Я не боюсь стареть. Как принять и полюбить то, что невозможно отменить (страница 2)
Я прочитала «Голоса травы» Трумана Капоте и нашла фразу: «Мне было 11, потом 16. Хотя никаких почестей мне не досталось, это были прекрасные годы». Вот что заставило меня задуматься. Должно же быть что-то особенное в молодости?
«Тебе должно быть снова 20, чтоб быть так же влюбленным, как когда-то», – говорится в одном из слащавых фильмов. Только не это! Что можно знать о любви в 20? Броситься в омут с головой, удариться этой головой на мелководье и остаться с парализованной душой.
Я не была счастлива в 20. Мужчины, учеба, книги – все это так запутанно. Нет дома, только комнаты с мебелью. Ни собаки, ни сада, ни кошки. Нигде мне нет места. Еще нет настоящего лица. Но в 20, по крайней мере, уже не так плохо, как в 17. Там ты еще даже близко не самодостаточен.
Нет, юность была отнюдь не прекрасна. Когда мне исполнилось 30 – вот это было прекрасно. 40 – чудесный возраст! В произведении «Die Frauen» итальянская писательница Наталия Гинзбург в 1970 годах писала: «В 40 лет вы начинаете задаваться вопросом, что можно сделать, чтобы не стать тем смешным, несимпатичным и грустным животным, которое называют “женщиной среднего возраста”».
50: абсолютная меланхолия, но в то же время удивительно безмятежный период. 60: все постепенно становится серьезным, первые дневники и любовные письма на память уже в мусорке. Все, что следует за этим возрастом – подарок. Почти все, что случилось до 30 – мучение. Сегодня я сильнее и увереннее, чем тогда с кокетливой розовой помадой на губах (моя первая и единственная). В 20 мне все же стоило быть немного умнее: не так много курить, лучше питаться и заводить меньше интрижек. Не выходить так рано замуж. Не так часто переезжать и больше отдыхать. Но я была не столь умна. Я была на пороге того, что вы называете ЖИЗНЬЮ, и многое тогда просто неправильно понимала. Мой толстенный дневник 1963 года, знаменующий мои 20 лет, полон горечи и вопросов, пронизан строчками из стихотворений вроде «когда о твое каменное сердце сломались мои крылья» или «я всегда в море и больше не приземляюсь» (Эльза Ласкер-Шюлер[10]) или «ты хочешь одолжить ключевое слово – только у кого?» (Готфрид Бенн[11]).
Запись от 25 апреля 1963 года, большая, диким шрифтом: «Чего я действительно хочу?» Сегодня я это уже знаю. Я пережила все, что было необходимо, чтобы знать, чего я хочу. Я хочу быть бодрой, внимательной, быть свидетелем мира, но уже не нести ответственность за происходящее в нем.
В то время после школы я перечитывала «Страдания юного Вертера» Гёте и пометила, что Вертер написал своему другу Вильгельму:
«Я мог бы вести чудесную, радостную жизнь, не будь я глупцом. Обстоятельства складываются на редкость счастливо для меня. Увы! Верно говорят, что счастье наше в нас самих».
В 20 лет наше сердце не готово.
Оно полно страха и тоски из-за совершенного незнания. Испытывая счастье, мы его не чувствуем и не осознаем до тех пор, пока не потеряем. «Я была счастливой женщиной», – этой гениальной фразой открывается повествование голландки Маргрит Де Моор.
Сегодня я знаю, что счастье – это не то состояние, к которому нужно отчаянно стремиться.
Это лишь мгновение, и я научилась видеть его и чувствовать. Счастье всей жизни складывается из суммы счастливых мгновений. Сейчас я гораздо ближе к этому счастью, чем тогда, в 20 лет.
Молодость была бы прекрасна, если бы она была немного позже, и мы были бы уже немного мудрее, согласны? Для юнцов она совершенно бесполезна! Бесконечная утомительная учеба в школе, затем – в университете. Башни мудрости так бесконечно далеко! Почти без денег, в паршивых аудиториях, с изнурительной работой на семинарах, с авторитетными и авторитарными профессорами. И вечная неуверенность в том, что принесет 1968, казавшийся тогда еще таким далеким. Мучительный вопрос: к чему все это приведет, к какой профессии и, главное, когда.
Результатом для меня стала потрясающая жизнь.