Галина Доронина: Кадры нашей любви

Пролог

«Я спрячу твой образ, вытерев пыль

Поглубже, подальше

За фотоальбомами, письмами, книгами

За черно-белым пейзажем…»

Flëur «Люди, попавшие в шторм»

Ветер сгибал стволы деревьев так сильно, будто хотел переломить их пополам. Небо серым, тяжёлым полотном нависало над городом.

Я любила такую погоду. Называла её готической. Выходила на пустынную улицу, неторопливо шла к набережной, садилась на парапет и размышляла. А иногда мечтала. Что однажды ты придёшь за мной. Как в сказке. Но это были всего лишь мечты. Я наконец-то научилась ценить себя и больше не позволю играть с моей жизнью. Чего бы это ни стоило. Твои уроки не прошли даром.

«Правда?», – шепчет где-то внутри предательский голос.

Поплотнее укутавшись в тёплый вязаный шарф, усмехнулась, глядя на бушующий залив. Кого я обманываю? Тебе стоит только поманить меня, и я, бросив все, побегу за тобой на край света.

Просто осознание того, что ты никогда этого не сделаешь, пытаюсь заглушить мыслями о том, что это я больше не принадлежу тебе. Что я без тебя живу, а не существую. Иначе становится невыносимо. Это похоже на сумасшествие. Может, просто прошло слишком мало времени… Десять лет… Слишком мало времени, чтобы вычеркнуть твой образ из своей памяти. А хочу ли я вообще это делать?..

Дорогие читатели!

Добро пожаловать в мою новую историю!

Готовы заглянуть в прошлое вместе со мной и узнать, с чего все началось?

Тогда переходим к следующей главе.

И не забудьте поставить звездочку и добавить книгу в библиотеку, чтобы не потерять!

Глава 1

Октябрьский вечер обнимает Москву своей меланхоличной прохладой, а я иду по подземному переходу к метро, утопая в своём длинном чёрном пальто. В руках у меня потрепанный томик Бродского с загнутыми уголками страниц и карандашными пометками на полях. Эта книга уже давно стала частью меня, как дневник или талисман.

Спускаюсь по эскалатору в подземное царство московского метро, где в семь вечера царит настоящий ад. Час пик – это отдельная вселенная, где люди превращаются в безликий поток, где каждый квадратный сантиметр пространства борется за своё существование. Воздух густой, пропитанный запахами духов, кофе из автоматов, влажной одежды и тем особенным ароматом метро, который ни с чем не перепутаешь.

На платформе давка невероятная. Люди стоят плотной стеной: офисные работники в строгих костюмах с усталыми лицами, студенты с громоздкими рюкзаками, пожилые женщины с тяжелыми сумками, подростки, залипшие в телефоны. Все куда-то спешат, все раздражены, все мечтают оказаться дома. Я прижимаю книгу к груди и стараюсь найти относительно свободное место у колонны, чтобы хоть на минутку погрузиться в строки Иосифа Александровича.

Открываю страницу наугад, и вот она, магия поэзии: среди этого хаоса вдруг возникает пространство тишины, где есть только я и слова, которые трогают до глубины души. Читаю про осень, про время, про одиночество, и кажется, что автор писал именно про этот момент, про меня, стоящую на платформе в окружении сотен незнакомых людей.

Поезд приходит с грохотом, скрежетом тормозов и характерным свистящим звуком открывающихся дверей. Толпа приходит в движение. Из вагонов начинают выходить пассажиры, а мы, стоящие на платформе, готовимся к штурму. Это всегда напоминает мне какой-то абсурдный спектакль: все толкаются, извиняются, ругаются под нос, но в итоге каким-то чудом все помещаются.

Я медленно двигаюсь к открытым дверям, не отрывая глаз от книги. Это привычка, которая, как говорит мама, до добра не доведёт. Но я не могу иначе. Когда я читаю, весь мир вокруг становится декорацией, а я – главной героиней какой-то другой, более красивой истории.

И тут происходит то, что должно было произойти: кто-то врезается в меня с такой силой, что я теряю равновесие. Книга выскальзывает из рук и летит на грязный пол платформы, страницы разлетаются веером. Я вскрикиваю, но не от боли, а от ужаса за судьбу моего бедного Бродского.

– Простите! Боже, простите, я не смотрел…

Голос мужской, низкий, с легкой хрипотцой. Я поднимаю глаза и встречаюсь взглядом с парнем, который выглядит так, будто сошел с постера артхаусного фильма. Высокий, темные волосы собраны в небрежный хвост, несколько прядей выбились и обрамляют лицо с острыми скулами. Глаза темные, почти черные, и в них явно читается искреннее раскаяние.

– Ничего страшного, – бормочу я, опускаясь на корточки, чтобы собрать страницы.

Он тоже приседает рядом, и мы вместе начинаем собирать мою растерзанную книгу. Его пальцы длинные, изящные, как руки художника или музыканта. Когда он передает мне страницы, наши руки на секунду соприкасаются, и я чувствую странную дрожь.

– Бродский, – говорит он, разглядывая обложку, и в его голосе звучит что-то вроде удивления. – «Часть речи». Потрясающая книга.

Я поднимаю голову и смотрю на него внимательнее. В его взгляде неподдельный интерес, а не вежливость ради приличия. Он действительно знает поэзию.

– Вы читали? – спрашиваю я, вставая и прижимая к груди наскоро собранную книгу.

– Конечно. «Я входил вместо дикого зверя в клетку…», – цитирует он, и я чувствую, как внутри что-то переворачивается. – Это одно из самых сильных стихотворений о времени и памяти.

Люди вокруг нас продолжают толкаться, пытаясь попасть в вагон, но мы стоим, смотря друг на друга, и весь мир сжался до размеров нашего разговора.

– Вы учитесь? – спрашивает он, и я киваю.

– ВГИК, сценарный факультет. А вы?

– Режиссерский, – улыбается он, и эта улыбка преображает его лицо, делает мягче, теплее. – Меня зовут Женя. Евгений Вальтер.

– Инга Ларина, – представляюсь я и чувствую, как щеки предательски розовеют.

Поезд трогается, а мы остаемся на платформе. Следующий придёт через несколько минут, но мне почему-то совсем не хочется спешить.

– Ларина… – задумчиво повторяет он. – Как Татьяна? Вы случайно не пишете письма Онегиным?

Я смеюсь искренне и легко:

– Пишу, но только сценарии. И стихи иногда.

– Стихи? – его глаза загораются. – О чем?

– Обо всем и ни о чем. О дожде на стеклах, о том, как свет падает на старые стены, о людях в метро… – я запинаюсь, понимая, что говорю слишком много, слишком откровенно.

– Это прекрасно, – говорит он серьезно. – Я снимаю короткометражки, и мне всегда не хватает поэтичности, взгляда на обычные вещи под необычным углом.

Подходит следующий поезд, но мы словно не замечаем его. Разговор течет сам собой, легко и естественно, как будто мы знакомы не пять минут, а всю жизнь. Он рассказывает о своих фильмах – чёрно-белых историях об одиночестве в большом городе, а я – о сценариях, которые пишу по ночам, когда весь мир спит и можно быть честной с самой собой.

– Вы знаете Тарковского? – спрашивает он внезапно.

– «Сталкер» – это вообще отдельная вселенная, – отвечаю я, и он интенсивно кивает.

– Именно! Способность превратить простую поездку в Зону в метафизическое путешествие… Вот что такое настоящее кино.

Мы пропускаем еще один поезд, потом еще один. Час пик идет на спад, людей становится меньше, но наш разговор только набирает обороты. Мы говорим о Феллини и Годаре, о том, может ли кино быть поэзией, о том, почему современные фильмы часто лишены души. Он жестикулирует, рассказывая о своих идеях, а я слушаю, завороженная его страстностью, тем, как он умеет говорить о прекрасном.

– Послушайте, – говорит он внезапно, останавливаясь посреди фразы о неореализме. – Это может показаться безумием, но… Не хотите ли вы продолжить разговор где-нибудь еще? Есть одно кафе недалеко отсюда, очень уютное…

Я смотрю на него и понимаю, что хочу. Очень хочу. Но в то же время внутри поднимается паника: я не умею так, легко и просто. Я не умею знакомиться с парнями в метро и идти с ними в кафе. Это не про меня.

– Я… Мне нужно домой, – бормочу я, и вижу, как его лицо слегка темнеет от разочарования.

– Конечно, понимаю, – говорит он быстро. – Простите, если было неуместно…

– Нет, не неуместно! – прерываю я его, и сама удивляюсь собственной решительности. – Просто… Может быть, мы могли бы обменяться контактами? Продолжить разговор как-нибудь потом?

Его лицо снова озаряется улыбкой:

– С удовольствием.

Он достает телефон. Замечаю, что это последняя модель, дорогая, а я лезу в сумку за своим старым аппаратом, который мама купила мне ещё в школе. Мне немного стыдно, но он не подает виду.

– Диктуйте номер, – говорит он, и я, запинаясь, произношу цифры.

Через секунду мой телефон звонит.

– Теперь у вас есть мой номер, – улыбается он. – Женя Вальтер, режиссер и поклонник поэзии.

– Инга Ларина, сценаристка и поклонница Бродского, – отвечаю я, сохраняя контакт.

Мы стоим и смотрим друг на друга, и я чувствую, как что-то важное только что произошло. Какая-то граница пересечена, какая-то дверь открылась. Воздух между нами словно наэлектризован, полон невысказанных слов и возможностей.

– Мне действительно пора, – говорю я наконец, хотя уходить совсем не хочется.

– Конечно. Но я напишу, если позволите?

– Позволяю, – отвечаю тише, чем хотела.

Мы расходимся по разным платформам: он едет в другую сторону. Перед тем как уйти, он оборачивается и машет мне рукой, и я машу в ответ, чувствуя себя героиней французского фильма.

Еду домой и понимаю, что улыбаюсь. Просто так, без причины. А в руках у меня растрепанный Бродский, который внезапно стал еще дороже – ведь именно он стал причиной нашего знакомства.

Вытаскиваю телефон и смотрю на новый контакт: «Женя Вальтер». И вдруг понимаю, что очень жду его сообщения.

Глава 2

Женя пишет мне в тот же вечер. Я лежу в кровати с блокнотом, пытаясь поймать строчки нового стихотворения о встрече в метро, когда телефон вибрирует. Сердце подскакивает к горлу, ведь я уже догадываюсь, от кого это сообщение.

«Добрый вечер, Инга! Думаю о нашем разговоре. А вы случайно не свободны завтра? Есть кафе на Патриарших, называется "Мастер и Маргарита". Кажется, это идеальное место для поэтессы и режиссера. Женя».

Перечитываю сообщение раз пять, прежде чем ответить. Пальцы дрожат от волнения и страха, не понимаю. Пишу, стираю, пишу снова:

«Добрый вечер. Да, свободна. Во сколько?».

Коротко, сухо. Но другого варианта я не нахожу, все остальные кажутся либо слишком восторженными, либо слишком формальными.

«В 18:00? Патриаршие пруды, 10. До встречи».

Засыпаю я плохо. Всю ночь в голове крутятся обрывки нашего разговора, его улыбка, то, как он цитировал Бродского. Утром просыпаюсь с чувством, будто сегодня случится что-то важное.

День тянется невыносимо долго. На лекциях не могу сосредоточиться, в блокноте вместо конспектов рисую какие-то завитушки. Подруга Лена замечает мою рассеянность:

– Инга, ты как будто не здесь. Что случилось?

– Ничего особенного, – отвечаю я уклончиво. – Просто обдумываю новый сценарий.

Ложь выходит удивительно легко, хотя я терпеть не могу врать. Но как объяснить, что встречаюсь с парнем, которого знаю от силы полчаса? Что жду этой встречи так, будто от нее зависит вся моя жизнь?

К пяти вечера я уже дома, мечусь по комнате в поисках подходящего наряда. Примеряю черную водолазку – слишком мрачно. Серое платье – слишком официально. Останавливаюсь на темно-синем свитере и любимых джинсах, накидываю то самое длинное пальто. В зеркале отражается девушка, которая старается выглядеть естественно, но волнение выдают блестящие глаза и легкий румянец.