Орк резко наклонился, чтобы вырвать «приглашение», и этого хватило. Когда его огромный нос поравнялся с ее плечом, она швырнула сонную бомбочку. Та вспыхнула на коже стражника фейерверком.

«Одна уложит зверя, – уверял Джимбо. – Две – убьют. Осторожней, всегда носи их в прочной упаковке, проложенной перьями, чтоб не рванули по пути».

Пам отпрыгнула в сторону.

Орк рухнул на землю, как мешок с песком.

Ее импровизированный наряд оказался как нельзя кстати. Все в особняке щеголяли в легких одеждах, по крайней мере те немногие, кто был одет.

Пам никогда не видела столько голых существ разом в одном месте. Это была пестрая вакханалия тел, темного вина, крепких напитков и сотен сомнительных веществ.

Она вошла в зал, и ее появление никого не удивило; ее походка, наряд и яркие губы делали ее своей. С ловкостью уличной кошки она лавировала между сплетенными телами, ломящимися от фруктов столами, серебряными кубками и мраморными статуями. Добралась до лестницы и двинулась вверх: легкие для сбыта драгоценности и золото обычно хранились в личных покоях хозяев.

На предпоследней ступени чья-то рука коснулась ее талии и втянула в объятия юноши с загорелой кожей и белыми волосами. Его острые уши украшали серьги, на шее и руках сверкали массивные ожерелья, браслеты и кольца.

Пам прикидывала, куда сбыть все это и сколько выручить, но расчеты рухнули, когда парень без спроса поцеловал ее. Сначала она оцепенела, но через мгновение отдалась порыву и ответила незнакомцу, от которого пахло гвоздикой и корицей.

Мельком она увидела его глаза. Горящие, ярко-желтые, как у волка, но тяжелые веки и краснота у слезных каналов выдавали полную невменяемость. Она почувствовала и его печаль.

«Он пуст», – поняла она.

И все же какая-то глубинная часть жаждала продолжить изучать прелести этого загадочного юнца с тонкими клыками и внешностью принца.

Пам заставила себя отступить на шаг. Взгляд этого парня, мутный и отравленный, развеял вспыхнувшее было влечение как дым.

Ее охватил странный дискомфорт, поползший по позвонкам и леденящий кости.

«Нет, это скверно».

Без лишних слов Пам оставила своего мимолетного любовника, который и не попытался ее остановить, и направилась в покои герцогини, нервно почесывая рога.

«Хватит отвлекаться на всякую фигню, – твердила она себе. – Заступаешь в восемь. Шевелись и не распыляйся».

У кровати вдовы Пам пришлось зажать себе рот рукой, чтобы не захихикать. Другой рукой она гладила себя по животу, чтобы унять спазмы от вчерашнего кошмарного сочетания специй.

«Не смейся, – приказала она себе. – Разбудишь».

Герцогиня спала безмятежно, как младенец, но рот у нее был открыт, а фарфоровые зубы – дорогущие – выпали и, утопая в слюнях, сползли на матрас.

Рядом с ней дремали двое юнцов: один с красно-карминными волосами, его голова лежала на бедре женщины, и второй, с каштановыми, забившийся меж подушек, пропитанных вином и прочими жидкостями, которые Пам не стала опознавать.

«Эти двое от силы мои ровесники. – Она разглядывала вдову. – А этой – минимум втрое больше. Отвратительно. Ладно, им наверняка щедро заплатили. Надеюсь».

Если богатая старуха может использовать деньги ради того, чего без них не достичь, что мешает Пам поступать так же со своими физическими способностями?

Пустив в ход фирменную ловкость и бесшумность, она сгребла в сумку монеты со всех фарфоровых блюдец на тумбочках, драгоценности из потайных местечек, какие смогла обнаружить, и прочие ценные вещицы, которые, по ее мнению, можно было бы легко продать.

Сколько бы недель беззаботной жизни подарила эта добыча, не случись того, что произошло мгновением позже! И сколько бы кулинарных экспериментов оплатило награбленное за ночь – те самые вещички, что вот-вот покатятся по крышам!

Все промелькнуло так быстро, что даже годы спустя та ночь осталась в памяти Пам лишь смутным пятном. Но, рассказывая о ней, она смеется.

Сначала она не придала значения боли, в который уже раз скрутившей живот. Она привыкла игнорировать недомогания – и так пройдут; лишь бы не срывать работу и не таскаться по знахарям.

Набрав достаточно трофеев, она бросила спящей герцогине благодарную улыбку – будто подруге. Уже направляясь к выходу, в полушаге от двери она заметила на полу у входа невзрачную, казалось бы, чашу. Пригляделась издалека.

«Чистое золото, – смекнула она. – Торхон переплавит. Заплатит прилично. Ну… сойдет».

И тут, на пути к последней цели, живот скрутило в четвертый раз. Словно в жерле вулкана, дурное бульканье в желудке нарастало, медленно, но неумолимо поднимаясь по горлу, достигло нёбного язычка – и вырвалось наружу.

Пам извергла содержимое больного желудка – тосты с пряным сливочным маслом и прочие опыты неопытной поварихи (все полупереваренное) – на изысканный стол из синего стекла, золота и морского жемчуга, уставленный тончайшими хрустальными чашками и кувшинами, покрытыми чистейшим серебром.

Она пыталась опустошить желудок тихо, но, когда хрупкие вещицы стали взрываться осколками, стало ясно: чтобы выбраться из этой ловушки, которую она устроила себе сама же, без подозрений, понадобится вся ее изобретательность.

Юноши, спящие подле герцогини, проснулись мгновенно.

Старуха и глазом не моргнула.

– А-а-ах, – зевнул рыжий. – Что-что?.. Как спать хочется…

Он уронил голову на шелковую подушку и снова заснул.

– Эй! – Шатен был трезвее. Его глаза пылали, взгляд был яростным, гневным. – Ты что здесь делаешь? Сюда нельзя!

– Я заблудилась, искала уборную и… – новый позыв перебил ее.

– Фу… Какая гадость! – взвизгнул юноша, брезгливо сморщив губы. – Стража! Вышвырните эту дуру отсюда! Стража, стража! – завопил он.

Пам мысленно послала его куда подальше. Живот не давал передышки, но, услышав топот приближающейся стражи, она собрала волю в кулак и насколько возможно обуздала бунтующий организм.

Верная своему упрямству, она дрожащей рукой схватила золотую чашу. Затем парой неуклюжих прыжков рванула к окну.

– Стража! – не унимался юноша. – Она убегает! Воровка! Уносит добро герцогини! Стража!

«Вот тебе какое дело, что я ворую, идиот? За те гроши, что старуха тебе заплатила за бог весть что… Вот где гадость!»

Она накинула плащ, спрятанный под юбкой, прикрыв оголенную кожу и белую челку, и вскарабкалась на темную деревянную раму гигантского окна. Готовая прыгнуть в предрассветную мглу и раствориться в темноте, она почти справилась – но не осталась незамеченной.

– Фавна! – заорал орк, похожий на того, что был повержен минуту назад. – За ней!

«Черт».

2. Торговец Джимбо

В забытых глубинах Тантервилля, где царили стоны нищеты, скверные решения и подпольная жизнь, сквозь плотный туман пробирался бесстрашный юноша по имени Джимбо.

Дома с разбитыми окнами и треснувшими фасадами грозили рухнуть в любой миг, прервав жалкое существование бродящих по этим улицам душ. Парень искоса наблюдал за людьми, чисто из любопытства, но отвращение брало верх, и он вновь устремлял взгляд вперед, жесткий и непроницаемый.

Ему встречались иссохшие люди с покрытой синяками кожей бледнее самой луны, одетые в лохмотья и пропитанные собственной мочой. Попадались торговцы телами, беззубая молодежь – в общем, полный упадок.

«Сделал, за чем пришел, – и сваливай», – то и дело твердил себе Джимбо.

Улей, как звали этот район, хоть и находился внутри стен Тантервилля, был полностью заброшен. Здесь дела вершились по ночам; сделки скреплялись во тьме в скрытом танце, лишенном морали и осуждения.

Джимбо легкой походкой добрался до заведения Налькона.

Это была импровизированная конструкция из длинных шестов, веревок и бархатных тканей (явно краденых), которые вместе составляли дворец из пылевых клещей, грязи, клопов и заразы. Словно домик из простыней, возведенный детьми великана.

В скудно освещенном помещении, безвкусно украшенном кучей грязных шелковых подушек, коврами, статуями с отбитыми конечностями и прочими обломками былого величия, стоял тяжелый дух.

– Налькон, – юноша кивнул с едва заметным поклоном. – Как дела, друг?

Фавн в мешковатой тунике сидел, устроив зад в синем кресле, а седые копыта закинув на стол. Он не был оборотнем, не умел менять облик, как Джимбо или Пам, и копыта его, годами лишенные ухода, выглядели плачевно.

– Джимбо! – радостно улыбнулся он, сверкнув желтыми зубами с золотыми вставками. – Какая радость видеть тебя, моя дорогая рыбешка! За чем сегодня? Понемногу всего, как обычно? У меня есть новинки! Давай, давай, давай, давай, иди сюда! – Он размахивал руками в подтверждение своих слов. – Иди сюда, рыбешка!

Джимбо без колебаний приблизился, окунувшись в экзотические ароматы, влажные клубы пара и психоделические испарения, пока Налькон безуспешно пытался выбраться из кресла.

– Не вставай, – вежливо остановил его Джимбо. – Покажи-ка, – кивнул он на руку фавна. – Надеюсь, ухаживаешь как следует? Не хотелось бы, чтобы моя работа пропала даром.

– Посмотри! – Налькон с гордостью закатал рукав. – Идеально заживает! Тимхо каждый вечер помогает обрабатывать, как ты велел. И как же, черт возьми, чешется!

Без крови и заживляющих повязок с мазью черный карнавал татуировок сиял во всей красе. Точные линии и искусные тени превратили морщинистую кожу, испорченную дурными привычками и ходом лет, в уникальное произведение.

На руке Налькона красовалась целая история из перманентных иллюстраций. Каждый символ отражал вехи его жизни: удачи и промахи, сомнения, потери, достижения, тоску – все запечатленное с художественной чуткостью, подвластной лишь Джимбо, виртуозу иглы и туши.

– Хорошо, Налькон, – юноша улыбнулся с гордостью. – Через пару месяцев заживет окончательно. Рад, что тебе нравится.

Фавн рассмеялся, как дитя:

– Нравится?! Я в восторге, Джимбо! Погляди, как красиво смотрится рука – будто мне снова двадцать! Как ты умудряешься столько выразить рисунками? Не понять! Я бы и тысячей слов не смог… Ты гений!

– Тогда, значит, сделка закрыта. Сегодняшний товар оплачен.

– Более чем. Ты вот что мне скажи, почему ты мне раньше не сказал об этом своем искусстве, рыбешка? Я тебя еще головастиком помню! Почему не сказал?

– Технику оттачивал.

Налькон порылся под столом, с трудом поднял деревянный ящик и поставил перед юношей.

– Твое, – выдохнул он. – Вкладывай выручку в краски для своих художеств по коже.

– Для тату.

– Да, да, для тату, – кивнул фавн, любуясь рукой. – Вот что ты подаришь миру. Вот твое послание.

– Знаю, Налькон. Когда-нибудь освобожусь и заживу этим.

– О, не сомневаюсь, рыбешка! Ни капли. Освободишься непременно. А пока – забирай.

Джимбо открыл ящик, проверяя месячную поставку товара. Взгляд задержался на прозрачном мешочке с крошечными грибами бирюзового оттенка и белыми прожилками на шляпках.

– Новинка, – пояснил фавн. – С восточных окраин. Вызывают серьезное привыкание, редкие – на них можно хорошо заработать. Эффект как у кристалла, короче, но ярче. Их жуют, можно еще курить – но так слабее.

Юноша кивнул, убрал ящик в котомку.

– Благодарю. – Он махнул рукой, прощаясь.

– Чуть не забыл! – воскликнул Налькон. – Лови!

Он кинул кожаный бурдюк, Джимбо поймал его на лету. По тяжести стало понятно: внутри жидкость.

– Вино? Ром? – попытался угадать он.

– Вода, – поправил фавн, многозначительно приподняв бровь. – Морская.

Джимбо с подозрением усмехнулся, изучающе глянул на Налькона:

– Откуда?

– Помнишь историю про того пройдоху? – Он провел рукой по татуировке. – Мой друг с соленых вод. Шон.

– А, да. Пират, – вспомнил юноша.

Черные линии изображали покрытую шрамами и украшенную кольцами руку, сжимающую острый кинжал.

– Он терпеть не может это прозвище, – усмехнулся Налькон. – Но да, он. Должен мне кое-что… Подумал, тебе захочется проветрить чешую. Засиделся в неволе, а?