Сергей Беляков: 2 брата. Валентин Катаев и Евгений Петров на корабле советской истории

Художественное оформление – Андрей Бондаренко

Автор и издательство благодарят Тину Эдуардовну Катаеву за помощь в работе и любезно предоставленные фотографии из семейного архива, использованные в настоящем издании.

© Беляков С. С.

© Бондаренко А. Л., оформление

© ООО “Издательство АСТ”

* * *

Вместо предисловия

Весной 1902 года маленькому Вале Катаеву приснился вещий сон. Он увидел в центре комнаты “большой четырехугольный ящик, сделанный из крепкого толстого дерева, выкрашенный коричневой краской под дуб”. В ящике сидели мама и двоюродная сестра Вали Леля, шестнадцатилетняя девушка, болевшая туберкулезом^[1]. Мама и Леля мучились в тесном ящике и безуспешно старались выбраться, но мешали друг дружке. Наконец, “сделали отчаянное усилие, крышка ящика приоткрылась”. Мама, “вдруг разогнувшись во весь рост, в белой ночной кофте, простоволосая”, поднялась из ящика, “сделала глубокий вздох облегчения и улыбнулась, вся какая-то просветленная, со странно округлившимся животом под нижней юбкой с тесемками сзади”.

Мальчик проснулся. За окном выла собака, что, как известно, знак дурной. Ящика в комнате не было, мама, настоящая, а не приснившаяся, успокаивала испуганного ребенка, крестила его, будто оберегая от нечистой силы. Она заперла ставни. Вой собаки стих, мальчик заснул. Но за одним сном последовал другой, тоже странный и тоже о маме. Она шла по железной крыше “среди мрачных облаков” и держала в руке le drapeau – черный флаг. Мальчик снова проснулся, когда наступило утро. Ставни были открыты, яркий свет солнца наполнял комнату.

Родители обычно спали раздельно, но этим утром папина постель была пуста. Своего “бородатого папу” Валентин увидел в маминой постели: “Папа и мама смотрели на меня, их маленького сыночка, веселыми глазами”, – вспоминал Валентин Петрович Катаев много лет спустя. Он так и не решился рассказать родителям свой сон, “а затаил его в самой сокровенной глубине души”.

Видимо, это было за девять месяцев до 30 ноября (13 декабря) 1902 года, когда Евгения Ивановна, мама Валентина, родила ему братика Женю. А в марте 1903-го она простудилась, заболела воспалением легких, осложненным гнойным плевритом. Врачи, пытаясь ее спасти, сделали одиннадцать глубоких хирургических проколов толстой иглой, чтобы вскрыть нарыв и выпустить гной наружу. Нарыв так и не нашли. Мама умерла, и Валентин на всю жизнь запомнит ее губы, “перепачканные черникой лекарств”. В феврале 1905-го умерла и двоюродная сестра Леля. Сон сбылся.

Может, тогда Катаев и поверил, что брат его родился под несчастливой звездой, что судьба его будет трагической. Сам же он был счастливчиком. Всегда верил в свою удачу, в свою звезду. У него было две макушки, “два волосяных водоворотика”. И любящие тети Валентина, сёстры мамы, рассказали, что это предвещает “счастье, удачливость, везение в жизни”.

Валентин Катаев родился 16 (28) января 1897 года. Дитя не страшного двадцатого, а сравнительно счастливого для России и для Европы девятнадцатого века. И первая удача Валентина – он успел увидеть любящих отца и мать вместе. Светлое воспоминание о них сопровождало Валентина Петровича всю жизнь.

Часть первая. Брат Валентин

Катаевы

Род Катаевых происходил из Вятской земли. Биограф писателя Сергей Шаргунов нашел, что первое сохранившееся в архиве упоминание о некоем посадском человеке “Ондрюшке Мамонтове, сыне Катаеве” относится к 1615 году. Более того, ссылаясь на “предание”, Шаргунов пишет, будто Катаевы еще прежде Вятки были связаны с Новгородом, точнее, с новгородскими ушкуйниками, что “на быстрых лодках-ушкуях” добирались “в далекую Вятскую землю, «под Камень», как в старину называли Урал”.^[2]

Предки Катаева, уже не гипотетические, а вполне реальные, известные по сохранившимся документам, – люди мирные. Сын Ондрюшки Мамонтова Матфей Андреевич – священник в храме Благовещения в городке Шестаково, – стал родоначальником династии священников, которая продолжалась вплоть до второй половины XIX века. Дело обычное. Духовное сословие было относительно замкнутым. Сыновья священников тоже нередко становились священниками или дьяконами. Последним священнослужителем среди прямых предков Валентина и Евгения Катаевых по отцовской линии был их дедушка. Василий Алексеевич Катаев служил в Свято-Троицком кафедральном соборе Вятки. Однажды он отправился исповедовать умирающего и провалился под лед замерзшей Вятки. Спасая святые дары для последнего причастия, простудился в ледяной воде и умер от “гнилой горячки” в марте 1871 года.

У отца Василия осталось три взрослых сына. Старший Николай и средний Пётр окончили духовную семинарию. Младший Михаил поступил на физико-математический факультет Новороссийского университета.

Но православие всё меньше привлекало молодых людей. К причастию ходили раз в год. Многие и раз в год не причащались, предпочитали заплатить священнику три рубля, чтобы получить свидетельство о принятии причастия, в сущности, купить справку. У молодого поколения появился другой бог – наука.

Все три брата Катаевы переехали в Одессу. Николай Катаев, окончив Московскую духовную академию, стал преподавателем духовной семинарии, но сан священника не принял. Зато дослужился до статского советника, был награжден пятью орденами, включая орден Святого Владимира, получил потомственное дворянство. Впрочем, вряд ли дворянство пригодилось его шестерым детям: до революции оставалось всего несколько лет. Николай Васильевич до нее не дожил, он умер совсем не старым человеком.

Младший брат, Михаил Катаев, оставил академическую карьеру и поступил на военную службу. Увы, его жизнь оборвалась еще быстрее. Михаил Васильевич тяжело заболел. Катаев вспоминал, как его несчастный душевнобольной дядя Миша убежал из больницы и явился к ним в дом “в одном больничном халате и бязевом исподнем белье”. Он попросился жить, и ему не отказали. Устроили “постель в гостиной, между фикусом и пианино, в том пространстве, где обычно на Рождество ставили елку, и он – худой как скелет, пергаментно-желтый, с поредевшими усами, – тяжело дыша, смотрел на маму достоевскими глазами, полными муки и благодарности, и снова целовал ей руку, пачкая ее яичным желтком, а мама, еле сдерживая слезы, приветливо ему улыбалась своими слегка раскосыми глазами”.^[3] Вскоре его не стало.

Пётр Васильевич Катаев окончил историко-филологический факультет Новороссийского университета, дополнив духовное образование светским. Начал преподавать в женском епархиальном и юнкерском училищах. В епархиальном училище он и познакомился с юной Евгенией Бачей. Тридцатилетний преподаватель женился на девятнадцатилетней девушке в 1886 году. В год рождения Валентина, сына-первенца, Петру Васильевичу исполнился уже сорок один год – по тем временам солидный возраст. Выглядел он, пожалуй, моложе своих лет. Красивый, темноволосый, в модном пенсне, он напоминал Чехова. Молодого Чехова, еще не разрушенного туберкулезом.

Социальный статус преподавателя гимназии или училища в царской России был намного выше, чем у современного школьного учителя. Илья Николаевич Ульянов, отец Ульянова-Ленина, служил учителем математики и физики в гимназии, потом стал инспектором, затем директором народных училищ и получил чин действительного статского советника. В армии этому соответствовал чин генерал-майора, на флоте – контр-адмирала. Чин давал потомственное дворянство. Пётр Васильевич Катаев дослужился только до надворного советника. Это соответствовало капитану в гвардии, подполковнику в армии, капитану II ранга на флоте. Не генерал, но старший офицер – тоже немало.

Почти всё, что мы знаем о его характере, вкусах, склонностях, известно из книг старшего сына. Проза Евгения Петрова-Катаева, за малым исключением, не автобиографична. Зато старший брат посвятил отцу многие страницы своих лучших сочинений.

“Папа – самый умный, самый добрый, самый мужественный и образованный человек на свете”^[4], – так смотрит на отца Петя Бачей, герой повести “Белеет парус одинокий”.

“Большой и сильный отец, который некогда нянчил сына и водил его за руку гулять, который крестил его на ночь и на цыпочках выходил из комнаты, который купал его и ласково ерошил мокрую шевелюру…”, с годами превратится в “маленького и тщедушного” старичка, почти беззубого, но любящего и любимого. “Нет, никого на свете я не люблю так сильно, как папу. Я буду любить его всегда, никогда я не сделаю ему зла, никогда я не подумаю о нем дурно, а в старости я буду ему верной опорой”^[5], – думает герой рассказа “Отец”. Наконец, в книге “Разбитая жизнь, или Волшебный рог Оберона” отец – один из главных героев, быть может, самый запоминающийся. В этой книге образ отца сложился окончательно. Интеллигент в лучшем значении этого слова. Честный и справедливый, он верит в науку и просвещение. Ему и в голову не приходит, что за лекцию можно потребовать гонорар, потому что “человек науки не делает из этого средство наживы”.

У Петра Васильевича была хорошая библиотека, которую он сохранит и в годы Гражданской войны. Даже замерзая, он не отправит книги в печку. Так и будут ждать они наследника на его последней квартире. “Зеленая бронза” энциклопедии Брокгауза и Ефрона (несколько томов пострадали от химических опытов старшего сына). Тома “Истории государства Российского” Карамзина в кожаных, тисненных золотом переплетах. Собрания сочинений Гоголя в багровых, Пушкина – в синих.

Конечно, мы видим отца глазами любящего сына, его образ идеализирован. Из недостатков разве что вспыльчивость. Мог в сердцах назвать старшего сына “лентяем и двоечником”. Заподозрив, что мальчик начал пить, мог прийти в ярость: “Негодный мальчишка! – закричал он, выставив вперед нижнюю челюсть. – Оказывается, ты тайно предаешься употреблению спиртных напитков! <…> Боже мой! У меня сын пьяница! Он пьет водку!”^[6] Однако и не подумал выпороть сына. Это вам не дедушка Алеши Пешкова! В просвещенной семье Катаевых о телесных наказаниях и речи не было.

Чехов, на которого внешне был так похож Пётр Васильевич, вряд ли верил в Бога и в спасение души. Антон Павлович даже умер не с Евангелием (как Толстой и Достоевский), а с бокалом шампанского в руках. Пётр Васильевич оставался человеком верующим. “Отец в нижнем белье стоял на коленях на коврике перед грановитым углом и молился. С добросовестной внимательностью очень близорукого человека он прикладывал пальцы ко лбу, плечам и груди”^[7], – это бесспорно о Петре Васильевиче пишет Катаев в рассказе “Отец”.

Отец водил детей в храм, посещали они богослужения и в гимназической церкви. Катаев обмолвится как-то, что в детстве еще “наивно, по-детски верил” в Бога. Но это – в детстве. Взрослый Валентин Петрович упомянет Гоголя, якобы “измученного темным язычеством православия”^[8]. А однажды скажет прямо: “Если бы бог действительно существовал, то он бы немедленно разразил меня – маленького лжеца и святотатца, бросил бы на меня испепеляющую молнию, вверг бы мою душу в преисподнюю, в геенну огненную. К счастью, бога не существовало. Он был не более чем незрелая гипотеза первобытного философа-идеалиста”.^[9]

“Почем опиум для народа?” – спросит герой Жени Катаева (Евгения Петрова). Вот уж кто писал о церкви остроумно и зло, так, что запоминалось надолго: “Вы не в церкви, вас не обманут”.