Обернулся он, а с другой стороны на поляну как раз выходит Афонька. Целый и невредимый, будто бы и не рвали страшные кривые когти ему грудь и живот, будто бы не плавился вокруг него снег, пропитанный горячей кровью. Стоит себе, ухмыляется, рукой машет.

Обрадовался Глеб, побежал навстречу. Но видит тут – что-то не так с Афонькой. Он вроде как и ростом выше стал, и толще, массивней. И вместо улыбки застыла у него на лице жуткая гримаса.

И хочет Глеб остановиться, а не может уже, ноги опять подводят, сами несут его навстречу тому, что совсем недавно было весёлым дурашливым мальчонкой, а теперь лишь притворяется им. Бывший Афонька раздувается до невероятной степени, и одежда его трещит по швам, и рвётся, и сквозь дыры лезет наружу чёрный свалявшийся мех вывернутого тулупа. Лицо расползается, разлетается клочьями, обнажая выцветшую рогатую маску козла.

– Кто ты? – кричит Глеб на бегу. – Кто ты такой?!

– Я никто! – насмешливо ревёт чудовище в ответ. Оно огромно, закрывает собой уже половину неба, но всё продолжает расти.

– Я никто! Я могу надеть любую личину!

И свет меркнет.

* * *

– Он что-то сказал. Ты слышал, он что-то сказал!

– Да, кажется, приходит в себя.

Глеб открыл глаза. Тьму рассеивала стоящая рядом свеча. Он лежал в своей кровати, укутанный до самого подбородка одеялом. В доме было жарко натоплено, и он весь взмок.

– Видишь, я же говорил, что всё будет хорошо.

Отец. Родной, знакомый голос. Прохладная влажная рука легла ему на лоб.

– Жара нет.

– Глебушка мой!

Это мама. Она сидела рядом, и даже в таком тусклом, неровном свете было хорошо заметно, какие у неё красные, заплаканные глаза. Теперь в них зажглась радость.

Она обняла, поцеловала его. Глеб приподнялся на локтях. За окном продолжалась иссиня-чёрная ночь, и в небе одиноко висела бледная луна.

– Давно я сплю? – спросил он, зевнув.

Отец, поправив очки, пожал плечами:

– Часа четыре. Тебя принесли незадолго до полуночи. Сразу побежали за Авдотьей… – он тронул маму за плечо. – Пойду, разогрею питьё.

Она кивнула, не сводя глаз с сына. Потом стала ему объяснять:

– Авдотья осмотрела тебя, сказала, чтобы не переживали. Да как тут… Мы, конечно, и за доктором послали, только раньше утра он всё равно не приедет. Да и то ещё непонятно, Рождество ведь.

Глеб кивал. Авдотья была деревенской повивальной бабкой, и он уже несколько месяцев назад узнал, что это означает. Она же являлась и костоправом, и травницей, к ней обращались с куда большей охотой, чем к доктору, жившему в соседнем селе.

Вошёл отец, неся чашку с ароматной горячей жидкостью.

– У тебя голова не кружится? – спросил он.

– Нет.

– А горло не болит?

– Нет.

– А нос не заложен?

– Не заложен.

Он снова положил руку сыну на лоб.

– Никакого жара. Слава Богу, всё обошлось. Выпей вот это.

Глеб осторожно взял чашку.

– Тот мальчик… – сказал вдруг отец, и мама как-то странно на него посмотрела. – Скажи… Это ведь был волк?

Глеб удивился:

– Что? Какой волк?

Тут неожиданно он понял, о чём идёт речь. Губы его задрожали, из глаз сами собой хлынули слёзы. Мама едва успела забрать у него из пальцев чашку, иначе он бы выронил её. Уткнув лицо в ладони, мальчик разрыдался. Мама обняла его судорожно вздрагивающие плечи, отец успокаивающе гладил по волосам, приговаривая:

– Ну, ну, будет тебе, будет.

Потом слёзы кончились. Всё ещё всхлипывая, Глеб сел на кровати и большими глотками выпил всё, что было в чашке.

– Вот молодец. А теперь тебе надо поспать. Утро вечера мудренее, встанешь завтра, и всё покажется плохим сном. Спи.

Глеб кивнул, опустился на подушку, закрыв глаза. Мама поцеловала его в щёку, задула свечу, и они с отцом вышли за занавеску, отделявшую его закуток от большой комнаты, и теперь мальчик мог лишь слышать их приглушённый шёпот.

– Тебе тоже надо лечь. Вымоталась вся.

– Нет, Авдотья велела проведать её, как только Глебушка в сознанье придёт. Я сейчас к ней быстренько сбегаю.

– Вот не спится старухе. Ну хорошо, пошли. Я обещал Матвею помочь… У колодца. Урядник сказал, нельзя ничего трогать до приезда пристава. А они с доктором только с утра появятся. До тех пор надо охранять. Может, зверя-то выследим.

– Царица небесная, от кого охранять?

– От волков. Да и от людей тоже, незачем им глазеть.

– А Глебушке придётся с приставом говорить?

– Ничего не поделаешь. Он единственный, кому довелось хоть что-то увидеть. Ума не приложу, что им там понадобилось.

– Ох, горе-то какое. А кто этот бедняжка?

– Говорят, сынишка Фёдора Сипатого. Самого Фёдора добудиться не могут никак, пьян мертвецки ещё с полудня.

– Боже ты мой! Ведь в Рождество…

Закрылась дверь, шаги прошумели в сенях, и наступила тишина. Глеб остался в доме один. Он не спал и вовсе не спалось. Кусая губы, лежал в темноте и думал, как хотелось ему прервать отца, вскочить с кровати и крикнуть, что это был вовсе не волк, не волк, не волк! Что волк совсем не плохой, он только рычал, потому что не хотел пропускать его в лес, а Афоньку, по правде, убил ряженый в маске козла, который на самом деле…

Кто же он на самом деле? Покойник, жадный до человеческой крови? Пастух Васька, бывало, рассказывал им про таких. Выбрался мертвяк из могилы и закрылся личиной, затерялся среди других ряженых, выжидая удобного момента. Или это лесной житель, болотный дух, оголодавший за лютую зиму, притворившийся человеком? Бабушка, наверное, знала бы ответ.

Глеб перевернулся на другой бок, посмотрел в окно. Теперь он всё хорошо вспомнил, и перед глазами стояли тяжёлые капли, срывающиеся с острых изогнутых когтей. У покойников могут быть такие когти. Кажется, один из друзей говорил ему, что у мертвецов ногти и волосы растут и после смерти. Да, может быть, это пустая брехня.

Чу! За окном что-то промелькнуло. Показалось, будто на мгновенье чёрная тень загородила собой луну. Сердце вновь бешено забилось в груди, как тогда, у колодца. Прислушался. Тишина. Мерно тикают старые настенные часы с кукушкой в большой комнате, да вроде бы скребётся мышь под полом. И всё. Наверное, моргнул просто.

Тихий, еле уловимый шорох раздался в сенях. Ветер? И вот опять – слабое шуршание. Там кто-то был. Мальчик не спеша сел на кровати, облизал пересохшие губы. Потянулся рукой к свече, но в этот момент услышал, как открывается дверь в большой комнате. Поток холодного воздуха ворвался в дом, зашелестел занавеской.

От ужаса Глеб не мог пошевелить даже пальцем. Мысли лихорадочно забились в голове. Мать вернулась? И крадётся по дому, чтобы не разбудить его? Окликнуть? Спросить? Язык словно бы прирос к нёбу и отказывался повиноваться. Где же брат, почему его нет? Он напряжённо вслушивался во тьму, но различал только стук своего сердца. Может, вправду почудилось. Примерещилось с перепуга. А дверь ветром открыло. Конечно, так и есть.

Осторожно выдохнув, Глеб спустил на пол босые ноги.

И тут скрипнули в комнате половицы. И ещё раз. И ещё. Скрипели сильно, протяжно, не как под обычным человеком. Кто-то большой и тяжёлый медленно шёл сейчас по ним, стараясь ступать как можно тише. Чтобы не потревожить, не спугнуть раньше времени. Глеб понял, что дрожит. Он изо всех сил сжал зубы, чтобы не стучали. Ни звука. Чёрное зловещее безмолвие. И в самом его центре – ряженый. Прямо здесь, за занавеской. Протяни руку и дотронешься.

Во мраке он не мог видеть, но ясно представил себе его. Громоздкий заиндевевший тулуп мехом наружу, длинные серые пальцы, когти, изогнутые как серпы, нелепая козлиная маска с витыми рогами, под которой ничего нет. Чудовище стояло за занавеской, а на кровати маленький мальчик, по рукам и ногам скованный страхом, не дыша, смотрел в сгустившуюся темноту и ждал, когда оно войдёт.

Он боялся не смерти, не боли и не крови. Совсем другого.

– Я могу надеть любую личину! – сказало оно ему там, во сне, на заснеженной лесной опушке, на извечной границе света и тени.

И сейчас Глеб боялся, что, когда его родители вернутся, они не заметят подмены.

Озерные Святки

Ольга Рейнардин

Иван прикрепил ещё пару фотографий к черновику поста и задумался, глядя на мигающий курсор. Маска водяного смотрела на него с полки перламутровыми глазами – один мутный, с коричневым фрагментом ракушки, второй с косящим в сторону тёмным зрачком. Ваня усмехнулся творению своих рук и привычным движением запрыгал пальцами по буквам:

«Новая работа готова! Водяной – хозяин водной стихии в славянской мифологии. Для этой маски использовал технику папье-маше с добавлением натуральных материалов: речной ил, водоросли и немного старой рыбацкой сети, которую нашёл на берегу Истры. По легендам, водяной мог принимать разные обличья, но чаще всего представлялся старцем с длинной бородой из водорослей. Что скажете?»

Так, добавим хештеги. Пусть будут – #водяной, #маскиручнойработы, #ряженые, #русскиетрадиции.

Хоть сейчас за окном и стылый, унылый московский декабрь, тема речных духов неизменно вызывала у аудитории живой отклик.

Блогом Иван занялся год назад. Публиковал заметки о русском фольклоре, этнографические материалы, которые находил в редких книгах и архивах. Прочёл множество старинных быличек и поверий. И вот уже несколько месяцев делал маски, фотографировал процесс создания. Фишка Ваниных масок была в апсайклинге^[1] – он выискивал для них любопытные вещицы на природе и барахолках.

Его Баба-яга была слеплена из фрагментов старого, цветастого павлопосадского платка. А на бороду и бакенбарды чёрта парень нарезал куски из полинялой волчьей шапки.

Блог вести Ване нравилось. Он бы очень хотел, чтобы на нём можно было зарабатывать, но пока получалось собрать только на пару чашек кофе да материалы для творчества. Особенно преданные фанаты иногда закидывали, кто сколько мог.

Ваня понимал, что лучше всего заходили посты про поездки, реальный фольклор. Когда он выбрался в Суздаль на Масленицу, его рассказ с фотками соломенного чучела и гусиных боёв собрал кучу лайков. Его прорепостили какие-то новостные каналы, и к нему пришла первая тысяча подписчиков.

Правда, год спустя, несмотря на все старания, блог топтался на двух тысячах и не спешил расти. Ваня с тоской смотрел на раскрученные паблики, авторы которых вовсю катались по русской глубинке и выдавали лакомый контент.

Впрочем, пост с маской подписчикам залетел. Было половина восьмого вечера – самое время для активности аудитории. Вот и первые комментарии.

Рыжая Лиса, скорее всего, мелкая девчонка, скрывающаяся под лисьей аниме-аватаркой, прислала стикер с влюблёнными глазами.

Ваня в ответ кинул стикер с кланяющимся джентльменом, держащим розу.

Другой подписчик, Сергей Семёнов, написал, что у маски живые глаза и что они его пугают.

Ваня на такую реакцию, если честно, и надеялся, поэтому тут же ответил заготовленным: «Мы следим за вами!»

И подмигнул водяному. Глаза он ему сделал из перламутровых пуговиц, которые нашёл на блошином рынке. Словно в ответ на его взгляд, мутный левый глаз маски сверкнул в свете настольной лампы. «И вправду, жутеньким ты вышел!» – решил Ваня.

К половине десятого основная волна активности схлынула. Ваня отложил телефон, потянулся и подошёл к окну, отдёрнул занавеску. Там сырая столичная зима хлестала по стеклу мокрым снегом. «Какая же тоска», – думал Ваня, скользя взглядом по уставшим панелькам своего спального района, по мерцающим маленькими точками фонарям и машинам. Где же вы, настоящие народные традиции? Живы ли? Он чувствовал, как вязко тонет в этом городе, будто в мутной воде, как неприятно ему в этой декабрьской серости.

Ваня ещё полистал ленту, проверил комментарии, ответил на парочку и уже собирался закрывать приложение, когда на экране всплыло уведомление: