни единой кровати, гамака или сундука, так что личные вещи засунули в трехфутовый проем над гальюном гребцов на верхней палубе. Каждую ночь с помощью крепкого каната корабль подтягивали к берегу, чтобы команда могла выспаться. Матросы и гребцы с одной палубы выполняли тяжелую работу, подводя корабль к берегу, но обеспечить безопасное место для этого должны были солдаты. На Эстее это было нетрудно, поскольку там имелись известные легкопроходимые места, достаточно глубокие, чтобы подойти к берегу на лодке. Но когда «Передовой» вышел в море, процесс выхода на берег усложнился: в открытом море невозможно было понять, какие именно опасности поджидали их на суше. Мудрость подсказывала, что место для высадки нужно проверить, прежде чем корабль начнет маневрировать. Проверяющим предстояло решить, хотят ли они плыть с тридцатью фунтами снаряжения или угодить в возможную засаду с одним лишь мечом.

На лицах корабельных солдат, обсуждавших, какую часть доспеха лучше оставить, отражался страх. Выбор – игра случая. Либо они утонут под весом металла, либо их убьют в его отсутствие, либо им предстоит всего лишь неудобное, мучительное купание.

Амикус избавил их от этой проблемы, вызвавшись добровольцем для выполнения опасного задания, а также предложив взять с собой кое-кого из Седьмой Сикарии. Он выбрал Райли Глота, Азурию Мифа и Джарела ДеМардефельда, каждый из которых решил плыть к берегу в одной набедренной повязке и только с одним мечом. Амикус и вовсе взял кинжал.

– Ты уверен? – спросил Нолин, пока первый раздевался.

Амикус улыбнулся.

– А что? Будет весело.

Его глаза горели причудливым огнем, как и глаза тех, кто готовился к заплыву вместе с ним. Бойцы Седьмой Сикарии были не из тех, кому нравится бездельничать на палубе и смотреть, как мимо проплывает берег. Это они любили так же, как чай. Эти люди хлестали хохуру прямо из рога и рычали, ощутив жжение.

– Окажете мне честь присмотреть за моим оружием, сэр? – спросил Амикус, сунув кинжал в самодельные ножны на запястье. – Оно… очень важно для меня.

Нолин кивнул. На теле Амикуса он заметил татуировку. В легионе отметки на коже не считались чем-то необычным. Нередко можно было заметить изображение меча, кулака, розы или, может, терний, оплетавших предплечье. Чаще всего встречалась эмблема легиона. Но на теле Амикуса был изображен не знаменитый кабан Седьмого – у него была всего одна татуировка, непрерывное кольцо рун по всему телу на уровне груди.

Нолин не отводил взгляда от татуировки, пока все четверо не нырнули с борта корабля. На посту остался только костяк экипажа, не дававший «Передовому» подойти слишком близко к высоким волнам; остальные сгрудились возле планшира и смотрели, как четыре обнаженные спины, блестевшие в лучах заходящего солнца, вырывались из темно-синей воды, словно дельфины, а потом достигли пенящихся барашков и позволили им отнести себя к берегу. Наблюдая за ними с безопасной палубы вместе с Кляксой и Мирком, Нолин видел, как им весело плыть, и жалел, что не отправился с ними.

«Сын императора… теперь он один из них».

Это не так. Получив при рождении чуть ли не бессмертие и незаслуженное престижное положение, Нолин по-настоящему не смог бы стать одним из них и очень об этом сожалел. Любой приходил в этот мир невинным, как Эверетт, но время все выжигало, а его пламя горело уже почти тысячелетие. Он любил друзей и потерял их больше, чем мог вспомнить их имен. Они появлялись и исчезали быстро и регулярно, как листва на деревьях. Он знал, что мог бы полюбить этих похожих на дельфинов людей, состязавшихся друг с другом в воде и понапрасну тративших воздух, громко подтрунивающих друг над другом, хотя на берегу их, возможно, поджидала опасность. И даже смерть. Он мог бы полюбить их, как любил саму жизнь, так как они и были жизнью – такой, какой она должна быть: быстрой и яркой, беззаботной и отважной. Они напоминали падающие звезды, искры костра, первое прикосновение и последний поцелуй. Мимолетные минуты красоты, чья быстротечная природа делала их тем более удивительными.

За всю жизнь Нолин знал лишь две постоянные величины: Сефрин и отца. Он видел в них свет и тьму, добро и зло, добродетель и разложение. И хотя Нолин оставался верен отцу, которого ненавидел, он отвернулся от ярчайшей звезды в своей жизни.

Глядя, как солдаты, достигнув берега, победоносно бросились в джунгли, готовые вступить в бой с любым, кто мог там скрываться, но не увидевшие ни единого дрогнувшего листа, Нолин ощутил зависть.

«Зачем дышать, если я не живу? В чем ценность верности, если она лишь ставит преграды на каждом выбранном пути? Что мне теперь делать?»

Когда берег был захвачен во имя империи – или, по крайней мере, во имя Седьмой Сикарии с корабля «Передовой», – матросы подвели к нему судно. Люди разожгли костры и устроились вокруг источников тепла и света, поедая из общего котла рыбный суп – деликатес, который наверняка приестся задолго до того, как закончится провиант.

Нолин подошел с тремя мечами в руках к уже одевшемуся Амикусу, пытавшемуся просушить все еще мокрые волосы.

– Необычное у тебя оружие.

– Семейная ценность, – ответил Амикус. – Передаются от отца к сыну.

Остальные члены Седьмой Сикарии собрались возле одного из девяти костров, разожженных на песке из плавуна. Они доедали ужин, наблюдая, как от трескучего пламени взвиваются в бесплодной попытке присоединиться к тусклым звездам оранжевые искры. С ними был и Деметрий. Бледный и дрожащий, он тоже страдал от гнева Эрафа. С того первого дня никто к нему даже не прикоснулся. За ним уже не следили. Поначалу он был слишком слаб из-за морской болезни и при всем желании не смог бы сбежать. Теперь же, когда ему стало лучше, бежать было некуда: цивилизация осталась позади, со всех сторон их окружал кишащий гхазлами Эрбонский лес.

Нолин присел в круг, где для него, похоже, оставили местечко.

– Ну как, освежились?

– О да! – ответил, широко улыбаясь, Миф. – Лучший заплыв в мире! Хотя я мечтал по пути поймать акулу. Я бы надел ее голову, как делают гхазлы.

– Ничего такого они не делают, – возразил Райли. – Они носят ожерелья и ножные браслеты из акульих зубов, вот и все.

– Тем лучше. Представьте, что бы они подумали, если б увидели, как на них мчится существо с телом человека и головой акулы.

– Сначала, наверное, хорошенько бы посмеялись? – спросил Клякса.

– Над акулами никто не смеется!

– Верно, но над человеком, который носит акулу вместо шляпы? – усмехнулся Амикус. – Ладно тебе, это смешно.

– Ничего вы не знаете, – отмахнулся Миф. – Хотя запах, наверное, был бы ужасным: подозреваю, что воняло бы рыбой.

– На твоих мечах, – сказал Нолин, снова рассматривая клинки первого, – такие же знаки, как у тебя на груди. Похоже, тебе нравятся руны.

Амикус поднял голову.

– Отец сделал мне татуировку, когда я был молод. Сказал, это часть обучения. Он учил меня сражаться практически с рождения. «Никогда не рано начинать теш», – говорил он, стаскивая меня с койки перед рассветом.

– Тэш?

Амикус повертел пряжку заплечного ремня, поддерживавшего меч у него на боку и соединявшегося с поясом. Большинство людей перед сном снимали оружие, а не надевали его. Интересно, а большой меч Амикус тоже не станет отстегивать перед тем, как лечь?

– Так отец называл первые семь боевых учений.

Нолин улыбнулся.

– Прости, я много веков сражался в составе легиона и бок о бок с инстарья, но о таком никогда не слышал. Единственный известный мне Тэш – это персонаж старых сказаний.

Амикуса это, судя по всему, не удивило.

– Это не очень известные учения.

Нолин посмотрел на остальных.

– Я никогда не видел никого, кто сражался бы так, как ты. Это поразительно. Разве можно не обращать внимания на подобные навыки? Казалось бы, ученики к тебе должны валом валить.

Амикус нахмурился.

– Тэш… это семейная тайна.

– Но ты обучил их. – Нолин обвел рукой круг шестерых солдат. – Не отрицай. Я видел, как они сражались.

– Ну, на самом деле я тренировал только Глота, Мифа и ДеМардефельда. Учу их уже несколько лет, но они еще не все усвоили. Чтобы достичь успеха, лучше начинать смолоду. С Кляксой я только недавно начал работать, и пока что мы прошли лишь движения ног и базовые…

– Но ты обучил их, раскрыв семейную тайну?

– Конечно, – кивнул Амикус. – Они – моя семья.

На это Нолину нечего было ответить. Он провел в отряде восемь дней и уже чувствовал себя ближе к ним, чем к кому-либо еще, за исключением Сефрин и Брэна.

– Понимаете, отец мертв, сыновей у меня нет, никому в мире нет до меня дела. Важно то, что я умею драться. Я обучаю их, потому что чем лучше они сражаются, тем дольше я проживу. Но не каждый хочет учиться. Паладей и Грейг все пропускали мимо ушей. Они обладали недюжинной силой и считали, что этого им с лихвой хватит. Остальные перевелись в Седьмую Сикарию из других эскадронов или даже легионов и полагали, что уже все знают. А Эверетт, – он указал на паренька, – прибыл всего за неделю до вас.

– Значит, ты тренировал четверых из тех пятерых, кто, помимо нас с тобой, пережил засаду? Тебе не кажется это знаменательным?

– Честно? – сказал Амикус. – Понятия не имею, каким образом Клякса выжил.

– Я как уродливая родинка, – заявил худосочный солдат. – Как ни пытайся, от меня не избавишься, командир.

Эверетт подтащил к костру еще дров и подкинул их в огонь. К полумесяцу у них над головами взвился рой искр.

– А меня научишь? – спросил Эверетт.

– Я тоже хотел бы научиться, – сказал Мирк.

Первый вздохнул.

– Конечно.

– Вы там поосторожнее с просьбами, – сказал Миф. – Этот человек – жестокий учитель. Я был красавцем, пока не стал его учеником. Теперь, увы, я просто симпатичный.

Райли наклонился к Мифу и, приглядевшись к нему, кивнул.

– Акулья голова начинает казаться мне мудрым решением.

Миф метнул в Райли свою миску. Тот поймал ее и поставил поверх своей.

– Все равно не понимаю, зачем нужны руны, – сказал Нолин. – Как они вписываются в тренировки?

– Отец говорил, они нужны для защиты.

– От чего?

Амикус понизил голос, будто не хотел, чтобы его услышали:

– От магии.

– Ты сказал, от магии? – к удивлению Нолина, спросил Миф: он-то полагал, что семья – братья по оружию – уже это обсуждала.

Но, судя по заинтересованным лицам всех собравшихся вокруг костра, прежде сей вопрос не обсуждался.

– Ранее существовало нечто под названием Оринфар, – объяснил Нолин. – Гномьи руны, якобы защищавшие от магии. Хочешь сказать, это они изображены на татуировке?

– Про Оринфар я никогда не слышал, но знаю, что это. – Амикус обнажил короткий меч. – Меч Бригама, реликвия моего предка, сражавшегося в Великой войне. – Он наклонил меч, чтобы показать всем знаки на доле (или кровавом желобе, как его иногда называли). – По легенде, этот меч выкован Роан из Рэна для Грэндфордской битвы. – Он помолчал, бросив на Нолина хитрый взгляд. – А эти знаки – гномьи символы. В те времена их помещали на любое оружие и доспехи для защиты от колдунов-фрэев. – Он вытащил другой клинок, более длинный, на котором обнаружились такие же знаки. – Вот этот, железный, называется Меч Призрака. По слухам, это первая работа Роан. И на нем те же знаки. – Он достал из ножен тот меч, что обычно носил на спине. – А вот этот… ну, этот отец считал самым священным. Он называл его Меч Слова.