Лиловые сумерки зависли в мягких подвесных огнях, медленные, как колокольный звон; площадь Джексона обернулась тихим зеленым озером, населенным медузами фонарей, оперилась серебристой акацией, и гранатами, и гибискусом, а под ними кровоточили лантаны и канны. Понтальбу и собор вы'резали из черной бумаги и наклеили на зеленое небо; над ними черными беззвучными взрывами застыли высокие пальмы. Улица пустовала, но с Роял-стрит донесся трамвайный гул – разросся до ошеломительного грохота, миновал и удалился, оставив по себе паузу, наполненную милосердным шорохом надутой резины по асфальту, словно там бесконечно рвали шелк. Сжимая в руке проклятую бутылку и чувствуя себя преступником, мистер Талльяферро спешил дальше.

Он торопливо прошел вдоль темной стены, миновал какие-то лавочки, тускло освещенные газовыми фонарями и пахнущие всевозможной едой, тошнотворной и слегка перестоялой. Хозяева с семействами сидели у дверей, раскачиваясь на стульях, женщины, баюкая младенцев, перебрасывались тихими южноевропейскими слогами. Впереди и вокруг копошились дети – не замечали его или, заметив, пригибались в тени, точно звери, сторожкие, безвольные и бездвижные.

Он свернул за угол. Роял-стрит уходила вправо и влево, и он нырнул в продуктовую лавку на углу, мимо хозяина, который сидел в дверях, для удобства раскинув ноги и вывалив на колени итальянское шарообразное пузо. Хозяин извлек изо рта невероятную короткую трубку, рыгнул, поднялся и последовал за покупателем. Мистер Талльяферро прытко выставил бутылку на прилавок.

Лавочник снова рыгнул, уже откровенно.

– День добрый, – промолвил он с густым британским акцентом, гораздо больше похожим на правду, нежели у мистера Талльяферро. – Малако, э?

Мистер Талльяферро, согласно бормоча, протянул монету и поглядел на толстые неповоротливые ляжки лавочника, который без малейшего омерзения забрал старую бутылку, сунул в отсек ящика и, открыв холодильник, достал оттуда свежую. Мистер Талльяферро попятился.

– А бумаги у вас нет? Завернуть? – робко спросил он.

– Ну конечно, – добродушно ответил лавочник. – Упакуем в лучшем виде, э?

Что он и проделал с досадной медлительностью; дыша свободнее, но все еще придавленный, мистер Талльяферро забрал покупку и, торопливо оглядевшись, ступил на улицу. Где остолбенел.

Она мчалась под всеми парусами, в сопровождении другой, поизящнее, но, заметив его, мигом сменила галс и привела себя к ветру под приглушенный шелест шелка и дорогостоящее бряканье аксессуаров – сумочки, цепочек, бус. Рука ее жирно цвела в браслетах, окольцованная и ухоженная, а с тепличного лица не сходило доверчивое детское изумление.

– Мистер Талльяферро! Как я поражена! – вскричала она, по своему обыкновению давя на каждое первое слово во фразе.

И она действительно была поражена. Миссис Морье двигалась по жизни, неизменно изумляясь случаю, даже если сама его подстроила. Мистер Талльяферро поспешно спрятал за спину свой груз – к неминучей погибели оного – и был вынужден принять ее ручку, не сняв шляпы. Эту оплошность он при первой же возможности исправил.

– Вот уж не ожидала увидеть вас здесь в такой час, – продолжала она. – Но вы, вероятно, навещали кого-нибудь из своих творческих друзей?

Изящная и молодая тоже остановилась и стояла, разглядывая мистера Талльяферро с равнодушной прохладцей. Старшая обернулась к ней:

– Мистер Талльяферро знает всех интересных людей в Квартале, милочка. Всех, кто… кто создает… создает разное. Красивое. Красоту, так сказать. – Миссис Морье невнятно махнула мерцающей дланью в небо, где бледными потускневшими гардениями уже расцветали звезды. – Ах, мистер Талльяферро, прошу меня извинить… Это моя племянница мисс Робин – вы помните, я о ней упоминала. Они с братом приехали утешить одинокую старуху…

Во взгляде ее сквозило подгнившее кокетство, и мистер Талльяферро, уловив намек, откликнулся:

– Чепуха, моя дорогая. Утешать надо нас, ваших несчастных поклонников. Быть может, мисс Робин смилостивится и над нами?

И он отвесил племяннице расчетливо формальный поклон. Та воодушевления не выказала.

– Вот, милочка, – миссис Морье в восторге развернулась к племяннице. – Перед тобой образчик южного рыцарства. Разве мужчина в Чикаго ответил бы так?

– Это вряд ли, – подтвердила племянница.

Ее тетка тараторила дальше:

– Вот почему я так мечтала, чтобы Патриция навестила меня, – здесь она познакомится с мужчинами, которые… которые… Видите ли, мистер Талльяферро, мою племянницу назвали в мою честь. Прелестно, согласитесь? – И на мистера Талльяферро вновь навалилось ее неизменное блаженное изумление.

Он опять поклонился, чуть не выронив молоко; его рука со шляпой нырнула за спину и придержала бутылку.

– Шарман, шарман, – согласился он, потея под шевелюрой.

– Но, право, удивительно повстречать вас здесь в такой час. И вы, надо полагать, удивлены нашей встречей не меньше? Но я только что нашла совершенно ди-ивную вещицу! Посмотрите, мистер Талльяферро, будьте добры, – мне бы так хотелось услышать ваше мнение.

Она предъявила ему тусклую свинцовую табличку, на которой смутно проступающим красно-синим барельефом, с гримасой детского изумления, неотличимой от гримасы миссис Морье, умильно улыбалась Мадонна, а Младенец, какой-то самодовольный и благодушный, смахивал на старичка. Мистер Талльяферро, чувствуя, что бутылка рискует выскользнуть, отнять другую руку не посмел. Наклонился к предъявленной ему вещице.

– Да вы возьмите, поверните к свету, – не отступала ее владелица.

Мистера Талльяферро опять слегка прошиб пот. Внезапно племянница сказала:

– Я подержу.

Она шагнула к нему с молодым проворством и, не успел он отказаться, забрала бутылку.

– Ой! – воскликнула племянница, сама чуть ее не уронив, а тетка вскричала:

– А, так вы тоже что-то нашли? Я запросто показываю вам свое сокровище, а вы тем временем прячете сокровище в сто раз лучше. – Она замахала руками, разыгрывая упадок духа. – Вы сочтете мою находку вздором, я прямо чувствую, – продолжала она, густо рисуя свое неудовольствие. – Ах, если б я была мужчиной – я бы день-деньской рылась в лавках и чего бы только не находила. Покажите, что у вас там, мистер Талльяферро.

– Это бутылка молока, – отметила племянница, разглядывая мистера Талльяферро с интересом.

Ее тетка взвизгнула. От сдерживаемых чувств ее грудь заходила ходуном, мерцая брошами и бусинами.

– Бутылка молока! Вы тоже заделались художником?

В первый и последний раз в жизни мистер Талльяферро пожелал смерти даме. Впрочем, оставаясь джентльменом, вскипел он лишь в глубинах сердца. И издал незадавшийся смешок:

– Художником? Вы мне льстите, моя дорогая. Боюсь, моя душа так высоко не метит. Мне вполне довольно быть только…

– Молочником, – подсказала дьяволица в девичьем обличье.

– …и исключительно меценатом. Если позволите так выразиться.

Миссис Морье вздохнула разочарованно и удивленно:

– Ах, мистер Талльяферро, я смертельно разочарована. А я-то понадеялась, что ваши творческие друзья наконец-то убедили вас подарить частицу себя миру Искусства. Нет-нет, не говорите, что не можете; я уверена, что вы способны – вы, с вашей тонкой душой, с вашим… – Она снова невнятно махнула рукой небесам над Рампарт-стрит. – Ах, если б я была мужчиной, если б меня не сковывали иные цепи, помимо тенет души! Творить, творить. – И она непринужденно вернулась на Роял-стрит. – Однако же, мистер Талльяферро, – бутылка молока?

– Это для моего друга Гордона. Заглянул к нему сегодня, а он страшно занят. Сбегал ему за молоком на ужин. Художники! – Мистер Талльяферро пожал плечами. – Сами знаете, как они живут.

– Да уж. Гений. Жестокий надсмотрщик, не так ли? Возможно, вы поступаете мудро, не предавая ему в руки свою жизнь. Это долгий и одинокий путь. И как там мистер Гордон? Я так плотно занята – неотменимые обязательства, которых совесть не позволяет мне избегать (я, знаете ли, очень ответственная), – что попросту не успеваю часто навещать Квартал. А хотелось бы почаще. Я искренне обещала мистеру Гордону навестить его и вскорости позвать к обеду. Наверняка он думает, что я о нем забыла. Пожалуйста, извинитесь за меня. Передайте, что я о нем помню.

– Я уверен, что он понимает, сколько дел претендуют на ваше время, – галантно заверил ее мистер Талльяферро. – Даже не переживайте.

– Да, вообще не понимаю, как умудряюсь успевать хоть что-нибудь; всякий раз удивляюсь, когда мне выпадает минутка приятного досуга.

И она снова обратила к нему гримасу счастливого изумления. Племянница лениво и ловко поворачивалась на каблуке; мистера Талльяферро заворожил прелестный юный изгиб ее голеней, хрупких и прямых, как будто птичьих, завершенных двумя чернильными кляксами туфель. Шляпка сияющим колокольчиком обнимала ее лицо, а одежду она носила с небрежным щегольством, словно перед выходом распахнула гардероб и сказала: «Ну, пошли в город». Тетка ее между тем продолжала:

– А как наш выход на яхте? Вы передали мистеру Гордону мое приглашение?

Мистер Талльяферро всполошился:

– Ну-у… Он, понимаете, сейчас очень занят. Он… – И в припадке вдохновения договорил: – У него заказ, который не терпит отлагательств.

– Ах, мистер Талльяферро! Вы не передали, что он приглашен! Как не стыдно! Тогда придется мне самой, раз вы меня так подвели.

– Нет, я, право…

Она его перебила:

– Простите, дорогой мой мистер Талльяферро. Это несправедливо, я не хотела. Я рада, что вы его не пригласили. Лучше я сама – я смогу его убедить, как бы он ни сомневался. Он, знаете, весьма застенчив. О да, весьма, уверяю вас. Художественный темперамент – такой высокодуховный человек…

– Да, – согласился мистер Талльяферро, исподтишка наблюдая за племянницей, которая перестала крутиться и поместила свое как будто бескостное тело в позу угловатую и плоскую, за пределами измерений, чистейшую, как египетская резьба.

– Я займусь этим сама. Навещу его сегодня к вечеру; мы, между прочим, завтра в полдень отправляемся. Ему же хватит времени, как вы думаете? Он из тех художников, у которых особо ничего нет. Счастливцы. – Миссис Морье глянула на часы. – Батюшки светы! Половина восьмого. Нам пора бежать. Пойдем, милочка. Подвезти вас куда-нибудь, мистер Талльяферро?

– Нет, спасибо. Надо бы доставить Гордону молоко, а потом я ангажирован на вечер.

– Ах, мистер Талльяферро! Дамой – я даже не сомневаюсь. – Миссис Морье шаловливо закатила глаза. – Ужасный вы человек. – Она постучала его по локтю и прибавила, понизив голос: – Следите за тем, что говорите перед этой девочкой, будьте любезны. У меня склонности богемные, но она… такая неискушенная…

Голос ее омыл его жаром, и мистер Талльяферро напыжился; будь у него усы, он бы их сейчас огладил. Миссис Морье еще позвенела и померцала; лицо ее сложилось в гримасу чистейшего восторга.

– Ну разумеется! Мы подвезем вас к мистеру Гордону, я забегу и приглашу его на яхту. Вот как мы поступим! Хорошо, что я сообразила. Пойдем, милочка.

Не нагибаясь, племянница задрала голень вверх и вбок и почесала лодыжку. Мистер Талльяферро вспомнил про молочную бутылку, благодарно принял приглашение и, пристроившись к дамам, с щепетильной предупредительностью зашагал по краю тротуара. Чуть дальше по улице дорогостояще угнездилось авто миссис Морье. Чернокожий шофер вышел, распахнул дверцу, и мистер Талльяферро погрузился в роскошную обивку, обнимая свою бутылку молока, обоняя срезанные и изящно умостившиеся в вазе цветы, обещая себе автомобиль на будущий год.

3

Они плавно катили, минуя фонарь за фонарем и втискиваясь в узкие повороты, а миссис Морье все говорила и говорила о душе – своей, и мистера Талльяферро, и Гордона. Племянница сидела и помалкивала. Мистер Талльяферро отчетливо чуял ее чистый юный запах, как от молодого деревца, а когда они проезжали под фонарями, различал изящный силуэт, и ему безлично открывались ее ноги, ее голые бесполые коленки. Мистер Талльяферро блаженствовал, вцепившись в свою молочную бутылку, желая, чтобы поездка не заканчивалась никогда. Но машина вновь подкатила к тротуару, и настала пора выходить, какая бы ни мешала ему неохота.

– Я сбегаю и приведу его к вам, – с предупредительным тактом предложил мистер Талльяферро.

– Нет-нет, давайте подымемся вместе, – возразила миссис Морье. – Пускай Патриция посмотрит, каковы гении у себя дома.

– Господи, теть Пэт, да видала я эти притоны, – сказала племянница. – Они же на каждом углу. Я вас тут подожду.