Гастон Леру: Заколдованное кресло

Gaston Leroux

LE FAUTEUIL HANTÉ

Перевод с французского Л. Ефимова

© Перевод. Л. Ефимов, 2025

© ООО «Издательство АСТ», 2025

* * *

Глава 1. Смерть героя

– Поскорей бы все кончилось…

– Да уж. Но говорят, он вообще ничего не боится!..

– Дети у него есть?

– Нет! И он вдовец к тому же!..

– Тем лучше!

– Все-таки будем надеяться, что он не погибнет. И давайте поспешим!

Услышав эти мрачноватые речи, г-н Гаспар Лалуэт, почтенный человек, торговец картинами и антиквариатом, вот уже десять лет проживавший на улице Лаффит, а сегодня вышедший прогуляться по набережной Вольтер, чтобы порыться на лотках продавцов старинных гравюр и прочей древней рухляди, поднял голову…

И в тот же миг столкнулся с кучкой молодых людей в студенческих беретах, выскочивших из-за угла улицы Бонапарт. Молодые люди, не переставая болтать, слегка оттеснили его в сторону на узком тротуаре и продолжили свой путь, даже не дав себе труда мало-мальски извиниться.

Опасаясь быть втянутым в неприятную ссору, г-н Гаспар Лалуэт подавил в себе досаду, вызванную подобной невежливостью, и рассудил, что студенты, вероятно, торопились на какую-то дуэль, роковой исход которой и обсуждали во всеуслышанье.

И он продолжил внимательно изучать некий выставленный в витрине ларчик с геральдическими лилиями, выглядевший так, будто относился ко временам Людовика Святого^[1], и, быть может, некогда заключал в себе молитвенник или четки самой Бланки Кастильской^[2]. Но тут сзади него опять раздался голос:

– Что бы там ни говорили, а он действительно храбрец!

Другой голос ответил:

– Я слышал, он три раза обошел вокруг света! Но все же, честно говоря, не хотел бы я оказаться на его месте! Только бы не опоздать!

Г-н Лалуэт обернулся. Два старичка проследовали мимо него в сторону Академии, ускоряя шаг.

«Однако! – подумал г-н Лалуэт. – Неужто и старики вдруг так же очумели, как и те молодчики? – (самому-то г-ну Лалуэту было около сорока пяти лет – возраст не молодой, но и не старый). – Эти двое, похоже, бегут на то же злополучное свидание, что и давешние студенты».

Рассуждая таким образом, он приблизился к повороту на улицу Мазарини, и, возможно, двинулся бы по этому извилистому пути, но тут четверо солидных господ, в которых по долгополым сюртукам, цилиндрам и сафьяновым портфелям подмышкой за версту можно было распознать профессоров, внезапно выскочили перед ним, вовсю крича и размахивая руками.

– Все равно вы не заставите меня поверить, что он не написал завещание!

– Если он этого не сделал, то зря!

– Говорят, он не раз смотрел смерти в лицо!

– А когда друзья пришли его отговаривать, выставил их за дверь!

– Но, может, он все-таки одумается в последний момент?

– Вы что, считаете его трусом?

– Смотрите! Вон он! Вон он!

И четыре профессора припустили бегом через улицу, потом свернули на набережную, направо, к мосту Искусств.

Г-н Гаспар Лалуэт более не колебался. Он напрочь забыл о старом хламе в витринах. Теперь им двигало одно лишь любопытство – поскорее выяснить, что же за человек собирался рискнуть жизнью при обстоятельствах и по причинам ему, Гаспару Лалуэту, еще неведомым, но которые он уже готов был счесть чрезвычайно героическими.

Он устремился напрямик под арки Академии, пытаясь догнать профессоров, и вскоре очутился на маленькой площади, украшенной одним-единственным монументальным зданием, покрытым сверху чем-то вроде колпачка, который все называли попросту «куполом». Сейчас площадь кишмя кишела народом. Теснились экипажи, кричали, переругиваясь, кучера и разносчики. Под аркой, ведущей в первый двор Академии, шумная толпа окружала какого-то человека, который, казалось, с трудом вырывался из ее восторженных объятий. Четверо профессоров были уже там и вместе со всеми воодушевленно вопили: «Браво!»

Г-н Гаспар Лалуэт со шляпой в руке протолкался к одному из этих господ и весьма застенчиво спросил, не соблаговолит ли тот объяснить ему, что тут, собственно, происходит?

– Э? Да вы что, сами не видите? Это же капитан первого ранга Максим д’Ольнэ!

– Он собирается драться на дуэли? – осведомился г-н Лалуэт с самой подобострастной почтительностью.

– Да нет же! С какой стати? Он сейчас будет произносить речь по поводу своего избрания во Французскую Академию! – ответил профессор крайне раздраженно.

Тут по толпе прокатилась волна и г-на Лалуэта отрезало от профессоров. Оказалось, что друзья Максима д’Ольнэ, проводив его до самых дверей, пытаются теперь напористо, но безуспешно прорваться в зал публичных заседаний. Образовался затор, поскольку входные билеты при такой давке потеряли всякое значение. В убытке оказались даже самые предусмотрительные, заранее нанявшие кого-нибудь, чтобы им «держали» места. Нанятые, придя ради других, остались ради самих себя, пригвожденные к чужому месту любопытством, которое сумело превозмочь даже собственную выгоду. Меж тем к г-ну Лалуэту, загнанному толпой в когтистые лапы смирного каменного льва, охраняющего врата Бессмертия, обратил свою речь некий перекупщик. Он сказал:

– Сударь, ежели хотите войти, то с вас двадцать франков.

Г-н Гаспар Лалуэт, хоть и будучи всего лишь торговцем картинами и старой рухлядью, питал глубочайшее почтение к изящной словесности. Он и сам не чуждался литературных трудов и даже опубликовал в свое время парочку своих работ, ставших гордостью всей его жизни. Одна была посвящена изучению подписей знаменитых художников и способам установления подлинности их полотен, другая – об искусстве обрамления картин. Вследствие этого он был официально уведомлен, что Французская Академия «отмечает» его заслуги. Но, тем не менее, в самой Академии он никогда не бывал и, тем более, никогда и помыслить не мог, что публичное заседание этой самой Академии может превратиться в свалку, которую наблюдал вот уже более четверти часа. Равным же образом в его голове не укладывалось: почему для приема в Академию желательно быть вдовцом, не иметь детей и заранее составить завещание? Короче, он отдал свои двадцать франков и, получив по пути тысячу тумаков, добрался до некоего возвышения, которое было битком набито людьми, пристально глядящими в зал.

И тут под своды вступил Максим д’Ольнэ.

Он шел чуть бледный, прикрытый с боков своими воспреемниками, графом де Брэ и профессором Палезо, еще более бледными, чем он сам.

Долгая судорога всколыхнула ряды собравшихся. Женщины, присутствовавшие здесь во множестве, и принадлежавшие по большей части к самому изысканному обществу, не смогли удержать бурных проявлений восхищения и жалости. Какая-то богобоязненная вдовица истово перекрестилась. Все повскакали с мест, всех охватило чувство бесконечного благоговения, словно сама Смерть витала над ними.

Прибыв на свое место, новообращенный уселся меж двумя своими телохранителями, потом вскинул голову и твердым взором обвел всех собравшихся – коллег, публику, президиум, пока, наконец, не остановился на удрученном лице того из членов знаменитого Братства, которому выпала обязанность приветствовать его.

Обычно этот последний являлся на заседание с самым зверским лицом, предвещавшим всевозможные литературные каверзы, затаенные в недрах его приветственной речи. Но сегодня у него была сочувственная физиономия исповедника, пришедшего напутствовать осужденного в его последние минуты.

Г-н Лалуэт, не переставая изучать повадки этого странного племени, облаченного в дубовые листья^[3], старался не упустить ни словечка из того, что говорилось вокруг. А говорилось вот что:

– Ах! Жан Мортимар, бедняга, был так же молод и красив, как и этот!

– И так счастлив, что его избрали!

– А помните, как он встал, чтобы произнести свою речь?

– Казалось, будто сияет! Он был так полон жизни…

– Что бы там ни говорили, но естественной такую смерть не назовешь!

– Нет, нет, ни в коем случае!

Г-н Гаспар Лалуэт не мог более сдерживаться, чтобы не спросить, о какой смерти твердят все вокруг. Он повернулся к своему соседу и неожиданно узнал в нем профессора, от которого недавно получил суровую отповедь. Впрочем, и в этот раз профессор не слишком церемонился:

– Вы что, милейший, газет не читаете?

Увы, нет! Г-н Гаспар Лалуэт газет действительно не читал. И имел для этого вполне вескую причину, о чем нам еще представится случай поговорить, и о которой сам он вовсе не собирался кричать на каждом углу. Однако из-за того, что газет он все-таки не читал, тайна, к которой ему довелось приобщиться за двадцать франков под аркой Академии, с каждым мгновением сгущалась все больше. Вследствие этого он не понял причин поднявшегося ропота, когда некая дама благородного облика вошла в заранее приготовленную для нее ложу. Все зашушукались, что это «та самая красотка, г-жа де Битини». И все решили, что это настоящая наглость. Г-н Лалуэт опять не смог понять почему. Дама с холодной надменностью обвела взором публику, обратила несколько кратких слов сопровождавшим ее молодым людям и направила свой лорнет прямо на Максима д’Ольнэ.

– Она же его сглазит! – вскрикнул кто-то.

И многоголосое эхо принялось повторять:

– Да, да, она его сглазит! Сглазит!

Г-н Лалуэт спросил: «Почему она должна его сглазить?», но не получил ответа. Единственное, что он смог выяснить более-менее определенно, было следующее: человека, готовившегося произнести речь, звали Максим д’Ольнэ, он был капитаном первого ранга и написал книгу, озаглавленную «Путешествие вокруг собственной каюты». Он был недавно избран в Академию, и ему предстояло занять в ней кресло, ранее принадлежавшее монсеньору д’Абвилю^[4]. Но тут опять начались всякие загадки с воплями и неистовыми жестами. Публика, повскакав со своих мест, кричала что-то в таком духе:

– …Как тот, другой!! Ах, письмо!.. Не вскрывайте! Как тот, другой!..

Г-н Лалуэт наклонился и увидел служителя, подающего письмо Максиму д’Ольнэ. Появление этого служителя с письмом сослужило весьма дурную службу: публика пришла в совершенное неистовство. Одни лишь члены президиума пытались сохранить некоторое хладнокровие. Однако видно было, как г-н Ипполит Патар, непременный секретарь Академии, трепещет всеми своими дубовыми листьями.

Что касается Максима д’Ольнэ, то он встал, принял письмо из рук служителя и вскрыл его. Он улыбался, слушая все эти вопли. А поскольку церемония еще не началась по причине ожидания отсутствующего г-на канцлера, то он прочел письмо и опять улыбнулся. И тогда на трибунах все повторили:

– Улыбается! Он улыбается! Тот, другой, тоже улыбался!..

Максим д’Ольнэ передал письмо своим воспреемникам, и уж они-то точно не улыбались. Вскоре текст письма был у всех на устах, а поскольку, передаваясь из уст в уста, он облетел весь зал, то и г-н Лалуэт смог ознакомиться с его содержанием: «Бывают путешествия и более опасные, чем вокруг собственной каюты!»

Казалось, содержание письма доведет возбуждение публики до крайности, но тут ледяной голос председателя, сопровождаемый звоном колокольчика, объявил, что заседание открыто. И трагическая тишина повисла в зале.

Максим д’Ольнэ уже вскочил на ноги – не просто храбро, а даже дерзко.

И вот он принимается читать свою речь.

Он читает ее глубоким, звучным голосом. Сначала благодарит, без тени угодливости, достославное Братство за честь, оказанную ему своим выбором. Потом, после краткого упоминания о горе, которое недавно потрясло Академию до самых ее основ, начинает говорить о монсеньоре д’Абвиле…

И говорит… говорит…