Несбывшаяся жизнь. Книга 2 (страница 4)
– Ну сколько можно спать, – теребила Максима Лиза. – Соня, ты все проспишь!
– Не просплю, – скрывая зевок, отвечал он и крепко прижимал ее к себе. – Не просплю, не волнуйся!
Но Лиза ненавидела торопливые прощания и свои слезы.
Сколько раз она давала себе слово, что больше не будет, но не получалось – и все повторялось заново. Она видела, что он раздражается и злится, и в ней вскипала злость:
– А, тебе неприятно! Тогда решай! Мне кажется, что пора. Но похоже, что только мне…
Какая же это была глупость! Отчаяние – вот причина. Причина, но не оправдание.
Конечно, Максим злился. Двигались желваки на красивых, ровно очерченных скулах, суживались глаза, твердели губы. Женские слезы всегда раздражают мужчину. Но он держал себя в руках.
– Ну что ты, любимая, что ты! Ты же все понимаешь… Думаешь, мне легче? Да мне в сто раз тяжелее! Мне просто невыносимо, а ты…
И она снова чувствовала себя виноватой.
Всю свою жизнь Лиза чувствовала себя виноватой. Сломала жизнь мам-Нины, измучила Дымчика, требуя от него невозможного, – а забрать Анюту было ее решением, а не его.
Чувствовала вину перед Марией – да-да, и перед ней! За так и не ушедшие обиды, за свою дурацкую злопамятность и упрямство, за невозможность простить и нежелание полюбить. Лиза убеждала себя, что надо быть мягче и терпеливее, но не получалось… Выходило, что человек она злой. Ни разу не обняла и не приголубила, не сказала доброго слова больной и несчастной старухе. Какой же она врач, если в ней нет и капли милосердия?
А Максим? Без зазрения совести отрывать от дочери отца, от жены мужа – втихаря, украдкой, исподтишка…
Как она проживает свою жизнь, чем может гордиться? Ну да, можно и по-другому: воспитывает чужого ребенка (Господи, какие жуткие слова, будто Аня – чужая!), забрала старую, больную, нерадивую мать… Выходит, что героиня? Да и с Полечкой до последнего была рядом – она, а не родная дочь. Разве она плохая?
Человек состоит из белого и черного: у кого-то это поровну, а у кого-то иные пропорции. А себя вообще сложно оценивать. Но раз Лиза думает об этом, мучается и страдает, значит, не все так плохо? А ведь совершенно не с кем поделиться, никто не даст правильный совет, не утешит, не поймет, хоть никто и не осудит. Мария? Да, она знает, что это такое, но вряд ли поймет.
– Опять не туда, Лиза! Пустая трата времени, – скажет Мария. – А годы летят! Тебе замуж надо, а ты связалась с женатым!
Нет, делиться с ней не хотелось, мать по-прежнему была чужой. На работе подруг не было, да если бы и были – разве можно рассказать кому-то про этот роман?
Полечка – вот кто понял бы и пожалел. И Ритка бы поняла. Конечно, повыступала бы, поорала, но потом пожалела бы и посочувствовала.
Елену Николаевну Лиза стеснялась. Она ведь была из тех самых оставленных жен. Стеснялась – и еще очень жалела: сдала ее наставница в последнее время, сникла, чувствовала приближение старости. Кто-то будет с ней рядом?..
Теперь Елена Николаевна все чаще бывала на больничном. Все чаще обострялись старые проблемы с легкими, и как врач, она все понимала: лучше не будет – кому лучше в старости? Но скорый выход на пенсию пугал еще страшнее. Что в ее жизни кроме работы? Какой будет эта самая жизнь без нее?
Лиза ежевечерне звонила и часто навещала, твердя ободряющие слова, уверяя, что и в пенсионерской жизни можно найти много приятного. Но Елена Николаевна слушала молча, с застывшим, неживым взглядом, а однажды сказала:
– Лиза, устраивай жизнь. Найди хорошего мужа, приличного, порядочного человека, пусть скучного и неяркого, но надежного, – и иди за него. На детей не рассчитывай, это инвестиции ненадежные. Единственный, кто поддержит, – хороший и верный мужчина. Мне с этим не повезло, может, тебе повезет…
– А как же любовь? – Лиза выдавила улыбку. – Как без нее, Елена Николаевна?
Елена Николаевна махнула рукой:
– А где она, эта любовь? Вмиг проходит, оставляя пшик – воспоминания и боль. К черту ее, эту любовь. Говорю тебе: надежный человек, вот что спасет от одиночества и отчаяния. И, кстати! – она сверкнула глазами. – Мать свою поменьше слушай! Представляю, что она поет. Вечные песни о вечной любви. Смешно!
– Не верите? – усмехнулась Лиза.
Елена Николаевна покачала головой.
– Ни минуты. Все это сказки, которыми она всю жизнь себя оправдывала. Как же, героиня! Все ради любви! Да как можно было ребенка оставить? Как, Лиза? Какое уж тут геройство? Ради мужика – это геройство?
В ней говорила бездетная женщина. Да, дружбы у Марии и Елены не получилось, слишком разные, а вот ревность была. И жалела Елена Николаевна свою ученицу: за что ей такое?
– А эта? – продолжала она. – Прожила свою жизнь как хотела, а на старости лет заявилась: здрасте, я ваша тетя! Какой эгоизм!
Вот именно, тетя. Тетя, а не мать. Если бы у нее, Елены Николаевны, была такая дочь, как Лиза… Разве она бы смогла?
Нет, Елена Николаевна не одобрила бы Максима… Здесь они с Марией совпадали: потеря времени.
Получалось, что никого не было. Вроде и не одна – есть семья, мать и дочь, друг и наставник Еленушка, есть любимый человек, – а все равно одинока.
Лиза ненавидела эти случайные квартиры, наполненные чужой жизнью, чужими страданиями, печалями, радостями. Наполненные чужими выходными и буднями, ссорами и перемириями, чужими страстями и пустотой.
Чужие чашки и тарелки, клеенка и шампунь, ваза и занавески, постер на стене, коврик у кровати. Можно и не смотреть по сторонам. И сердце заполняла бесконечная сосущая тоска, такая, что хотелось завыть…
«Дура! – корила себя Лиза. – Он же здесь, рядом, на расстоянии протянутой ладони…»
Да, она слышала его запах и его дыхание, но ей было бесконечно, нечеловечески плохо.
Максим обещал снять квартиру, но все тянул, отговаривался, а Лиза ждала, ждала… Ждала, потом перестала. Вот там, в их квартире, она навела бы уют, прибралась по-своему, притащила бы свои вещи, купила б вазочку и постельное белье, полотенца и мыло – словом, постаралась бы извести казенность и чужое присутствие. Но квартира – это приличные деньги, дополнительные расходы. Как утаить их от семьи – человеку, живущему на скромный врачебный оклад?