Стены и потолок в отсеках ферм всегда оформлялись голографическими экранами, на которые транслировались природа и небо Земли в соответствии со временем суток. Там же, среди экранов, крепились специальные лампы, обеспечивавшие растения необходимым светом. За правильный состав воздуха отвечала чувствительная система датчиков и фильтров, не позволявшая ему становиться ни слишком сухим, ни слишком влажным.

Сразу у лифта располагались поля, грядки и сады, за ними просматривались серебристые полусферы промышленных теплиц. По одну сторону от единственной дороги находилась территория животных: загоны и два поля с быстрорастущей травой. По другую – постройки, принадлежащие людям: настоящий фермерский дом, глядя на который невозможно поверить, что все это располагается на станции, небо – это стены, а за стенами – безжизненный космос…

Для Сатурио редкие визиты сюда становились минутами отдыха и успокаивающего самообмана. Натаниэль же к уникальному окружению привык, вел себя он все так же – сдержанно, чуть напряженно, как человек, который понимает, что не имеет права на раздражение, и все равно испытывает его.

– Он общался со мной, – уточнил фермер. – Я с ним поговорил при знакомстве, сразу сказал, что дальше буду вызывать его по необходимости. Необходимости не было.

– Но он все равно приходил?

– Иногда. Ему казалось, что, раз мы тут проведем десять лет, дружеское общение обязательно.

– Он был навязчивым?

На сей раз Натаниэль с ответом не спешил, он на пару секунд задумался, потом покачал головой.

– Нет, он был обычным. Так поступают многие, если не все. Сначала хотят дружить.

– А тебе это не нужно?

Фермер обращение на «ты», конечно же, заметил, но обижаться не стал. Все ведь знают, что кочевники хамоватые и наглые. Сатурио предпочитал использовать этот стереотип – все равно будут осуждать, так пусть хоть за дело!

– Мне это не нужно, – подтвердил Натаниэль. – Мне нравится моя работа – в том числе и за то, что с людьми тут общаться не обязательно. Ирвин сумел это понять. Поэтому я считаю, что мы поладили.

– Если он общался не с тобой, то с кем тогда?

– Я не знаю. Но это происходило в его свободное время и не на ферме. Он жил вот тут.

Они добрались до фермы – деревянного дома, окруженного цветами, оплетенного разноцветными лианами. Судя по аромату меда, зависшему в воздухе, все они были настоящими. Но Сатурио удивило даже не это, а крупные желто-бурые насекомые, с жужжанием перелетавшие от соцветия к соцветию.

– У вас тут и пчелы есть? – поразился кочевник.

– Мой эксперимент, – еле заметно усмехнулся фермер. – Не знаю, сколько проживут, но пока держатся.

Похоже, Натаниэль был не так уж далек от ученых-фанатиков, как изначально предполагал Сатурио.

В комнату погибшего полицейский вошел один. Помощь фермера здесь не требовалась, а добровольно Натаниэль бы и лишнего слова не произнес. Да и толку от него? Он явно не врал, когда говорил, что не был близко знаком с Ирвином.

Если спальни в основной части станции чем-то напоминали каюты круизных лайнеров, то здесь, на ферме, они были копией типичного деревенского дома прошлого – или первых колоний. Простая мебель, минимум техники, и даже та, что есть, замаскирована деревянными панелями, чтобы не портить единство интерьера.

Похоже, Ирвин принял комнату в стандартном оформлении и за прошедшие недели не пытался изменить под себя. Ему это просто было не нужно – и тут Сатурио его понимал, он сам так жил.

Вот только расследованию это не помогало. Недавний заключенный привез с собой минимум личных вещей, и среди них не нашлось даже намека на то, за что ему могли мстить. Ирвин не хранил опасное оружие или наркотики, у него не было ни игрушек, ни видео, указывающих на преступные сексуальные извращения. Он был обычным до тошноты… только вряд ли ему мстили за это.

Сатурио изучил все, что мог, заглянул в компьютер, даже запахи запомнил. Только он уже предчувствовал: бесполезно. Похоже, убийство Ирвина не имело никакого отношения к самому Ирвину, как бы чудовищно это ни звучало.

Натаниэль дожидался его у выхода из дома. Фермер нервничал, но связано это было скорее с тем, что его отвлекли от работы, чем с тем, что на его территории задержался кочевник. За такое Сатурио готов был многое ему извинить.

– Сюда не приходили посторонние? – уточнил полицейский. – До смерти Ирвина или сразу после?

– Никого.

– Если придут – свяжешься с полицией.

– Хорошо.

– Смерть Ирвина как-нибудь повлияет на ферму? То, что нас лишили ветеринара, можно считать диверсией?

– Нет. У нас есть второй ветеринар, и я изучал основы в академии, многие болезни вылечить сумею. Угрозы для фермы пока нет.

Не похоже, что Натаниэль обдумывал ситуацию, пытаясь построить собственную теорию случившегося. Ему хотелось побыстрее вытолкать отсюда кочевника, и Сатурио его наконец порадовал, шагнув в лифт.

Фермер даже не скрывал, что доволен, а вот у полицейского поводов для хорошего настроения не было. Все теории срывались до того, как он успевал их выстроить… Ирвина убили не ради мести, не ради вреда станции, не из-за личной неприязни…

Но если Сатурио это сбивало с толка, то отец, выслушав его доклад, остался невозмутим.

– Гюрза постарался, не иначе. Вот поэтому мы и должны найти подонка.

– Мы сосредоточимся только на нем?

Вопрос Сатурио заключался не в этом. Просто порой бывает смысл, который нельзя облекать в слова, приходится ограничиваться намеками. Но старший кочевник знал, что отец его поймет – и по тону, и по взгляду.

Они не только в Гюрзе подозревали бессмысленную жестокость – и они уже не раз об этом говорили. Однако отец остался непреклонен:

– Мы будем искать лишь его. Ты прекрасно знаешь, что наша миссия уже столкнулась с некоторыми непредвиденными обстоятельствами.

– При чем тут это? – растерялся Сатурио.

– При том, что мы сейчас должны сплотиться, а не подозревать друг друга. Гюрза – однозначный враг, на нем и сосредоточимся.

Это было правильное решение, понятное, и спорить с ним Сатурио не собирался – а избавиться от мысли, что отец совершает ошибку, все равно не мог. Потому что, если Отто уже позволил остальным кочевникам услышать подобные рассуждения, может ли оказаться так, что убийца, не раз проявивший себя на других станциях, окончательно перестанет сдерживаться?

* * *

Мира не поверила, что это сделал Гюрза. Она и сама не понимала толком, почему, не поверила и все, хотя логики в этом не было никакой. Именно поэтому она согласилась помочь ему, когда он попросил.

Естественно, ни к чему хорошему это не привело. С Личеком невозможно было вести деловые разговоры. Начальник сначала мягко, а потом все более раздраженно упрекал ее за то, что она не поддерживает «командный дух». Мира в ответ поясняла, что на дух, командный и любой другой, ей плевать, если дело сделано. Никто никого по-настоящему не слушал, и продолжала она разговор лишь для того, чтобы потянуть время.

Когда Личек все-таки выставил ее вон, ей показалось, что она провела с ним целую вечность. Часы показывали, что вечность длилась чуть меньше тридцати минут. Мира надеялась, что этого времени Гюрзе было достаточно, чтобы получить нужные данные.

Уточнить это у него не получилось – Гюрзы просто нигде не было. Мира ожидала, что он свяжется с ней, но он не пришел. К концу дня она не выдержала, сама направилась в ту комнату, где они встречались последний раз, однако не нашла его и там.

Было в этом что-то странное. Сразу вспомнилось все, что Мира знала об архиве – о том, насколько опасно туда соваться, какими могут быть последствия. Изначально ей казалось, что с серийными убийцами вообще не происходит ничего плохого, их бережет какая-то дьявольская сила, которая и делает их такими опасными для всего человечества. Так что, когда Гюрза сказал ей, что планирует делать, она не беспокоилась. Однако теперь на душе стало тревожно, хотелось хоть что-то изменить: позвать на помощь, отправиться в архив самой…

Однако Мира заставила себя просто отстраниться от этой ситуации. Лезть в архив она не собиралась, а рассказать никому ничего не могла. Помогать Гюрзе все равно никто не станет, если он до сих пор жив, до него доберутся кочевники. Она решила довериться ему…

К тому же, у нее появились новые проблемы. Личека их разговор задел даже больше, чем предполагала Мира. Запуск маяков должен был состояться на следующий день, однако начальник технического отдела его перенес, сославшись на какую-то там магнитную бурю. Мира подумывала пожаловаться адмиралу, однако решила, что сейчас не до того – станция по-прежнему переживала последствия того страшного убийства, перенос запуска казался мелочью.

Но для Миры это мелочью не было. Она пыталась угадать, что задумал Личек, и не могла. Если бы он снова перенес запуск, стало бы ясно, с какой стороны он решил зайти. Но нет, новый срок удержался, и единственный перенос выглядел просто мелкой пакостью.

А Личек мелких пакостей не делает. Обычно он играет роль пухлого добряка, однако в том, что с Мирой этот трюк не сработает, он уже убедился. Перед ней он пытается изобразить мелочного злодея… Но это тоже неправда, следовательно, задумал он нечто очень серьезное.

Она не могла понять, что именно, и это не давало ей покоя. В ночь перед запуском Мира просто не выдержала, она покинула свою комнату и направилась к мастерской.

Там по-прежнему было спокойно. Маяки выстроились ровным рядом, ожидая, когда их переместят в пусковой зал. Все было точно так же, как оставили Мира и механики… и вместе с тем не так.

Перемены были едва уловимыми, настолько ничтожными, что Мира не смогла бы толком объяснить их. Но сама-то она все замечала! Эта паяльная установка лежала на другом столе. Сканер чуть сдвинулся. Моток с запасными проводами определенно уменьшился. Здесь кто-то работал после того, как Мира объявила отбой, и теперь ей нужно было знать, что он сделал.

Она осматривала маяки один за другим. Мира знала их устройство по схемам, потом изучила их за время перенастройки. Она не сомневалась, что заметит любые перемены, да только перемен не было. Первый маяк остался точно таким, как она его покинула, второй – тоже.

Мира уже начинала думать, что ее настигла паранойя, которую посеяло сотрудничество с серийным убийцей. Она даже успела вздохнуть с облегчением и улыбнуться собственной наивной тревоге, когда внутри третьего маяка обнаружилось нечто странное.

Только вот она не знала, что. Среди тех микросхем, которые установила Мира, появилась еще одна. Непонятная, но определенно подключенная ко внутреннему компьютеру. Провода от этой схемы тянулись куда-то в корпус устройства, они были припаяны абы как, кто-то очень торопился, и теперь Мире нужно было аккуратно извлечь то, с чем они были связаны.

– Не трогай, – спокойно велел за ее спиной знакомый голос.

Спокойствие не помогло. Мира была сосредоточена на своей задаче, да и не ожидала она тут никого встретить в такой час. Особенно Гюрзу, который не первый день ее игнорировал! Мира вздрогнула от удивления и лишь чудом не оборвала провода.

Она обернулась, чтобы высказать ему все, что о нем думает, но так и не произнесла ни слова. Гюрза выглядел паршиво, и сначала она решила, что он с кем-то подрался. Однако более внимательный взгляд подсказал: травмирован он не был, не внешней силой так точно. Просто мужчина, которого она привыкла встречать здоровым и сильным, выглядел так, будто только-только перенес тяжелую болезнь. Впрочем, глаза, пусть и воспаленные, окруженные тенями, смотрели на Миру все так же уверенно.

– А с тобой что случилось? – наконец опомнилась она.

– Трепанация никого не красит, – сдержанно усмехнулся он.

– Что?.. Кто провел тебе трепанацию?

– Я.

– Зачем?!