– Да, пожалуй, – выдавил из себя улыбку Корсаков. – Он у вас замечательный.

– Спасибо, – скромно поблагодарил его священник. Он наполнил чашку ароматным горячим чаем из самовара и поставил ее обратно на блюдце перед Владимиром. – Итак, о чем я? Ах да. Днем голос брата был почти незаметен. Скорее казался шепотом, который Николай слышал, оставаясь один в какой-то из комнат дома. А ночью ему снилось озеро. И брат, зовущий его со дна.

– Он не говорил, голоса и сны преследовали его только в усадьбе или же он продолжал их слышать и видеть, когда уезжал? – спросил Корсаков, вновь настроив себя на деловой лад. С собственными демонами он пообещал себе разобраться как-нибудь в другой раз.

– Забавно, что вы спрашиваете, – заметил Матфей. – Только в усадьбе. Это был один из вопросов, которые я задавал Николаю Александровичу, когда пытался определить причину его страхов. Он не выказывал большинства известных церкви признаков одержимости, а те, что все-таки присутствовали, скорее следовало счесть нервным расстройством. Заглянув к нему в гости, я также не заметил ничего необычного или подозрительного. Так я ему и сказал. И порекомендовал на некоторое время уехать из усадьбы. Обратно в Петербург, например.

– Но он не послушал вас.

– Нет, – грустно покачал головой Матфей. – И корю себя, что отчасти я тому виной. Он действительно стал одержим – одержим желанием докопаться до причин своего состояния. Зря я рассказал ему о пропавшем городе, цветах и светящемся озере. Это лишь укрепило его стремление найти всему объяснение. Он принялся искать следы, оставшиеся от Омута. Предполагал, что его усадьба стоит на месте уцелевшей когда-то церкви. Обошел все окрестности. И однажды нашел то, о чем я говорил в начале нашей беседы. Помните, я упоминал о следах, указывающих на правдивость летописи? Если у вас есть время, я бы хотел продемонстрировать их вам.

* * *

В доме все были заняты своими делами. И существо слышало каждого из них. Оно не нуждалось в остром зрении, полагаясь на слух – и слух, и обоняние сообщали ему все необходимое. Дыхание. Стук шагов. Разговоры. Группы и одиночки. Главное – одиночки.

Существо было голодно. Власть господина держала его в узде, но не могла перебить неистребимое желание питаться, когда добыча так близко. За ослушанием всегда следовала смерть. Пусть. Инстинкт охоты был сильнее инстинкта самосохранения. Оставалось лишь выбрать жертву из тех, кто сейчас был один.

Мужчина в кабинете. Шелестит бумагами. Плохая добыча. Неудобная. Слишком молод и силен. Слишком много света. Будет сопротивляться.

(Постольский оставался в кабинете, продолжая разбор бумаг. После находки Корсакова ничего полезного или отдаленно связанного с делом обнаружить ему не удавалось. Финансовые документы. Чужие письма. Какие-то инженерные проекты. Павел уже собрался было отложить очередной чертеж, когда заметил почерк. Снова неряшливый, беглый, нервный. Проект явно был составлен совсем недавно. Постольский присмотрелся к документу – и обомлел.)

Мужчина в коридоре у спальни. Старше. Мерное дыхание. Будто бы спит. Но нет. Внимателен. Осторожен. Силен. В коридоре почти темно – окна закрывают гардины. Свет падает узкими полосами. Нет. Опасно. Слишком бдителен.

(Федор плохо спал прошлой ночью, однако не собирался никому уступать свой пост у спальни хозяйки. Армия осталась далеко в прошлом, но вбитые ею привычки никуда не делись. Рекрутов быстро отучали клевать носами, как бы измотаны они ни были. Вот и сейчас камердинер сидел на стуле, вслушиваясь в тишину, готовый встать на защиту хозяйки.)

Женщина в спальне. Вокруг нее темнота. Она спит, укрывшись одеялами и вздрагивая от страшных снов. Она не одна. В ее чреве растет и набирается сил малыш. Нельзя. Заманчиво, вкусно – но нельзя. Никакой инстинкт не пересилит ужас от того, что произойдет, если будет нарушен этот запрет.

(После исчезновения мужа Наталья и так пребывала словно в полусне. Поэтому, засыпая, она не видела разницы с явью. Боль, серость и страх. Страх за себя. За Николая. За их нерожденного ребенка. Страх заставлял ворочаться с боку на бок, тревожно вздрагивая.)

Мужчина во флигеле. Он постоянно регулирует свет, то распахивая занавеси, то закрывая их вновь, крутит фитили ламп. Плохо видит. Не слишком силен. Рассеян. Такой ничего не заметит. Нужно лишь подобраться осторожно, и… Или нет?

(«Невероятно», – бормотал Вильям Янович ван Беккер себе под нос. За свою жизнь и карьеру он повидал множество странностей, но озерный цветок превзошел все его ожидания. Беккер ставил опыт за опытом, поначалу не обращая внимания на то, как начинает глупо и радостно хихикать. Но что-то остановило его. Вильям Янович отстранился. Поправил очки. Аккуратно втянул носом воздух – и бросился распахивать окно.)

Женщина. В подвале. Одна. Стара. Мясиста. Тоже увлечена своей работой. Не успеет понять. Не успеет бороться.

(Марфа мурлыкала себе под нос старинную песенку, которой научила ее еще бабка. Все самые ценные вещи в их семье передавались по материнской линии. Не то чтобы их было много. Коростылевы, на фоне других дворян, могли считаться добрыми хозяевами, но все равно сколько скопит барская прислуга? Нет, богатствами Марфы были песни, что она пела; сказки, которыми делилась с детишками; да рецепты, по которым она не уставала готовить. Вот и сейчас стояла перед деревянной бадьей, придирчиво осматривая лежащие перед ней кочаны капусты, и раздумывала над вопросом, который и не снился сумрачному датскому принцу. «Быть или не быть?» Пф! Голубцы или щи? Вот в чем вопрос!)

Тварь выбрала свою жертву. Выбрала маршрут. Стены дома не были для нее преградой. Еще чуть-чуть – и голод отступит. Еще чуть-чуть – и один из обитателей дома умрет…

XI

1881 год, июнь, окрестности усадьбы, день

– Долго еще?

– Нет, мы почти пришли.

Матфей Корсакову нравился. Владимир вообще считал, что неплохо разбирается в людях. Священник, несмотря на таинственную биографию, не вызывал у него смутного чувства беспокойства, часто посещавшего Корсакова при общении с людьми, которые врали ему или пытались что-то утаить. С другой стороны, убийца из Дмитриевского училища тоже поначалу вызывал у него исключительно симпатию (да и, если быть честным, Владимир понимал мотивы, толкнувшие того на страшные деяния, и немного жалел бедолагу). Матфей же, ненадолго отлучившись за керосиновым фонарем в поповский дом, сейчас вел Корсакова в самую чащу леса. Поэтому Владимир старался идти слегка позади священника, не спуская с него глаз, а правую руку держал у кармана сюртука, который тяжелым грузом оттягивал его револьвер.

Деревню они покинули довольно быстро и двинулись прочь от железной дороги и моста приблизительно в сторону усадьбы. По пути им встретились несколько местных, и Владимир обратил внимание на их отношение к Матфею. Священник улыбался, приподнимал широкополую шляпу и обращался к каждому по имени. Деревенские, казалось, радовались встрече. В их поведении не было притворства или подобострастия – своего батюшку они искренне любили. По крайней мере, такое впечатление сложилось у Корсакова.

После раскаленного летнего дня в лесу было немногим прохладнее. Земля и деревья парили, будто стены деревенской бани, окружая их запахом разогретой на солнце сосновой смолы. Матфей поначалу вел его по тропинке, а затем, следуя одному ему ведомым ориентирам, свернул с нее в сторону. Им пришлось вскарабкаться на несколько холмов и осторожно спуститься с них, стараясь не поскользнуться на покрывающих землю опавших иголках. На взгляд Владимира, открывавшиеся во все стороны бесконечные ряды сосен походили друг на друга как две капли воды, создавая неприятное впечатление зеркального лабиринта. Именно в этот момент он и спросил священника, сколько им осталось до места назначения. Почувствовав легкое напряжение Корсакова, Матфей счел нужным добавить:

– Скоро сами все увидите.

И действительно, Владимир заметил, что окружающий их пейзаж начал быстро меняться. Вместо прямых высоких деревьев он видел откровенно странные сосны. Они не росли вверх, а извивались, будто змеи, напоминая вопросительные знаки, буквы «с» или символы бесконечности. Чем дальше они шли, тем больше этих деревьев им попадалось, пока все сосны вокруг не стали изломанными и неправильными.

Центром ботанической аномалии оказался очередной каменистый холм, посреди которого разверзся темный зев пещеры в полтора-два человеческих роста. Перед ним Матфей остановился и принялся разжигать фонарь.

– Там неглубоко, но солнечный свет не достает, – пояснил священник и первым вступил в пещеру. Корсаков последовал за ним, все еще подозрительно поглядывая на него. Матфей, казалось, не замечал этого и продолжал говорить: – Николай Александрович наткнулся на это место во время поисков следов пропавшего города. Но оно гораздо, гораздо древнее. Вот, полюбуйтесь.

Он остановился и направил свет фонаря на стену пещеры. Корсаков проследил за ним – и в первый момент не понял, что же видит. Вместо серого камня его встретили рисунки, сделанные неумелой рукой и всего двумя цветами – красным и черным, – пусть и поблекшими за бесконечные века, прошедшие с того момента, как его оставил неизвестный художник.

– Это рисунки, – пораженно прошептал Корсаков. – Но… сколько же им лет?

– Думаю, что тысячи и тысячи, – ответил Матфей. – Николай Александрович говорил, что слышал о таких, когда путешествовал по Испании^[14]. Предполагается, что их оставили наши далекие предки, в незапамятные времена, до развития цивилизации. Это уже делает их уникальными, но, прошу, присмотритесь к сюжетам.

Примитивные, но необычайно выразительные изображения запечатлели сцены, от которых Владимиру стало не по себе. Из извилистых линий, символизирующих воду, поднимались фигуры странных существ. Их тела были вытянутыми и гибкими, конечности заканчивались когтистыми лапами, пасти хищно скалились острыми, почти фантастически изогнутыми зубами. Вокруг них художник разбросал символы, напоминающие волны или брызги, создавая ощущение движения и силы.

Другая часть рисунков изображала людей, охваченных паникой. Их фигуры выглядели хрупкими и беспомощными перед угрозой, исходившей от выходящих из воды существ. В некоторых сценах они были изображены с поднятыми вверх руками, как будто умоляли о помощи или пытались защититься. В одном из углов пещеры, ближе к входу, находился особенно мрачный фрагмент: схематичный человек, окруженный змееподобными щупальцами существа, словно растворялся в массиве линий, изображающих воду.

– Удивительное совпадение, не так ли? – иронично заметил Матфей. – Древние наскальные рисунки и летопись XIII века, описывающие поразительно похожие события.

Корсаков подошел поближе, достал очки из кармана жилетки, коснулся рисунков и пристально вгляделся в них. Его скептически настроенный разум всегда искал рациональные объяснения прежде, чем предполагать, что в деле замешаны сверхъестественные силы. Вот и в этот раз первой мыслью Владимира была вероятность подделки. Но, хотя плохие условия и не позволяли точно датировать рисунки, они действительно казались древними.

Однако не их древность сейчас вызывала холодок по коже. Нет, ужас внушало узнавание. Владимир уже видел подобный сюжет год назад. Конечно, тот был выполнен в художественном стиле, не сравнимом с примитивными рисунками первобытных людей, но сходство выходило безусловным. Восстающих из воды существ, грозящих поглотить все живое, писал художник Стасевич на потолке заброшенной деревянной церкви у круга древних камней, которым поклонялись давно исчезнувшие племена.

Корсаков нерешительно стянул с ладони перчатку и вновь провел пальцами по наскальному рисунку.

Первобытные люди думали совсем иначе, и Владимир вряд ли смог проследить за ходом их мыслей, но эмоции понимал хорошо.