Анна Грей: Последний Рейс

Глава 1.

Я вернулась домой поздним вечером. Дом достался мне от родителей – здесь прошло моё детство, но после долгих лет в городе всё казалось чужим. На кухне лежали нераспакованные коробки. Я уставшая присела на табурет.

Ради сына я решилась на этот шаг. После развода жизнь в городе стала невыносимой ни для него, ни для меня. Шумные улицы, толпы, моя нервная работа журналистом – всё это вдруг перестало иметь смысл, когда рухнула семья. Здесь же, в маленьком посёлке Лесозёрск, я надеялась начать заново. Тишина была непривычной: ни гудков машин, ни музыки за стеной. Только скрип половиц под моими ногами. Мне было странно засыпать без городского шума; честно говоря, такая тишина даже пугала. Каждый шорох казался значительным – треснувшая ветка, стук собственного сердца. Но именно ради этой тишины я сюда и вернулась: верила, что здесь нам с сыном будет спокойнее.

Я прошлась по комнатам. Домов поблизости немного, и почти во всех давно погас свет. Лишь у соседки через дорогу, Веры Морозовой, мерцал огонёк в окне. Вера частенько не спит до глубокой ночи. Может, ждёт мужа, а может, просто боится темноты. Ей около тридцати; мы росли вместе, и после моего возвращения она первой зашла проведать меня. Робко улыбалась, спрашивала, как устроились. Я видела, что её жизнь складывается нелегко: слышала о вспыльчивом муже, да и по глазам замечала затаённую боль.

Я вздохнула, чувствуя смешанные чувства – и печаль, и тихую надежду. Я подняла с верхушки коробки старую фотографию: мы с Верой ещё девчонки, смеёмся, обнявшись. Уголок снимка опалён – память о нашем давнем костре. Тогда казалось, впереди целая жизнь. Фотография дрогнула у меня в пальцах. Я убрала её в ящик.

Тишину прорезал далёкий гул мотора. Я вздрогнула и прислушалась. Звук приближался – сначала слабый, затем всё громче. Две точки фар появились вдали, выхватывая из темноты то покосившийся забор, то пустой двор. В посёлке нечасто ездят по ночам. Машина медленно катилась вдоль улицы. Когда она подъехала ближе, я рассмотрела знакомые очертания: небольшой грузовой фургон с надписью на борту. Ночная автолавка.

Днём я слышала от соседей об этой автолавке. После закрытия местного магазина каждый вечер фургон привозит продукты – хлеб, молоко, самое нужное. Для меня, городской жительницы, идея мобильного магазина показалась диковинкой. Но местные привыкли. Фургон остановился у двора Морозовых, напротив моего окна. Двигатель заглох, и на миг наступила полная тишина. Потом из кабины выбрался водитель.

Я набросила пальто и вышла во двор. Приоткрыла скрипучую калитку. Мои шаги по гравию казались оглушительно громкими. Несколько соседей уже подтянулись к фургону с сумками в руках. Я узнала рослую бабу Нину из дома через два двора и сутулого Семёна, бывшего шахтёра.

Я разглядела водителя. Степан Руденко – так звали его, как шепнула мне Вера. Лет под шестьдесят, крепкого телосложения. Резкие черты, короткая седая щетина, на щеке рубец. На нём была выцветшая куртка с нашивкой. Степан отпер замок и откинул дверцу кузова. Внутри зажёгся тусклый фонарик.

– Проходите по одному, – негромко бросил Степан. Голос хрипловатый, но спокойный.

Нина вскарабкалась на подножку первой. Я держалась чуть позади. В нос сразу ударил запах свежего хлеба вперемешку с чем-то солоновато-пряным – будто пролился огуречный рассол. Среди буханок, пачек молока и круп на полках поблёскивали стеклянные банки с соленьями.

Позади послышались быстрые шаги. Обернувшись, я увидела Веру. На неё был накинут старый плащ, волосы растрёпаны. Она кивнула мне коротко – улыбки на лице не было, только тревога.

– Привет, – тихо произнесла она.

– Привет. Не спится?

Вера пожала плечами, избегая моего взгляда.

– Да так… Сама знаешь, как бывает. Пётр уснул, а мне не лежится. Решила хоть молока взять, пока автолавка здесь.

– Понимаю, – я кивнула, хотя понимала больше, чем она говорила. – Завтра зайдёшь? Посидим, чаю попьём. Как в старые времена.

– Может быть, – она неопределённо качнула головой. – Посмотрим, как сложится.

У дверцы фургона освободилось место, и мы вместе поднялись внутрь. Степан приветливо кивнул нам.

– Доброй ночи, – произнёс он негромко.

Я заметила, что глаза водителя на миг задержались на Вере – то ли с вопросом, то ли с сочувствием. Она потупилась.

– Мне пакет молока, – попросила Вера и принялась искать мелочь в кармане. Пальцы её дрожали. Я заметила у неё на запястье желтоватый след, будто старый синяк. Сердце сжалось.

– Конечно. Вам поближе срок годности или подальше? – уточнил Степан, доставая пакет из холодильника.

– Всё равно, – тихо ответила она.

Я взяла с полки буханку чёрного хлеба. Стоя бок о бок с Верой в тесном кузове, я чувствовала, как она напряжена. Спросить при посторонних было неудобно, но мне хотелось её поддержать.

– Вер, – шепнула я, пока Степан отвлёкся, – что происходит? Ты сама не своя последние дни.

Она вздрогнула, бросила на меня быстрый взгляд.

– Потом, Марин. Не сейчас. Завтра поговорим, хорошо? Мне есть что тебе рассказать. Только не здесь, не при всех.

Губы её дрогнули – хотела что-то добавить, но передумала. Она лишь мельком взглянула на меня: спасибо, мол, что не лезешь сейчас с расспросами.

Мы заплатили и спустились на улицу. Возле дома Веры чернели растворённые ворота. В глубине двора вспыхнул и погас огонёк – словно чиркнули зажигалкой. В ту же секунду в стороне резко хрустнула ветка. Я вздрогнула и бросила взгляд туда, в тёмную чащу за огородами. Показалось, будто кто-то крадётся между деревьями. Но следующий звук прогнал наваждение.

– Вера! – раздался сиплый мужской окрик. Меня передёрнуло. Из ворот пошатываясь вышел Пётр Морозов – её муж. Лицо распухло и покраснело, глаза блестели мутно. – Ты чего тут шляешься? Домой, быстро!

От него несло перегаром даже на расстоянии. Я невольно отступила. Говорили, что когда Пётр выпьет, у них дома гремит посуда и Вера ходит в синяках. Он заметил меня, сузил глаза, но ни слова не сказал. Схватил Веру за локоть.

– Петь, я только молоко купить вышла, – начала было Вера. – Минуту буквально, ты даже не заметил бы…

Муж дёрнул её руку. Пакет молока выпал и шлёпнулся в грязь.

– Напилась? – прошипел он. – Ночью шастать вздумала? С кем это ты тут обнималась, а? Думаешь, я не вижу?

– Да с кем мне обниматься, Петь? – голос Веры дрожал. – Это Марина, подруга моя. Ты же знаешь. Мы просто поговорили. Пойдём домой, а?

– Поговорили они! – он повысил голос. – Я тебе покажу разговоры!

Степан, стоявший у фургона, сделал шаг вперёд. Лицо его оставалось непроницаемым, но плечи напряглись. Он был начеку. Я бросила взгляд то на Петра, то на водителя: двое мужчин молча мерили друг друга взглядами. Морозов пьян, агрессивен; Степан – холоден и собран.

– Вам помочь? – спросил вдруг Степан ровно, глядя прямо на Петра.

Тот выпустил руку жены и шагнул к фургону, вставая грудь на грудь с водителем. Пальцы сжались в большие кулаки.

– Помочь? Ты? – сдавленно хохотнул он. – Смотри у меня, шофёр. Я свою семью сам прокормлю, без твоей лавки. Понял? Или тебе надо объяснить доходчивей?

– Я ничего такого не имел в виду, – Степан не отвёл взгляда. – Просто спросил.

– Просто он спросил! – Пётр почти выкрикнул. – Езжай отсюда, пока цел. И к моей жене больше не подходи. Понял? Ни ты, ни твоя лавка вонючая здесь не нужны!

– Понял, – отозвался Степан всё так же спокойно. – Никто и не спорит.

Несколько долгих секунд тишины. Нина и Семён, замерев, наблюдали со стороны. Наконец Пётр сплюнул под ноги и развернулся к жене.

– Пошли, – бросил он зло.

Вера подняла уроненный пакет – молоко лилось через рваный уголок, оставляя бледный след на дороге. Она ещё раз взглянула на меня: в глазах мольба и стыд. Я хотела окликнуть её, но Пётр уже потащил жену во двор. Калитка хлопнула.

Я осталась стоять у своего забора, пытаясь унять дрожь в коленях. Степан медленно опустил крышку кузова. Оставшиеся покупатели неслышно разошлись. Лишь баба Нина качнула головой и скрылась в подворотне, что-то шепча себе под нос.

– Спокойной ночи, – бросил мне Степан, запирая замок.

– Спокойной, – отозвалась я тихо.

Он поднялся в кабину. Прежде чем тронуться с места, бросил долгий взгляд в сторону двора Морозовых. Через минуту мотор взревел, и фургон тронулся. Я постояла, провожая взглядом красные огоньки, пока они не растаяли во мгле за поворотом.

Я на негнущихся ногах дошла до крыльца и спряталась в доме, закрыв дверь на засов. Сердце ещё долго не желало успокаиваться. Я приоткрыла дверь в комнату сына: Илюша мирно спал, уткнувшись носом в плюшевого мишку. Глядя на него, я ощутила, как постепенно отходит тревога. Ради этого спокойного сна стоило начать новую жизнь.

В тот момент я ещё не знала, что тьма уже поджидает за дверью.

Глава 2.

Мне не спалось. Я лежала на диване в гостиной, укутавшись старым маминым пледом. В ушах всё ещё звучали недавние сцены: Вера, испуганно жмущаяся ко мне в фургоне; бешеные глаза Петра. Я пыталась отогнать эти образы, но стоило прикрыть веки, как голос Петра снова раздавался в памяти.

За тонкой перегородкой что-то глухо бухнуло. Я встрепенулась. Словно об стену ударилось что-то тяжёлое, послышался звук разбившегося стекла. Снова послышались звуки – неразборчивые, будто ссора сквозь зажатое полотенце. Мужской голос, резкий шёпот, потом жалобный всхлип. Сердце ухнуло в груди. У Веры. Там творится неладное.

Я села, опустив босые ноги на пол. В горле запершило от внезапной сухости. Внутренний голос шептал: «Вмешайся, сделай что-нибудь». Но страх сковал меня. С детства я боялась таких ночных скандалов – ещё когда отец кричал на мать по пьяни, я замирала в кровати и мечтала стать невидимой. Я сжала кулаки до боли. Хватит. Надо действовать.

Я встала и сделала шаг к выходу – и вдруг всё стихло. Звуки оборвались так резко, будто их и не было. Я застыла, прислушиваясь. В голове промелькнула надежда: может, показалось? Или они успокоились?

Из-за стены, из двора Веры, раздался крик – пронзительный, полный ужаса. Женский крик, оборвавшийся хриплым всхлипом.

Я сорвалась с места. Не помня себя, рванула к двери, едва не опрокинув табурет. Распахнула дверь, выбежала во двор. Земля оказалась холодной и сырой под босыми ногами, но я не ощущала ни холода, ни боли – только ледяной комок внутри и отчаянный импульс: беги!

Я кинулась через дорогу к дому Веры. Сквозь тени едва различила фигуру у калитки – кто-то уже опередил меня. Баба Нина, накинувшая пуховый платок прямо на ночную рубашку, шарила трясущимися руками по столбику забора.

– Господи, что же это… – бормотала она, оглядываясь на меня круглыми глазами. – Это она кричала, да? Верка? Что там у них творится?

– Не знаю, – я толкнула калитку. – Помогите открыть!

Мы вдвоём навалились на тяжёлую калитку, она зарычала ржавыми петлями и поддалась. Во дворе было темно – лишь из приоткрытой двери дома падала узкая полоска света на крыльцо.

– Вера! – позвала я, переступая порог двора. Сердце колотилось так, что я чувствовала пульс в висках. – Вера, ты где?!

Нина всхлипнула рядом, хватаясь за мой локоть. Мы сделали пару шагов и одновременно споткнулись о что-то в траве. В слабом свете с порога я увидела ноги – босые, неподвижные. Вера лежала навзничь у нижней ступеньки крыльца.

– Верочка… – прошептала Нина и опустилась на колени. Я рухнула рядом.

Вера не двигалась. Глаза её были открыты, остекленевший взгляд уставился в небо. Рот приоткрыт, на губах белая пена. На бледной шее – тёмные полосы, словно отпечатки грубых пальцев. Меня захлёстывала волна ужаса, но сквозь неё пробился ошеломлённый вопрос: неужели поздно?