Кружок выпечки тюрьмы Эвин (страница 2)
После того как меня арестовали в ноябре 2018 года, все изменилось. Всего за одну ужасную ночь меня переместили пять раз между разными центрами содержания под стражей. В какой-то момент, когда меня перемещали из одной машины в другую, с завязанными глазами и в окружении мужчин-агентов безопасности, я потянулась к дверной ручке, чтобы выброситься наружу. В ту же секунду мне вспомнилась моя замечательная подруга Сепиде Кашани[3]. (Я больше расскажу о Каши и ее муже Хоумане в десятой главе.) Я осознала, что после всего, что сейчас со мной произойдет, что бы это ни было, я смогу увидеть ее и мы вместе сможем что-то испечь и угостить ее мужа Хоумана. От этой мысли я пришла в настоящий экстаз. Я убрала руку.
Наверняка вам хочется спросить: «Тюрьма – это же, ну… Тюрьма. Как же там можно готовить сладости?» И это справедливый вопрос. Но если выпечка сомнительного качества – неотъемлемая часть вашей сущности, то вы можете делать это когда угодно и где угодно – да, даже в тюрьме.
Даже без газа. Кипящая вода наливается во фляжку; сливочное масло – в пластиковый пакет; печенье-диджестив сминается до консистенции пудры с помощью сита. Все это смешивается, далее готовится желе и так далее. (Разумеется, все это намного проще, если газ все-таки есть.) Так было в женском корпусе тюрьмы Эвин, рядом с моей милой Нилуфар Байяни[4], после череды запросов, повторных запросов и подтверждений мы наконец заполучили долгожданное оружие: кулинарную утварь и – самое главное – форму для пирога. Поскольку они явно не собирались нас выпускать, мы решили по крайней мере получить от них жестяную форму для пирога.
Позже, в Буширской тюрьме, я также нашла спасение в выпечке. Условия там были совсем другие. Нельзя было даже шепнуть что-то на ухо другой заключенной – за всем следовало наказание. Но я использовала свои привилегии как «политической заключенной», чтобы организовать там кухню. Несмотря на все страдания, у меня там было несколько достаточно приятных дней. Разумеется, их было мало, и меня и по сей день преследуют кошмары с воспоминаниями о том времени.
Сменим тему.
В конце концов, я поняла, что, помимо выпечки, есть много вещей, которыми невозможно заниматься в эндемически репрессивной патриархальной системе. Я поняла, что являюсь не более чем игрушкой. Меня избивали, унижали, стыдили. Сердце разрывается каждый раз, как я это вспоминаю.
Моя сестра Махин умерла[5]. В своем отгуле я чувствовала, словно нахожусь на краю пропасти. Моя жизнь была бы окончена, если бы не ее любовь.
Сменим тему.
Прошедшие дни и прошедшие жизни проносятся передо мной, как фильм ужасов. Я никогда и представить не могла, что казнят Сомае – всего через день после того, как мы с ней вместе плакали и ели торт у подножия кровати в тюрьме Эвин[6]. Я и представить не могла, протягивая профитроль Марьям Акбари Монфаред, что всего через день после того, как мы убрались перед Новым годом в предвкушении праздника Навруза, ее переведут в другую тюрьму.
Тогда я называла Марьям «мамой». Когда я слышала, как другие девушки-заключенные тоже называют ее мамой, мое сердце, подобное ледяной глыбе, оттаивало. Я никогда не ревновала ее, ни в коем случае. Это было чудо для Марьям, что она стала матерью всем нам. Но в тот день, когда ее изгнали, я почувствовала, как мое сердце снова замерзает. «Я так люблю тебя», – прошептала она мне на ухо. Это была невероятно глубокая печаль.
Меня тоже перевели в другую тюрьму – уже на следующий день. И это стало спасением. Я не уверена, что справилась бы там без поддержки Марьям. Волей абсурдной судьбы, сейчас я снова нахожусь в тюрьме Эвин, и я по-прежнему не могу смотреть туда, где мы с ней когда-то спали.
Сменим тему.
В Буширской тюрьме я потеряла Махин. По всем, кого больше нет рядом, скучаешь по-разному; каждая утрата приносит свою особую боль, и физическую, и психологическую. Когда я коснулась ноги Махин в ее последние секунды, она была такой холодной. И сейчас, когда я ее вспоминаю и пишу это, мои руки тоже становятся холодными как лед.
Сменим тему.
Рецепт 1
Торт «трес лечес» («три молока»)
для Махин Боланд Карами
Махин Боланд Карами работает в тюрьме. Швабра сломана, поэтому ей приходится часами сгибаться пополам и чистить туалеты, коридоры и все остальные места этим сломанным инструментом. Когда рабочий день заканчивается, она крутит бедрами, показывая курдские танцы. Не удивительно, что у нее упал сахар в крови.
– Я хочу что-то очень, очень сладкое. На профитроль мне денег не хватит. Сделай что-нибудь другое.
– Хорошо. Часа через два будет готово.
Вероятно, это был последний разговор Махин и этой женщины о выпечке. Вскоре после этого кухню закрыли, а Махин замерзла до смерти.
* * *
Это угощение родом из Испании, готовить его очень легко[7]. Если приглашаете кого-то разделить этот десерт с вами – обязательно расскажите, что на первом слушании Махин защищала себя на курдском. И подчеркните, что она была настоящей «Лейлой Заной» – курдской женщиной, членом турецкого парламента, заключенной в тюрьму на пятнадцать лет ровно за то же действие. И не забудьте после этого прочесть стихотворение ирако-курдского поэта Шерко Бекаса: