Николай Лейкин: Караси и щуки. Юмористические рассказы

© «Центрполиграф», 2024

Устрицы

В день Алексея – человека Божьего, 17 марта, мелкий торговец Алексей Вавилыч Терентетников был именинник. Сходив поутру к ранней обедне, он зашел в гастрономическую лавку и вернулся оттуда с целой корзинкой покупок. Жена, дети и приказчики ждали его, чтоб поздравить с ангелом.

– С ангелом, Алексей Вавилыч, честь имеем вас поздравить! С ангелом тебя! С ангелом, папаша! – заговорили все вдруг на разные голоса и по чинам подходили к имениннику.

– Спасибо, спасибо вам, – отвечал именинник, ставя корзинку на стол, на котором уже кипел самовар, и расцеловался со всеми. – Ну, садитесь, так гости будете. Вот сейчас чай пить станем, – обратился он к приказчикам.

Все сели к столу. Жена Терентетникова разливала чай.

– Что это такое принес? – спросила она мужа, кивая на корзинку.

– А тут закуски разные, особенные.

– Еще? Да ведь уж вчерась ты, кажись, все купил?

– То само собой, а это само собой. Встретился за обедней с одним лицом и просил его к себе сегодня на пирог; ну вот прикупил особых закусок, на аристократический вкус.

– Верно, Антиподиста Тарасыча встретил?

Терентетников иронически улыбнулся.

– Гм! Да нешто Антиподист Тарасыч – лицо? – сказал он. – Разбогатевший купец и больше ничего. А я настоящее лицо пригласил.

– Ну, все-таки и Антиподист Тарасыч нониче себя на аристократической ноге держит.

– На аристократической ноге он себя держать может, а все-таки он не лицо, да и аристократических закусок есть не будет. Вкус у него такой же, как и у нас. Давно ли еще он щи-то лаптем хлебал! А ты уж сейчас: «лицо»! До лица-то ему, как кулику до Петрова дня, далеко.

– А разве у аристократов, папенька, вкус особенный? – спросил сын, мальчик-подросточек.

– Конечно же, особенный. На паюсную икру, на кильку да на селедку они не очень льстятся; для них нужны устрица, кривая камбала, олений язык. Вот я эту категорию и купил. Спрашивал козла маринованного, да не было в лавке. А знаю, что все аристократы козла с удовольствием едят.

– Кто же у тебя будет-то? Что за лицо такое? – допытывалась жена.

– Лицо настоящее. Одно слово – особа. Наш приютский генерал Валерьян Иваныч Никодимцев будет – вот кто, – пояснил Терентетников. – Пожалуйста, Пелагея Николаевна, ты насчет пирога-то постарайся, не ударь в грязь лицом. Да вот тут и устрицы, и олений язык – все это надо как в аристократических домах…

– Пирог – уж это мое дело, а до устриц я и не дотронусь. Боюсь я их. Возись с ними сам, как хочешь.

– Есть их тебя никто и не заставляет. Я их и сам отроду не едал, да и есть не стану, а только поставь их на стол как следовает.

– И дотронуться боюсь. Что это за пища такая, которая пищит и которую живьем надо есть!

– А разве устрицы пищат? Покажите, папенька, как они пищат, – упрашивали дети.

– Да говорят, что пищат, а пока я их нес сюда, по дороге никакого писку не было, да вот и теперь из корзинки не слыхать никакого пищания.

– Смотри, не навязали ли тебе дохлых? Накормишь дохлятиной-то генерала, так он тебе покажет.

– А в самом деле, надо посмотреть.

Терентетников развязал корзинку.

– Вот это олений язык. Вот это кривая камбала, – вынимал он закуски. – А вот и устрицы на дне. Нет, не пищат. Постой-ка, я их пошевелю… Совсем не пищат. Что же это значит? Уж и в самом деле, не дохлых ли…

В корзинку заглянул и старший приказчик.

– Пищат они тогда только, когда их открывают и кушают. Всякий скот, какой бы он ни был, само собой, свою погибель чувствует и пищит перед смертью. А здесь зачем же они пищать будут, коли их не трогают? Они даже и не открыты у вас.

– А чем их открывают? Вот мы сейчас бы послушали, пищат ли они?

– Пес их знает, чем. Признаться сказать, не трафилось видеть, как их открывают. Гвоздем, я полагаю, можно.

– Петенька! Принеси гвоздь. Да принеси какой-нибудь побольше, – приказал отец сыну.

Явился гвоздь.

– Ну-ка, ты, Гаврила… У тебя силы-то побольше… – обратился Терентетников к приказчику.

– Нет уж, вы сами, Алексей Вавилыч… Я и в руки-то никогда такой нечисти не брал, – отказался приказчик. – Ведь это все равно что лягуха.

– Да чего ты боишься-то? Ведь она не кусается.

– Кусаться не кусается, а так защемить палец может, что потом и не выдернешь.

– Эх, трусы! Давай сюда полотенце, давай гвоздь.

Терентетников взял устрицу в полотенце и начал ковырять ее гвоздем.

– Петенька! Отойди к сторонке. Не стой близко! – кричала мать. – А то еще, чего боже избави…

– Я, маменька, только хочу посмотреть, с рогами она или без рог…

– Отойди, тебе говорят!

– Ну что ты кричишь на всю комнату! Ну что она ему сделает! Я вот и в руках держу, да и то ничего. Ведь отворяют же ее как-нибудь люди, и никакого она им вреда…

– То люди привычные. Привычные люди и на медведя без вреда ходят.

– Вишь, подлая, как крепко закупорилась! – ковырял устрицу Терентетников, но тщетно, устрица не поддавалась, как ни запускал он гвоздь. – Недозрелых он мне каких-нибудь дал, что ли? Нет, не могу!

Терентетников бросил и устрицу, и гвоздь.

– Вот тоже, купил хороших закусок! – попрекала его жена. – Тьфу! Пойди, вымой руки-то, не пей так чай. Ну что за охота погаными руками за хлеб хвататься!

– Я в полотенце держал, а руками не хватался.

– Отчего вы в лавке не попросили откупорить их? – спросил приказчик.

– Да думал, чтоб они у меня дорогой не повыскакали из корзинки.

– Никогда не выскакнут. Эта тварь за свое поганство проклята от Бога и обязана на себе свой дом таскать. Она к своей раковине прикреплена.

– Ну, думал, чтоб не подохли без скорлупы… однако, ведь открыть-то их все-таки надо же. Как их будет ужо генерал-то есть?

– Сам откроет. У господ на этот счет сноровка огромная. Господа их как-то лимоном… Лимона подпустит – сейчас она рот откроет и запищит. Ну, тут и глотай. Дожидаться уж некогда, а то и язык и губы притиснет.

– Дай-ка сюда лимон, Пелагея Николаевна.

Пожали лимона, но устрицы все-таки не открывались.

– Ну, что тут делать с ними, окаянными! – недоумевал Терентетников. – А надо посмотреть, живые они или нет. Ну, как я их на стол генералу подам, ежели они дохлые? Попробовать разве их в ступке пестом истолочь? Запищат – ну, значит, живые.

– Зачем же в ступке, Алексей Вавилыч? В ступке можно сразу убить эту тварь, и тогда никакого пищания не услышите. А лучше я их поленом на лестнице, на каменной ступеньке… – вызвался младший приказчик, молодой парень.

– А и то дело. На-ка… Чего ты боишься-то? Бери в руки. Потом вымоешь.

– Нет, уж давайте лучше в полу сюртука…

Приказчик побежал на лестницу. Ребятишки побежали за ним.

– Ну, заварил ты кашу с этими устрицами! – сказала Терентетникову жена.

– И не говори! – отвечал тот, махнув рукой. – Уж и сам не рад. И дернуло меня!..

Послышались с лестницы удары. Через минуту торжествующий приказчик вернулся.

– Вдребезги разбил-с. Вот, пожалуйте. Уж я дубасил, дубасил… – сказал он.

– А пищание было?

– Не токмо что пищание, а даже и мычание, и как бы стон. Вот и Петенька слышал.

– Молодец, Иван! Ну так вот что: разбей ты мне их все… Авось в три-то часа времени они и не подохнут. А то где же генералу самому с ними возиться!

– С превеликим удовольствием, – отвечал приказчик. – Я их теперь обухом от топора…

Через час блюдо, нагруженное осколками устричных раковин вперемешку с раздробленными устрицами и грязью, стояло на столе и ждало генерала.

Пелагея Николаевна Терентетникова ходила около стола и всякий раз сплевывала при взгляде на кашу из устриц и раковин и говорила:

– Не понимаю, как могут аристократы такую гадость есть!

Великопостный концертант

Купец Тараканников сидел у себя на лесном дворе в конторе и щелкал костяшками на счетах. Вида он был сурового, имел бороду неподстриженную, носил долгополый сюртук и сапоги, смазанные салом. Пощелкав на счетах, он заносил что-то в большую торговую книгу, выводя в ней пером каракульки. Контора была комнатка сажени в три в квадрате. В ней помещался клеенчатый диван, пара стульев и стол перед оконцем. На столе, рядом с торговыми книгами, стоял медный чайник, прикрытый мешком из-под муки, а на мешке сидел и грелся от горячего чайника большой серый кот. В углу висел старинный образ в серебряном окладе и горела лампада, а рядом с образом помещалось торговое свидетельство в темной деревянной рамке под стеклом. Вот и все убранство конторы.

На дворе на снегу два приказчика в полушубках и валенках боролись друг с другом, стараясь согреться. Купец увидал борьбу, пробормотал себе под нос: «Вишь, стоялые жеребцы, разбаловались!» – и, погрозив им в окно кулаком, прихлебнул чаю из стоявшего на столе стакана. Приказчики перестали бороться.

Опять зазвякали счеты. Купец совсем углубился в занятия. В это время скрипнула дверь, и со двора пахнуло холодом. Вошел старший приказчик в бараньем, крытом сукном тулупе.

– Что тебе, Звиздаков? – спросил купец, не поднимая головы.

– Вот какая существенность желает вас видеть, – отвечал приказчик и положил перед хозяином визитную карточку.

На карточке было напечатано:

«Придворный пианист шаха Персидского и короля Абиссинского

ФРИДРИХ БОГДАНОВИЧ ШПИЦРУТЕН».

– Пьянист… Вишь ты, чин какой!.. Даже и не слыхивал я про такой чин, – пробормотал купец. – Да что ему надо-то? Ежели лесу, известки или изразцов, так ты продай ему сам. Ведь не горы же ему товару требуется, чтоб особенной уступки просить.

– Я уж предлагал им-с, но они говорят, что им товару не надо, а желают вас лично видеть.

– Из восточных человеков этот персидский-то?.. Ну, как его там по чину-то…

– Кажись, как будто на немца смахивает, а впрочем, пес его ведает.

– Да кафтан-то на нем какой?

– Одежа господская, при пальте и шляпа котелком, а вид как бы на манер холуя. «Желаю, – говорит, – непременно видеть самого Порфирия Севастьяныча Тараканникова».

– Ну, веди его сюда… Что за пьянист такой персидский и что ему от меня нужно!

В контору вошел маленький юркий блондинчик с длинными волосами и с клинистой реденькой бородкой. Одет он был в холодное пальтишко, и шея была закутана бумажным синелевым шарфом.

– Честь имею рекомендоваться: придворный пианист персидского и абиссинского дворов Фридрих Богданыч Шпицрутен, – заговорил он с сильным немецким акцентом.

– Так-с… Оченно приятно, – проговорил купец, осматривая его с ног до головы. – Что же вам будет угодно?

– Я артист и устраивай на будущей неделя вокаль-инструменталь концерт.

– Артист? – переспросил купец. – А сейчас сказали, что… пьянист какой-то. Какой же на вас чин на стоящий-то?

– Я есть артист-пьянист. Я играй на рояль и учитель музик. Я медаль имей от шах персидский.

Блондинчик расстегнул пальто и показал какую-то зеленую ленточку в петлице сюртука.

– Гм… Музыкант, значит? Верно, балаган хотите к Пасхе строить, так лесу в кредит нужно? Наперед говорю: не дам. Я выстройкой балаганов не занимаюсь и никаким артистам в долг товар не верю. К Малафееву идите, это его дело.

– Нет… Я от княгиня Хвалицын к вам. Княгиня Хвалицын – такой добрый госпожа для нас славянский чех и послала меня к вам. «Идите, Фридрих Богданыч, к купец Тараканников. О, он большой патриот на славянский братья и меценат на артист». Это княгиня мне… – пояснил он.

– Княгиню знаем. Мы ей каждый год на приют сто рублей вносим, патриотизмом нашего отечества тоже занимаемся, потому без этого нельзя, ну а вам-то что же будет от меня угодно?